|
Николай
Розов,
профессор
Новосибирского
государственного
университета
ПЕЧАЛЬНЫЙ
КОНСЕНСУС
ПРИ
ДЕФИЦИТЕ
ТЕОРИИ
Выступление
на Интернет-дискуссии
о
российской
государственности,
организованной
“Фондом
либеральная
миссия” www.liberal.ru
Опубликовано:
Российское
государство:
вчера,
сегодня, завтра
(под ред.И.М.Клямкина)
М., Фонд «Либеральная
миссия» 2007. С.532-549
Обсуждение
природы и
перспектив
современного
государства
в России
развертывается
вполне
содержательно,
продуктивно
и уж во
всяком случае
отнюдь не
«лукаво» -
вопреки
мнению
Сергея Кургиняна,
показавшего
свою
неспособность
(или
нежелание)
обсуждать
поднятые
вопросы по
существу.
Настораживает
также
подход
уважаемого Симона Кордонского,
разделившего
всех
участников
на два лагеря
(«космополитов»
и
«патриотов»),
а затем вновь
объединившего
их в
соответствии
со
стародавней
риторической
формулой: «чума
на оба ваших
дома».
Вполне
серьезные и
обоснованные
рассуждения
большинства
коллег о
надвигающемся
кризисе и
необходимости
его
преодоления
С.Кордонский
обозвал
очередным
рецидивом
интеллигентской
болезни
«спасения
России».
Небрежно
отмахнувшись
от основных
тем и линий
спора, он
предпочел
всему этому
восхождение
в гордом
одиночестве
к высотам
своей
эзотерической
истины о
России как
вечном
«ресурсном
государстве».
Не думаю, что
такой
подход
можно
считать
продуктивным.
Рефлексивный
взгляд на
ход
дискуссии
предложили
также Эмиль Паин и
Виктор
Шейнис,
причем и с
тем, и с
другим я согласен.
Кроме того, Э.Паин
предложил
несколько
остроумных
классификаций
участников
обсуждения,
тем самым удачно
обозначив
основные
линии размежевания.
Он
убедительно
поставил на
место прокремлевских
«гибких
интеллектуалов»
(в лице
Сергея Маркова),
которые
«как фишка
ляжет, так и
поют». В
компанию к Маркову
следовало
бы добавить
Алексея Чадаева,
на полном
серьезе
призывающего
назначать
официальную
«оппозицию»;
им обоим в
форме четко
сформулированных
вопросов
дали вполне
достойную
отповедь
Игорь Клямкин
и Виктор
Шейнис, в ответ
на что
получили
пространные
«разъяснения»,
от сути их
вопросов
уводящие. К
группе придворных
идеологов
примыкает и
Иосиф Дискин,
который
посредством
апелляций к
«этике» и
«вере»
фактически
оправдывает
и даже облагораживает
получившие
в последние
годы
гипертрофированное
развитие
теневые коррупционные
практики и
политику
«по понятиям»,
называя все
это
непотребство
«конвенциями».
Наряду с
обычными
лицемерием
и сервилизмом,
«гибкие
интеллектуалы»
успешно
демонстрируют
также
изощренную
технику забалтывания
содержательных
понятий и
ценностей
путем
замены их
пустыми
муляжами. В
результате
дискредитируются
не только «демократия»
и
«патриотизм»,
но и «этика»,
«достоинство»,
«институты»,
«проектный
подход»,
«европейская
культура» и
многое
другое.
Странно
было бы
ожидать
чего-то
иного от «птенцов
гнезда» г.Суркова
и
г.Павловского,
от
активистов
Общественной
палаты, но
плюрализм
есть
плюрализм и
на каждый
роток не
накинешь платок.
Разоблачение
демагогии
включившихся
в дискуссию
официальных
апологетов
власти и
режима — это,
конечно,
долг
каждого
честного
человека. И, к
тому же,
умственный
спорт - не
менее
увлекательный,
чем
санитарная
работа по
опровержению
благоглупостей
проповедников
агрессивного
имперства
и идеократии
вроде
Михаила
Юрьева и
Дмитрия Володихина.
Но, как
совершенно
справедливо
отметил Виктор
Шейнис,
слишком
увлекаться
этим приятным
и
общественно
полезным
занятием не
следует.
Существуют
темы и дела поважнее.
Есть время
разбрасывать
камни и
время их собирать.
Сейчас
настал
момент
нового сосредоточения
вокруг
вопросов,
вполне
толково
поставленных
инициаторами
дискуссии. Для
этой
фокусировки
внимания
уже накоплен
солидный потенциал
согласия
между
участниками
обсуждения,
к которому я
и хочу
обратиться.
Моя
стратегия,
таким образом,
противоположна
подходу
Эмиля Паина.
Он выявлял
линии
размежевания,
имея на то полное
право уже
потому, что
конфликт —
движитель
интеллектуальных
обсуждений
и самого
мышления. Я
же постараюсь
собрать и
структурировать
основные моменты
согласия
между
участниками
(разумеется,
не всеми) с
тем, чтобы,
осознав эту
общую и
достаточно
твердую
платформу,
мы могли более
прицельно
размышлять
относительно
оставшихся
открытых и
наиболее
острых и
сложных
вопросов.
Печальная
платформа
согласия
Согласие
обнаруживается
в целом ряде
констатаций
относительно
нынешней
российской
государственности
и ее природы.
Не все они
присутствуют
в текстах
каждого из
авторов, на которых
я буду
ссылаться.
Но никто из
них эти
констатации
не
оспаривал.
1. Неэффективность
режима и
деструктивная
направленность
изменений
По мнению
большинства
дискутантов,
современный
политический
режим в
России не
только не
способствует
созданию
благоприятных
условий для
технологической,
социально-экономической
и
политической
модернизации
общества,
формированию
в его лице
полноценного
субъекта
политики, но
ухудшает
эти условия,
ведет к
ослаблению
российских
позиций в
жесткой
глобальной
конкуренции,
чреват
кризисами и
государственным
распадом.
«Российское
государство
сегодня не
выполняет
ни одну из
своих
базовых
функций […] По
всем
основным
пунктам -
правоохранительная
сфера,
внешняя
политика,
экономическая
и
социальная
политика -
никакой
другой оценки,
кроме
двойки, наша
власть не
заслуживает»
(Е.Гонтмахер)
«Система
фактически
не
пропускает
обратные
сигналы, не
реагирует
на
результаты
собственной
деятельности,
не обладает
механизмами
сдержек и
противовесов»
(А.Аузан).
А В.Шейнис
суммирует
трактовки и
оценки
известных
лиц:
«Экономическую
основу
стабильности
подрывают
процессы «демодернизации»
(Г.Явлинский),
«игра в
модернизацию
сверху»
(Е.Ясин),
«выстраивание
«корпоративного
государства»
(А.Илларионов),
чудовищный
размах
коррупции
(Г.Сатаров) и
расхищение
казенных
денег
(В.Путин)».
2. Причина
стагнации –
«приватизация
государства»
бюрократией
и силовыми
структурами
Процесс
начался с
захвата
собственности
«олигархов»,
не особенно
легитимной
в глазах
населения и
власти.
«Сработал
эффект зависти.
Многие причастные
верховной
власти люди,
наблюдая,
как вокруг
ходят
олигархи, у
которых при
повороте
нефтяного
краника
текут
реальные
деньги, тоже
испытали
непреодолимое
желание
немножко
состричь»
(Е.Гонтмахер).
Затем
«процесс
пошел»
вширь и
вглубь, обретая
свою логику
и давая
системные
деструктивные
последствия.
«Разворачивается
«война без
правил»,
регулируемая
не законом, а
«понятиями».
Преимущество
в ней
получает
тот, кто
имеет
доступ в
высокие
кабинеты и
способен
насильственно
сметать с
пути
конкурентов,
не останавливаясь
перед уголовщиной.
Все это
колеблет
устои
государственного
порядка,
поскольку
власть и
собственность
тесно
переплетены»
(В.Шейнис).
Высокие
цены на
углеводороды
ускорили «приватизацию
государства»,
одновременно
устранив
направленность
на реформы.
«Вывод:
государство,
соблазнившись
благоприятной
экспортной
конъюнктурой,
вместо
формирования
и
реализации
экономической
политики в
интересах
всего общества
фактически
произвело
вторичную
приватизацию
в пользу
кучки
высокопоставленных
чиновников
и их обслуги.
Естественно,
что такому
государству
некогда, да и
не хочется
заниматься
своими
прямыми
обязанностями»
(Е.Гонтмахер).
3. Всевластие
бюрократии -
следствие
отказа от
демократии
Главная
причина
всевластия
бюрократии
и силовых
структур –
фактический
отказ «персоналистского
режима» от
базовых
принципов,
институтов и
практик
конституционализма
и либеральной
демократии,
камуфлируемый
демократической
риторикой.
«Персоналистский
режим не
может быть
признан
особенностью
демократии,
поскольку
он приводит
к некрозу ее
сущностных
(родовых)
черт, в том
числе:
равных
возможностей
для политического
представительства;
самостоятельного
функционирования
органов
государственной
власти,
относящихся
к разным ее ветвям
(на основе
принципа
разделения
властей);
политической
конкуренции;
выработки
крупных государственных
решений на
основе
согласования
интересов»
(М.Краснов).
«Нынешний
президентский
режим […] свернул
всякую
публичную
конкуренцию
в обществе и
в самой
правящей
элите, после
чего
«вдруг»
оказался не
в силах
взнуздать
заматеревшую
многоэтажную
бюрократию»
(М.Афанасьев).
Свертывание
демократии
приводит к
тому, что
вместо
открытых,
формальных
и легитимных
институтов
и практик
действуют
теневые
коррупционные
практики,
привязанные
к сиюминутной
политической
и административной
влиятельности
конкретных
лиц, групп и
сетей. «…То,
что заняло
место
слабых
институтов,
называли
по-разному: "неформальные
отношения",
"теневые
практики", "персоналистские
сети".
Другими
словами,
сами по себе
учреждения,
организации,
институты
по большому
счету
значения не
имеют, имеет
значение
конкретная
сила тех
конкретных
людей,
которые в
данный
момент эти
организации
и институты
возглавляют»
(А.Зудин).
4. «Суперпрезидентский»
(фактически
самодержавный)
перекос
Конституции
— орудие
эскалации
авторитаризма
Последняя
российская
Конституция
создавалась
в условиях
жесткой
борьбы «продемократического»
президента
с
«прокоммунистическим»
парламентом
(В.Шейнис),
причем
первый
одержал силовую
«победу»
над вторым.
Соответственно,
в
Конституции
все
политические
«козыри»
отданы
президентской
власти,
возвышающейся
над всеми
остальными,
мнимо
разделенными
ветвями.
Причем, как
убедительно
показал
М.Краснов,
скрытые
прерогативы
президента
оказались
даже
сильнее, чем
близкие к
самодержавным
явные и
формальные
полномочия.
И эта
«конституционно-правовая
конструкция
в какой-то
момент обязательно
приобретает
свою логику
и инерцию»
(Л.Шевцова), и
уже новый
президент с
новыми
политическими
установками
во всю силу использует
возможности,
предоставляемые
Конституцией,
рефлексами
постсоветской
бюрократии
и
подданническими
политическими
стереотипами
населения.
Вместе с тем,
большинство
участников
дискуссии,
насколько
могу судить,
полагает,
что вопрос о
том,
необходимо
ли и, если да,
то сколь
срочно
следует
устранять
указанный
перекос в
Конституции,
не является
первоочередным
и
принципиальным.
Почти все
согласны с
тем, что дело
не только и
не столько в
ее тексте,
сколько в
состоянии
общества
(Д.Тренин) и
существующих
политических
практиках и
что
изменение
формулировок
Основного
Закона без
существенного
изменения
этих
практик и «переучреждения
государства»
(А.Аузан)
не даст
никакого
эффекта.
5. Неспособность
режима к самоизменению
Михаил
Краснов
надеется на
принцип
«клин клином»:
будто новый
президент
типа Де
Голля или
Горбачева
вдруг
станет
резко
ограничивать
свою
только-только
захваченную
в суровой
борьбе
власть.
Однако
лейтмотив
выступлений
большинства
остальных
аналитиков
иной.
По их мнению,
устройство
сложившегося
режима
обусловливает
«стагнирующее
статус-кво» (Л.Шевцова)
и исключает
возможности
позитивного
самореформирования
(И. А. Яковенко).
Сам по
себе
установившийся
политический
режим не
имеет
внутренних
стимулов к
саморазвитию,
его ответы
на
внутренние
и внешние
вызовы
(например, на
деятельность
«Другой России»,
«марши
несогласных»,
«цветные»
революции
на
постсоветском
пространстве)
— крайне
нервные и
репрессивные,
они ведут не
к демократизации
и
расширению
диалога с оппозицией,
а лишь к
попыткам
укрепления
полицейского
государства.
«Нарушены
все базовые
принципы ее
(политической
системы. - Н.Р.)
формирования
- и
демократические,
и недемократические.
Сегодня
невозможно
нормально
жить и тем,
кто хочет
жить при
демократии,
и тем, кто
хочет жить
при
номенклатурных
порядках.
Иными
словами,
система
перестала быть
самонастраиваемой,
она
управляема
изнутри
лишь до тех
пор, пока
Путин
держит
рычаги
управления
в своих руках.
Но самоизмениться
она не
может»
(А.Архангельский).
Не могут
привести к
изменению
порочной структуры
и
циклические
маятниковые
колебания,
отмечаемые
исследователями
в
российской
истории.
«Укрепление
государства,
т.е. его доминирование
в сфере контроля
за
ресурсами,
будет
означать
государственные
репрессии
по
отношению к
их
расхитителям.
Либерализация
будет
означать
расширение
области
специфической
свободы для
расхитителей.
Так что, в
принципе,
выбор не
велик. Это
выбор между
государственным
террором и
разгулом
воровства, бандитизма
и
сепаратизма»
(С.Кордонский).
С данной
позицией
фактически
солидаризируется
и Алексей
Кара-Мурза.
Дефицит
субъектности
для
позитивных
изменений
отмечается, повторяю,
многими
авторами. От
них досталось
всем: не
только
бюрократии,
но также
правящим
элитам,
оппозиции,
среднему
классу и «простым
людям».
6. Безответственность
правящей
элиты
«Парадокс […] в том,
что вся эта
борьба за
"национальные
интересы"
ведется
элитой,
которая на
самом деле
не является
национальной,
российской.
И потому, что
все ее
деньги
хранятся
там, на
Западе. И
потому, что
российская
экономика
давно уже
предельно
открытая, и
ее
"капитаны"
стремятся делать
IPO, причем в
Лондоне. Им
же начхать
на наш
внутренний
рынок, они
намерены
повысить
внутренние
цены на газ в
пять раз за
пять лет.
Если это
всерьез, то,
значит,
экономика
страны и ее
будущее им
абсолютно
безразличны.
Это абсолютно
компрадорская
стратегия, с
национально
ориентированной
политикой
не имеющая
ничего
общего»
(Е.Гонтмахер).
Для
российской
политической
элиты главное
–
«контролировать
страну, а
будет ли это страна
третьего
мира или
страна,
принадлежащая
«золотому
миллиарду», -
второстепенные
нюансы» (Г.Мусихин).
7. Слабость
либеральной
и
демократической
оппозиции
«Деградация
либерального
политического
крыла
сегодня
такая, что в
сравнении с
ней состояние
силового
политического
блока покажется
просто
идеальным.
Во всяком
случае,
Игорь
Иванович Сечин
как
политик-бюрократ
даст сто
очков вперед
любому
демократическому
политику. Он
свои
функции
знает куда
лучше, а свои
цели отслеживает
куда
внимательнее,
чем те –
свои» (А.Архангельский).
Удручающее
состояние
демократической
оппозиции
во многом обусловлено
целенаправленной
политикой правящей
группировки.
«Российская
власть
повторяет
один и тот же
нехитрый
трюк. Она напрочь
пережимает
кислород у
вменяемой,
институционально
приемлемой
оппозиции,
выталкивает
ее из
информационного
пространства,
режет на
подступах к
выборам,
обрубает
источники
финансирования,
закрывает
на ремонт
залы,
арендованные
под
выступления
неугодных
лидеров. В
результате
происходит неизбежная
радикализация
оппозиционного
лагеря. Тут
идеологи
«суверенной
демократии»
и
восклицают: "Посмотрите,
это же невменяемые!
Как можно
отдавать
власть в
такие руки?"
(И. Г. Яковенко).
8. Средний
класс –
напрасные
надежды
«Они ( представители
среднего
класса. - Н.Р.)
готовы
давать
взятки
чиновникам
(а те готовы
их брать и
просить
новые), их
устраивает персоналистский
режим
Путина,
защищающий
их от тихого
недовольства
бедняков и
частенько
греющий души
антизападническими
и
шовинистическими
речами.
Рабски
подражая
американским
традициям в
офисах и
даже в
собственных
квартирах,
они подчас
пышут антиамериканизмом
в стиле
славного
президента
Ирана.
Антиукраинские,
антигрузинские
и другие
пятиминутки
ненависти
находят живой
отклик у
большинства
населения
нашей
страны, и
наши
продвинутые
трудоголики
среди
первых
рядов их
подпевал
[…] При этом, в
отличие от
населения
западных
стран, у них
нет ни желания,
ни навыков
самоорганизации.
Каждый за
себя и
только для
себя» (С.Цирель)
Аналогичных
высказываний
у других
участников
дискуссии я,
правда, не
нашел, но и
возражений
ни от кого из
них не
последовало
тоже.
9. Низкая
способность
населения к
самоорганизации
Российское
общество —
отнюдь не
«соборное»
и
«коллективистское»,
а, напротив,
глубоко атомизированное
и
индивидуализированное.
«Все
разговоры о
российском
коллективизме
- полная
ерунда»
(А.Архангельский).
«…Способность
к
самоорганизации,
к ответственному
политическому
(или хотя бы
общественному)
действию у
нас
неразвита […] Многие
наши
проблемы -
именно от
этого» (А.Миллер).
10. Прискорбная
приверженность
большинства
российского
населения к
«сильной
власти,
способной
навести
порядок»
Большинство
участников
дискуссии
отмечают
отчужденность
широких
масс
населения
от
демократических
и
либеральных
ценностей.
Вместо
надоевшего
и ложного
мифа о «тысячелетних
традициях»
(«рабства»
или «высокого
имперского
служения»,
выбирайте
по вкусу)
М.Краснов
предлагает
следующее,
вполне
правдоподобное,
объяснение: «Сказалось
здесь
отсутствие
в массовом сознании
причинной
связи между
качеством
собственной
жизни и
устройством
властного
организма
(курсив мой.
– Н.Р.).
Отсутствие же
такой связи
коренится
не в
глубинном
народном
сознании, а в
том, что и
досоветская,
и советская,
и
постсоветская
элиты
прикладывали
и
продолжают
прикладывать
все возможные
усилия к
тому, чтобы
убедить
народ: альтернативой
бесконтрольному
единовластию
является
лишь смута».
В том же ряду
и
рассуждения
А.Кара-Мурзы
о
самобытной
отечественной
«мифологии
спасения»,
которую
российская
власть и российская
элита
сегодня
разными
способами развивают
и
совершенствуют
– «от
воссоздания
образа
России как
вновь осажденной
крепости до демонизации
«оранжевых
революций»
на
постсоветском
пространстве».
11. Субъективные
и
объективные
условия
препятствуют
«переучреждению
государства»
Возможности
российского
общества с
учетом
характеристик
основных
акторов (см.
выше) и в рамках
навязанных
режимом
«правил
игры» обрести
мирным и
конституционным
путем более
эффективную
и
стратегически
более устойчивую
государственность
крайне ограничены
или вовсе
отсутствуют.
«Никакой
перебор
сегодняшних
компонентов
общественной
жизни, в том числе
и с помощью
массовых
опросов, не
способен
обнаружить
ни в
«озабоченных»
низах, ни в
более
удовлетворенных
«элитарных»
слоях
реальных
«ростков»
иной
системы
отношений
между
человеком,
обществом и
государством,
которая
может и
должна быть
сформирована
с
изменением
обстоятельств
и в
результате целенаправленных
усилий»
(В.Шейнис
цитирует
Ю.Леваду).
Однако при
наличии
социального
напряжения
и
нерешенных
проблем
политика,
будучи изгнана
из
легального
пространства,
уходит, как
известно, в
подполье, радикализуется,
прорывается
в уличных
протестах.
Какие же перспективы
участники
обсуждения
видят на
этом пути?
Увы, здесь
картина,
которая вырисовывается
в их глазах,
не просто
печальная,
но
угрожающая.
12. Опасность
стихийного
разрушения
режима
«Чем больше
"Единая
Россия"
заполняет
политическое
пространство,
тем больше
угроза того,
что население,
устав от
"партии
власти",
поддержит экстремистские
силы. Чем
дольше
длится нынешняя
ситуация,
тем сильнее
запрос на
более
агрессивный
тип
авторитаризма.
Дилемма эволюции
гибридной
системы:
если страна
не идет вперед,
к
демократии,
то она
неумолимо
откатывается
назад […].
Кризис гибридности
может
привести к
более
одноцветному,
жесткому, национал-популистскому
режиму»
(Л.Шевцова).
«Доминирование
"Единой
России"
выглядит нелепо,
но если она
освободит
занимаемое
политическое
пространство,
кто его
займет? Его
займут
партии,
которые
призывают
мстить и
делить,
делить и
мстить, и
только они» (И.Шаблинский).
«Ожидать,
что при
нынешнем (да
и на
обозримую
перспективу)
состоянии общества
в условиях
разразившегося
кризиса
победитель
введет
либеральную
демократию,
сбалансированное
разделение
властей и т.д.,
по меньшей
мере, наивно.
Намного вероятнее,
почти
гарантированно
мы получим в этом
случае
значительно
более
жесткий авторитаризм,
по
сравнению с
которым
нынешний
режим покажется
чуть ли не
царством
свободы»
(В.Шейнис)
Есть
«высокие
риски
соответствующего
переходного
периода,
когда к
власти
может прийти
такая
популистская
сила, по
сравнению с
которой
нынешняя
власть
покажется
чуть ли не
идеальной»
(А.Архангельский)
13. Ксенофобия
и этнонационализм
- угроза
фашизации
страны
«Уровень
неудовлетворенности
населения
растет, а в
нынешних
условиях
эта
неудовлетворенность
все чаще
приобретает
этническую
окраску. В
ходу
мифологизированные
объяснения
бед:
недоступны
престижные
места
занятости,
значит
"чужие" не
пускают; недоступно
новое жилье -
"чужие"
скупают; растет
преступность
- "чужие"
привезли
[…]. Не
исключаю
пошагового
розыгрыша
нацистской
дебютной
идеи в
России» (Э.Паин).
«Самая очевидная
внутренняя
угроза
стабильности
–
поднимающаяся
националистическая,
ксенофобская
волна»
(В.Шейнис).
Итак,
«вырисовывается
довольно
безрадостная
картина:
прямой
штурм
власти малореален
и опасен,
создание
структур,
которые
могут обеспечить
действенный
гражданский
контроль
над властью
– процесс
необходимый,
но долгий и
трудный,
победа
демократических
сил на
выборах
заблокирована»(В.Шейнис).
Что
остается?
Поскольку к самоизменению
политический
режим не
способен,
цивилизованный
диалог с
загнанной в
подполье
оппозицией
прекращен,
реформы
блокированы,
оказываются
«неизбежными
"изменения
через
кризис"»
(Л.Шевцова).
14. Грядущий
кризис –
единственная
надежда и смертельная
опасность
«Шансов на
то, что нашу
государственную
систему
удастся
модернизировать
силами
общества, на
мой взгляд,
нет никаких.
Ни путем
оранжевой
революции,
которой,
конечно, не
будет, ни
каким-либо
иным. Шансы
модернизировать
систему
изнутри - еще
меньшие. Наиболее
вероятно то,
что система
развалится
сама, просто
проявит
свою
нежизнеспособность,
и ее крах
спровоцирует
глубокий
социальный
кризис,
преодолевая
который мы
придем к
необходимости
воссоздать
государство
заново»
(А.Архангельский).
«Я глубоко
убежден в
том, что
России не
избежать
повторения
событий
типа
государственной
катастрофы
августа 1991-го
или октября
1993-го года»
(Е.Гонтмахер).
«Если
дефициты синхронизируются
и кризис
власти по
времени
совпадет с
сырьевым и
финансовым,
то можно
ждать
обрушения
ресурсного
государства,
сравнимого
с тем, что
произошло с
СССР в 1991 году»
(С.Кордонский).
15. Отсроченность
надежд
«…Надо
набраться
терпения и
ждать
перемен не в
масштабах
электорального
цикла, а в масштабах
смены
поколений» (С.Цирель).
На всю
«дорогу» к
демократии,
ведя отсчет от
горбачевской
перестройки,
«может уйти три
поколения»
(Д.Тренин). А В.
Шейнис
подтверждает:
«Впереди –
не
спринтерская,
а
стайерская
дистанция».
И приводит
целый
список
желательных
практик в
этот долгий
период
ожидания,
направленных,
главным
образом, на
сохранение
либерально-демократической
культуры,
сбережение
ее до
момента
появления
новых
политических
возможностей.
Разумеется,
глубокие
аналитики,
уже показавшие
свои
блестящие
способности
в дискуссии
(говорю без
иронии),
могут без
труда выявить
внутренние
тонкие
нюансы в
представленных
пунктах
«печального
консенсуса»,
оспорить
тот или иной
из них,
предложить
новые, более
точные и
емкие формулировки.
Однако
верным ли
будет само
переключение
нашего
внимания и
наших
усилий на
такую
работу?
В главном
ведь
согласие
достигнуто,
причем,
редкий
случай,
значительным
большинством
участников!
Ясно, что в это
большинство
не входят
радетели
агрессивного
имперства
и идеократии,
а также
господа
придворные
идеологи.
Даже при
некотором
согласии с
платформой
«печального
консенсуса»
в части
критики
сложившегося
режима, позиции
тех и других
остаются антилиберальными
и
антидемократическими,
направленными
либо на
эскалацию
авторитаризма,
либо на его
спасение.
Большинство,
о котором
идет речь,
может быть
названо как
либеральным,
так и конституционно-демократическим.
Аллюзия последнего
определения
с известной
партией
кадетов
начала XX века
вполне
преднамеренная.
В нее входил
цвет
тогдашнего
образованного
общества,
кадеты вели
дебаты о
переустройстве
российского
государства
на высоком
интеллектуальном
уровне,
составляли
вполне качественные
политические
проекты и
произносили
прекрасные
вдохновляющие
речи. Чем все
это
закончилось,
в том числе и
для самих
кадетов, мы
знаем.
Поэтому, с
учетом прежнего
опыта и
вытекающих
из него
уроков, моя
квалификация
«печального
консенсуса»,
выражающего
позиции
современной
конституционной
демократии,
делает
акцент на
необходимости
политической
трезвости и
пристального
внимания не
только к
политическим
идеалам будущего,
но также к
реальным и
массовым
социальным процессам
настоящего.
В данном
пункте я с
удовольствием
солидаризуюсь
с С.Кордонским.
Так вот,
некая
платформа
согласия
относительно
этого
настоящего
сегодня
существует
(она ведь и
составлена
преимущественно
нарезкой
цитат).
Поэтому
самое время
сосредоточить
внимание и
силы на
главной
теме: как при
сложившихся
удручающих
обстоятельствах
готовить и
осуществлять
переход к государственному
устройству,
более приемлемому
хотя бы с
точки
зрения
заданных инициаторами
дискуссии
критериев. А
именно - создание
благоприятных
условий для
технологической,
социально-экономической
и
политической
модернизации
общества,
формирование
в его лице
полноценного
субъекта
политики, усиление
российских
позиций в
условиях
глобальной
конкуренции.
Что делать?
Смейся не
смейся, а без
таких
вопросов и
попыток
ответов на них
ни одна
дискуссия о
российской
политике не
проходит.
Многие
предлагают
пестовать
появляющиеся
ростки
гражданского
общества
(Г.Сатаров, А.Аузан,
В.Шейнис, Г.Мусихин
и др.).
Высказываются
надежды на
создание новых
партий (И.Шаблинский).
Есть
предложения
соединить
усилия на
обоих
направлениях.
«Речь идет о
создании
более или
менее нормального
политического
рынка. Когда
существует
электоральный
рынок, тогда
любой политик
должен
будет
прийти к
автомобилистам,
к
солдатским
матерям, в
профсоюз, в
Союз журналистов,
то есть
прийти к
владельцам
голосов и сказать,
чего он
хочет, а
также
услышать то, что
от него
требуют» (И. А. Яковенко).
Еще более
радикальное
предложение
— оформить
требования
общества к
государству.
«Нужно
начинать с
Хартии
граждан и
определения
того, что в
нашей
стране
является
целью администрации.
Затем на
этой основе
должен формироваться
стандарт
оказания
властных услуг.
А не так, как у
нас сегодня,
когда стандарты
- это часть
административных
регламентов.
Причем
стандарт
властных
услуг должен
существовать
на основе
закона, а не
правительственного
решения» (А.Аузан).
Большие
надежды
возлагаются
на раскол элит.
«Уставшее
от всех
передряг
общество (в отличие
от
радикалов и нетерпеливцев)
объективно
заинтересовано
в том, чтобы
переход
происходил мирно,
с
минимальными
потрясениями,
по возможности
на основе
максимально
достижимого
консенсуса.
По-видимому,
непременное
условие
начала такого
перехода –
раскол в
элитах, в
экономически
и
политически
господствующем
классе. Причем
раскол
глубокий, а
не просто
вызов,
который
может
бросить
вчерашним
сотоварищам
одинокий
протестант,
хотя бы он и
был в
недавнем
прошлом
знаковой
фигурой. То
есть
известное
ленинское
«верхи не могут»,
что может
открыть
дорогу и
революции, и
глубоким
реформам»
(В.Шейнис).
Предлагается
даже
инициировать
номенклатурный
раскол
искусственно
(А.Архангельский).
Кроме того,
указывается
на
возможность
использовать
трудности
самих элит
при «перетаскивании»
власти и
собственности
через рубеж
смены
лидера.
Нетривиальность
этой идеи в
том, что
ставка
делается не
на смену
прежних
«плохих»
новыми
«хорошими»,
а на вполне
меркантильные
интересы
нынешних
элит:
предполагается,
что ее
противостоящие
друг другу группы
не смогут
договориться
о приемлемом
для всех
«преемнике».
«В ситуации
смены лидера
элитам в
первую
очередь
нужна
гарантия
сохранения
их
политического
положения и
захваченных
ранее
активов, а
также
личной неприкосновенности […] Задачка
не имеет
решения.
Значит,
фактически
решение
состоит в
том, чтобы
пойти на определенный
демонтаж
управляемой
демократии
и
переконфигурировать
властные
ветви, чтобы
возродить
механизмы публичной
политической
конкуренции.
Резюмирую:
первая
предпосылка
трансформации
состоит в
том, что
прежняя
система не в
состоянии
обеспечить
собственное
воспроизводство
при смене
политического
лидера» (А.Аузан).
Эти и другие
предложения
относительно
путей «переучреждения
государства»
я оставляю
без
комментариев.
Причем,
вполне
умышленно.
Потому что
для их
оценки
нужны
представления
о закономерностях
социально-политических
изменений,
которые
может дать
только
теория.
Необходимость
теории и
ее дефицит
в дискуссии
Удивительно:
участники
дискуссии, в
большинстве
своем
остепененные
ученые,
аналитики,
подвизающиеся
в области
политических
и
общественных
наук,
читающие
лекции, имеющие
учеников,
пишущие
книги,
знающие,
вероятно, десятки
теорий,
почти не
пользуются
этим арсеналом
в
обсуждении.
Причины
такого парадокса
могут быть
разные:
боязнь
демонстрации
школярства,
привычка
рассуждать
о политической
ситуации на
эмпирическом
уровне, неверие
в
адекватность
теорий
(обычно
западных) в
приложении
к России,
слабость
самого теоретического
арсенала...Общая
же причина –
широко
распространенный
в
социальных
и
гуманитарных
науках современной
России антитеоретический
консенсус.
Природа и
пути преодоления
этого
удручающего
явления
рассмотрены
мной в
статье «(Не)мыслящая
Россия: антитеоретический
консенсус
как фактор
интеллектуальной
стагнации»,
которая
должна
появиться в
журнале
«Логос».
Два явных
случая
обращения к
теории в
ходе дискуссии
не очень
вдохновляют.
Сергей Цирель
надеется,
что, в
соответствии
с поколенческими
циклами,
связанными
с циклами
Кондратьева,
«внуки во
многих
смыслах
больше
похожи на
дедов, чем на
отцов» и
поэтому
примерно в 2035-2040
годах
начнут
задавать
вопросы:
«Если государство
так
малоэффективно,
то почему
оно имеет
столько
прав? почему
мы так
сильно
зависим от
государства
и почему оно
так слабо зависит
от нас?»
Здесь
сомнительны
как сама закономерность,
так и
перспективы
столь долгого
пассивного
ожидания.
Поданная
снисходительным
и
менторским
тоном
теория
«ресурсного
государства»
Симона Кордонского
в целом
повторяет
концепцию
«раздаточной
матрицы»
(О.Бессонова)
и
классические
модели редистрибутивных
систем
(М.Харрис, К.Полани
и др.). Новизна
состоит в
совмещении
«раздаточной»
концепции с
крайне
упрощенной
циклической
моделью
(застой-перестройка)
и в смелой,
достаточно
остроумной переинтерпретации
множества
политических
и
социально-экономических
реалий
советской и
постсоветской
эпох в
терминах
«перераспределения
и освоения ресурсов».
С.Кордонский
объявляет
любой
другой
способ
обсуждения
политических,
социальных
и
экономических
реалий
России,
кроме
своего,
эзотерического,
потакающим
иллюзиям.
Поскольку
«ресурсное
государство»,
его
раскачивание
между
фазами
репрессий
(застой) и
массового
воровства
(перестройка),
согласно С.Кордонскому,
фатальны
для России,
то
возможности
использования
данной
«теории»
для
политических
исследований
и
размышлений
о перспективах
российского
государства
оказываются,
мягко
говоря,
весьма
ограниченными.
Более
любопытными
и
многообещающими
представляются
неявные
обращения к
классическим
либеральным
взглядам на
ключевую (для
государственного
устройства)
роль взаимоотношений
между властью
и
собственностью.
«Либеральные
реформы в
России
никогда не решали […] проблемы
сращивания
власти и
собственности,
оставляя ее
нерешенной.
Это
относится и
к реформам
1990-х» (А.Аузан).
Существует
«некая
последовательность
обусловливающих
факторов,
когда
демократия
формируется
на основе
политического
консенсуса
власти и структур
самоорганизации
бизнеса и
гражданского
общества,
который, в
свою
очередь, складывается
на
фундаменте
правовых
отношений, в
свою
очередь,
возникающих
по мере становления
института
частной
собственности»
(В.Лапкин).
Упрочение
частной
собственности,
обеспечение
ее защиты и
легитимности
как фундамент
последующих
ступеней,
венчающихся
демократией
(на этой
позиции
стоит и Д.Тренин),
— проект,
заслуживающий
внимания и
обсуждения. Правда,
стройная
иерархическая
модель В.Лапкина
осложняется
известным в веберианской
социологии
фактом: сама
собственность
всегда
зиждется на
гарантирующем
ее властном
порядке,
обладающим
легитимностью
и способном
к эффективному
насилию (А.Стинчкомб,
Р.Коллинз и
др.). Это
означает,
что нельзя
заниматься
упрочением
института
частной собственности
без
одновременного
реформирования
политического
режима,
которое должно
быть
направлено
как раз на
блокирование
власти,
лишение ее
возможностей
посягательств
на
собственность,
столь для нее
привычных.
Но, как бы
то ни было, А.Аузан и
В.Лапкин открывают
чрезвычайно
интересную
и многообещающую
область для
применения
и развития
разных
моделей и
концепций,
касающихся
взаимоотношения
власти и
собственности,
для
создания и
критики
соответствующих
политических
проектов и
программ.
Несколько
слов о подходе
к
обсуждаемым
проблемам
Лилии Шевцовой.
Она редко
обращается
к
политическим
теориям
явным
образом, но
весьма
успешно использует
эмпирические
обобщения.
Полемизируя
с Михаилом
Красновым
относительно
возможности
преодоления
персоналистского
режима новым
лидером
(«клин
клином»),
Л.Шевцова
указывает
на
необходимые
условия
успеха:
«Практически
все
успешные
трансформации
авторитарных
и
тоталитарных
обществ
включали в
себя
следующие
элементы: трансформационный
лидер,
который
приходит к
власти в
момент
дряхления
системы и
имеет
ощущение
миссии;
фрагментация
правящего
класса,
выделение
из него
прагматиков,
готовых к реформированию;
давление
снизу в виде
протестного
движения.
Только эта "трехчленка"
может
привести к
успешному
выходу из
прежнего
режима». Однако
в
приложении
к
современной
России
здесь сразу
же
возникает
множество
вопросов:
- что такое
«дряхление
системы» и
как долго его
ждать?
- можно ли и
нужно ли его
ускорять?
- какие есть
возможности
способствовать
преодолению
авторитаризма,
не
дожидаясь «дряхления
системы» и
ее кризиса?
- при каких
условиях
«ощущаемая
миссия» лидера
и
деятельность
выделившихся
из правящего
класса
«прагматиков»
будут
направлены
именно на
самоограничение
власти и
демократизацию,
а не на
«омовение
сапог в теплых
морях» (В.Жириновский),
аннексию
Европы в
целях
устранения
туристических
виз (М.Юрьев)
или тривиальный
увод
«распиленной»
казны за
рубеж?
- какие есть
основания
полагать,
что «давление
снизу в виде
протестного
движения»
будет
направлено
не на
передачу
всей полноты
власти
новому
президенту
(например,
для управы
над
зарвавшимися
«олигархами»
или местными
губернаторами-феодалами),
а, напротив,
на
ограничение
власти, на
формирование
в ней
малопонятных
населению
«разделений»,
«сдержек и
противовесов»
и прочих
навязанных
извне
причиндалов?
По-моему, эти
вопросы
заслуживают
размышлений
и
обсуждения.
Но сама
постановка
их стала
возможной
только
благодаря
общему и вполне
правдоподобному
тезису
Л.Шевцовой. Что
касается
ответов…
И здесь мы
подходим к
самому
главному.
Мой тезис
прост: современное
квалифицированное
рассмотрение
вопросов
преобразования
государственных
режимов (в
том числе и в
России) должно
вестись с
учетом
накопленных
в науке теорий
и с опорой на
широкие
исторические
сравнения.
Сам я не
являюсь
политологом
и с большим
интересом
жду, когда,
наконец, в
нашей
дискуссии
профессионалы
выйдут на
теоретический
уровень
обсуждения.
Особые надежды
возлагаю на
Владимира Гельмана
и его коллег
по
Европейскому
университету,
на
специалистов
из Высшей
школы
экономики и
«Шанинки»,
которые
удачно
совмещают
добротную
теоретическую
подготовку
со знанием
эмпирических
реалий
российской
общественной
жизни и
политики, в
том числе
региональной.
Пока же
профессионалы
раскачиваются,
я позволю
себе
наметить
некоторые
теоретические
идеи, в частности,
развить
историко-социологические
концепции
демократической
революции и
геополитической
динамики
(Р.Коллинз)
как факторов
становления
коллегиально
разделенной
власти в
приложении
к
настоящему и
будущему
российской
государственности.
Повышение
коллегиальности
власти —
ключевая
проблема
Р.Коллинз
выделяет в
понятии
демократии
три
измерения: уровень
коллегиально
разделенной
власти, доля
населения с
правом
участия в
выборах и
политические
права (Collins R.
Macrohistory: Essays in the Sociology
of the Long Run. Stanford
Univ/ Press, 1999. P.114.). В нашей
же ситуации
прежде
всего
следует
обсуждать:
- пути
повышения
уровня
коллегиально
разделенной
власти,
- пути
повышения
честности
выборов и
- пути
возвращения
отнятых у
граждан
политических
прав.
На мой
взгляд, две
последних
проблемы
напрямую
зависят от
разрешения
первой. И вот
почему.
Коллегиально
разделенная
власть (КРВ) —
это не
коллегиальный
орган
власти типа
Политбюро
ЦК КПСС,
Правительства
или
Администрации
Президента, а
взаимосвязь
нескольких взаимоограничивающих
властных
органов,
каждый из
которых
осуществляет
определенный
набор
функций
(например,
судопроизводство
или
законодательство)
и может
представлять
те или иные
заинтересованные
в политике
силы, будь-то
влиятельный
слой, часть
страны,
большая
группа
населения
или все
избиратели.
Р.Коллинз
поясняет
понятие
уровня КРВ
(далее, для
простоты,
коллегиальности
власти) через
воображаемый
континуум.
На его нижнем
полюсе —
централизованная
иерархия
подчинения
во главе с
автократом
(ну не знал Коллинз
термина
«вертикаль
власти»!) По
мере же
повышения
уровня КРВ
увеличивается
число
коллегиальных
структур и
растет их доля
власти в
сравнении с
властью
центральной
иерархии,
полностью,
очевидно,
неустранимой
даже в
федеративном
государстве.
Обнаруживается
прозрачная
связь с
начальной
темой нашей
дискуссии:
преодоление
«персоналистского
режима» —
это и есть
существенное
повышение
уровня КРВ.
Почему же
коллегиальность
власти
является
ключевым
фактором
для
повышения
честности
выборов и
возврата
отобранных
политических
прав? Вовсе
не потому,
что во
множестве
коллегиальных
органов
вдруг засядут
политики и
чиновники, гораздо
более
честные и
бескорыстные,
чем в единой
иерархии
подчинения.
Причина -
сугубо
институциональная
(поклон А.Аузану).
Каждый
орган власти
при высоком
уровне КРВ
претендует
на легитимность
сам и
признает
легитимность
других
органов не
на основе
назначения
или
одобрения
«сверху», а
на основе
признания
за ним
самостоятельной
силы и
влияния, что
выражается
в
выполнении
всех
формальных
процедур
формирования
соответствующего
органа
власти
«снизу».
Если же
таковыми
процедурами
являются выборы
(например,
парламентские
или президентские),
то уровень
силы и
влияния
каждого политического
актора и,
соответственно,
уровень его
легитимности,
признаваемой
другими
акторами,
определяется
числом
полученных
голосов. При
этом
честность выборов
поддерживается
заинтересованностью
основных
политических
игроков
(прежде
всего,
партий) в
контроле
над тем,
чтобы никто
не получил
излишнего
(незаконного)
уровня легитимности.
Этот
понятный
интерес
каждого
актора осуществляется
как раз
через
строгий
контроль
установленных
правил.
Такой
контроль призван
в первую
очередь предотвращать
«перекосы»
правил в чью
бы то ни было
сторону. Так,
например,
перекосы,
сформированные
ранее
доминировавшей
в
парламенте
партией, при
высоком
уровне
коллегиальности
либо
полностью
устраняются,
либо со всей
определенностью
лишают саму
эту партию
легитимности.
Разумеется,
роль
свободной
прессы,
общественного
мнения,
политической
культуры
также
велика, но
именно
эффект
взаимоконтроля
органов и
акторов КРВ
представляется
структурно
главенствующим.
Только в
таких условиях
появляется
до сих пор
недостижимый
в России престиж
«честной
игры»,
сулящий
политику
полную
потерю
политического
лица при любом
жульничестве
или
нелегитимном
использовании
административного
ресурса.
Что
касается
возвращения
отнятых
прав - выбирать
губернаторов,
голосовать
«против всех»,
организовывать
референдумы,
пикеты,
митинги и
марши,
создавать
новые
партии и
объединяться
в
избирательные
блоки, то оно
тоже не
может быть
следствием
вдруг
проснувшихся
у политиков
и
чиновников
либеральных
идеалов или
филантропии.
Ущемление
политических
прав
граждан
всегда
нужно
вполне
определенным
органам
власти,
обычно
опасающимся
протестов и
смещения.
Ясно, что при
низких
уровнях КРВ —
авторитаризме,
автократии
и, тем более,
тоталитарном
строе — вся
«вертикаль
власти»
чувствует
свою
уязвимость
и ущемляет
права
граждан по
полной
программе.
При высокой
же
коллегиальности
власти
протесты против
одного из
властных
органов,
даже
президента
или
правительства,
не колеблют
систему, но
служат
полезными
сигналами о
проблемах,
нуждающихся
в решении.
При каких
условиях
появляется
коллегиальность
власти?
Общеизвестный
путь — демократическая
революция —
может
трактоваться
как протест
низовых держателей
ресурсов
(как крупных,
так и мелких)
против
чрезмерного
фискального
давления
централизованной
бюрократии,
что приводит
рано или
поздно, с
вероятными
зигзагами
насилия и
реставраций,
к согласию
влиятельных
групп на
определенный
уровень
налогообложения
в обмен на
реальное
участие в
коллегиальной
власти.
Но
революции
оказываются
не
единственными
(к тому же
ничего не
гарантирующими)
и даже не
основными
историческими
путями к
высоким уровням
КРВ.
Р.Коллинз
убедительно
показывает
на примерах
германских княжеств,
Венеции,
Швейцарии,
Нидерландов
и США, что
становлению
коллегиальной
власти
неизменно
сопутствует
особый геополитический
паттерн:
- крупные
держатели
военно-политических
и экономических
ресурсов
вынуждены
из-за
внешнего
давления
вступать в
коалицию
(федерацию);
- эта
коалиция в
течение
относительно
долгого
периода
достигает
умеренного
геополитического
успеха,
который
легитимирует
именно
такую
структуру
власти,
основанную
на взаимных
договорах,
обязательствах
и общих
«правилах
игры».
Здесь
важным
оказывается
именно умеренный
успех,
поскольку
неуспех
ведет к делигитимации
федерации
или же
поглощению
внешним
завоевателем,
а крупный
успех дает
чрезмерную легитимность
лидеру и
ведет к
династической
автократии
— резкому
снижению
коллегиальности
власти.
Хорошо, но при
чем здесь
современная
Россия?
Казалось бы,
давнишние
военные
пертурбации
никакого к
нам
отношения
не имеют, а
про
возможность
«демократической
революции»
при
нынешних массовых
политических
установках
россиян и
говорить
неловко. К
тому же, как
известно,
приход в
Россию
«демократии»
(уж какой
есть -
«управляемой»,
«суверенной»,
«византийской»
или
«конвенциальной»)
осуществился
не первым и
не вторым, а
третьим,
довольно
распространенным
в XX веке путем
подражания
уже
имеющимся
евроатлантическим
демократическим
государствам
вследствие
их высокого
геополитического,
геоэкономического
и
геокультурного
престижа.
Однако
теоретический
подход
потому и выигрывает
в сравнении
с
эмпирическими
обобщениями
(тоже необходимыми
и полезными),
что
позволяет расширять
понятия,
строить и
проверять
новые
гипотезы.
Оставив эту
линию в
качестве дальнейших
исследовательских
перспектив,
попробуем
имеющимися
средствами
объяснить
основные
составляющие
нынешнего
«печального
консенсуса».
Приход
демократии
в Россию не
был
поддержан
«революционными»
структурными
факторами,
связанными
с торгом
держателей
ресурсов относительно
фискальной
политики и
участия в
коллегиальной
власти.
Разумеется,
держатели
ресурсов
были:
руководители
главков,
директора
заводов,
удачливые
новые коммерсанты
– будущие
«олигархи». Торг тоже
был: «мы вам —
согласие на
реформы,
лояльность
и
финансирование
выборов, а вы нам
—
«правильную»
схему
приватизации,
залоговые
аукционы и
проч.». Но
чего не было,
так это формально
и легально
зафиксированных
правил,
закрепляющих,
с одной
стороны,
легитимность
собственности,
а с другой -
такую структуру
коллегиальной
власти,
которая
исключала
бы властный
произвол и
позволяла
влиятельным
группам
принимать
участие в политике,
борясь за
свою
политическую
легитимность
согласно
общим
процедурам -
прежде
всего,
электоральным.
В
краткосрочном
плане
достигнутые
теневые
договоренности
(те самые
«конвенции»,
которые так
восхваляет И.Дискин)
хороши,
оперативны
и
по-семейному
удобны всем
их
участникам.
Однако в
долгосрочной
перспективе
они не
только с
неизбежностью
саморазрушаются,
но и
приводят к
рецидивам
экспроприации
собственности
и силовой
борьбе под
судебным
прикрытием.
Более того,
они ведут к
монополизации
власти во
всей ее
полноте
сильнейшим
игроком, к
резкому
обвалу коллегиальности
(уровня КРВ) и
естественным
мероприятиям
захватившей
власть
группы, стремящейся
к
закреплению
своего
доминирования
навечно.
Массированное
использование
административного
ресурса на
выборах,
череда перекосов
в
электоральных
законах и
процедурах,
подавление
независимых
СМИ и НКО, фактическая
отмена
референдумов,
запреты и разгоны
митингов и
шествий,
сопутствующие
ущемления
политических
и
гражданских
прав,
наконец,
нарастающая
практика
отъема привлекательной
собственности
— это
системные
следствия
одних и тех
же
структурных
причин: заимствованный
декор
демократических
институтов
и процедур
не был
подкреплен
реальным и
формально
зафиксированным
согласием
автономных
политических
сил. Можно
показать,
как эти и
другие
следствия
сложившегося
режима привели
к явлениям,
зафиксированным
в пунктах
«печального
консенсуса»:
неэффективность
государства,
всевластие
и нравственное
разложение
бюрократии,
аполитичность
и сервильность
среднего
класса,
разочарование
широких
масс в
демократии
и
демократических
институтах.
Приход
демократии
в Россию не
был поддержан
чем-то
похожим и на
представленный
выше «геополитический
паттерн».
Скорее,
динамика
была
обратной.
Распад СССР
поначалу не вызвал
в России
широкого
протеста: уж
точно не
было
очередей из
добровольцев,
готовых
отвоевывать
отпавшие
части
страны. Однако
потеря
окраинных
территорий
всегда со
временем
воспринимается
центральным
сообществом
как
геополитический
провал.
Отсюда
следует не
только
обвальное
падение
легитимности
лидеров
(вначале
М.Горбачева,
а со временем
и Б.Ельцина),
но также и
спад
легитимности
ассоциированной
с провалом
идеологии — в
данном
случае
демократии
и
либерализма.
Тяжелая
экономическая
ситуация в
1990-х, беспорядки
с выплатами
зарплат и
пенсий — это
также
важный
фактор
снижения
общего престижа
страны (в
сравнении с
известным
чужим
благополучием)
и,
соответственно,
дискредитации
господствовавшей
тогда
«демократической»
идеологии.
Построение
В.Путиным
«вертикали
власти» совпало
и с эффектом
закономерной
регенерации
экономики
после
кризиса 1998
года, и с
подъемом
малого и
среднего
бизнеса
благодаря
ранее
принятому
вполне приличному
законодательству,
и со
взлетом
нефтяных
цен.
«Победа»
над мятежной
Чечней,
апелляции
новой
власти к
могучей
славе СССР, демонстрируемая
способность
перекрыть нефтяные
и газовые
краны
соседям и
даже Европе
— это также
факторы роста
внутреннего
геополитического
престижа
при
наличной
массовой
политической
культуре.
Сказался
эффект того
самого
«слишком
большого»
успеха,
который ассоциирован
с
конкретным
лидером. Но
если в
прежние
времена
следствием
было бы установление
династической
авторитарной
монархии, то
теперь тот
же
структурный
фактор
обусловил
давление
окружения
на лидера и
массовые
стенания в
пользу
«третьего
срока».
Как видим,
«сказка
сказывается
и про нас».
Выявленные
механизмы,
определяющие
динамику роста
или упадка
демократии,
показали
хорошую
объяснительную
силу.
Остается самое
интересное,
но и самое
сложное.
Как
использовать
теорию
динамики
КРВ в современной
российской
ситуации?
Рассмотрим
вначале
модель
торга
держателей
ресурсов за
политическое
участие. Приходится
признать,
что в
сложившихся
условиях
такой торг
крайне
маловероятен.
Малый и
средний
бизнес
запуган и
деморализован.
Представители
крупного
бизнеса уже и
так
«сторговались»
с
бюрократией,
но, скептически
оценивая
надежность
и долговременность
этих
«конвенций»,
держат свои
активы за
рубежом,
учат там
детей,
прикупают там
виллы и
предприятия.
Ситуацию
усугубляет
нефтяной
дождь,
который
авторитарная
власть пропускает
только
через себя.
Сложилась
структура
«один
даритель –
много
просителей»,
и ни к какому
торгу
относительно
разделения
власти она
не ведет.
Всегда ли
так будет?
Отнюдь.
Просматриваются
два главных
фактора
изменения
ситуации.
Первый
фактор всем
хорошо
известен:
падение
мировых цен
на нефть,
вероятное
снижение
добычи газа.
Очевидно,
что
посаженную
на
нефтегазовую
иглу экономику
будет
трясти.
Пресловутый
Стабфонд,
возможно, на
какое-то
время
смягчит ситуацию,
но не
исправит ее
(если он
вообще не будет
растащен).
Чтобы
выполнять
свои внутренние
и внешние
обязательства,
государство
непременно
обратится к
держателям
ресурсов.
Вот тогда и
возникнет
возможность
торга по
поводу
разделения
власти,
участия в
ней,
гарантий и
правил
«честной
игры».
Но - именно
возможность,
не более
того.
Сценарии, подобные
опричному
террору и
большевистской
продразверстке,
тоже нельзя
исключать.
Многое
будет
зависеть от
того, как
отреагирует
на новое
фискальное
давление
бизнес, кого
поддержит
население.
Здесь
теория уже
ничего
сказать не
может, нужны
полевые
социологические
исследования.
Но в этом
же пункте
есть и
неопределенность,
дающая возможности
для
практического
изменения
ситуации —
через
просвещение,
формирование
оргструктур
и сетевых
связей,
которые
позволят
бизнесу и
населению
оказать
отпор
давлению и
насилию,
настоять на
переговорах
о
разделении власти
и
демократизации
государства.
Второй
фактор,
собственно,
уже
обозначен — это
самоорганизация
и сплочение
держателей
ресурсов,
начиная от
крупного
бизнеса и
вплоть до
простых
людей —
собственников
квартир, дач,
гаражей и
автомобилей.
Кроме
понятного противодействия
со стороны
власти (с атомизированными
собственниками
легче
управляться),
нет серьезных
препятствий
для этих
процессов уже
сейчас, не
дожидаясь
падения
нефтяных
цен и
фискального
кризиса.
Такого рода ассоциации
как
местного,
так и
общенационального
масштаба
могут быть
созданы
бизнесменами
для простой
цели —
препятствовать
рейдерству,
шантажу
налоговых
органов. Тут
перед
каждым
возникнет
принципиальная
альтернатива:
либо
обезопасить
лично себя
любимого
путем
«связей» -
тех же
«конвенций»
с местными
чиновниками
и
силовиками,
отдавая им определенную
мзду, что в
России
привычно, либо
объединиться
с
товарищами
(в старом купеческом
смысле) и
отстаивать
свои права, заключать
договоренности
с властью,
фиксируя их
в
формальных
правилах,
призванных
действовать
долгое
время и
невзирая на
лица, что в
России
непривычно,
но, возможно,
уже встречается.
Как будут
поступать
люди? «Каким
в этой новой
ситуации, -
спросим
вслед за
Владимиром
Лапкиным, -
окажется
итоговый выбор
интенсивно
растущих
сегодня
структур
мелкого и
среднего
бизнеса?
Станет ли таким
выбором
политическая
консолидация
под
колпаком
властвующей
бюрократии
федерального
или
регионального
уровня? Либо,
заведомо
бросая
вызов
бюрократии,
бизнес
предпочтет
стратегию
формирования
автономных
структур
политической
самоорганизации?»
Здесь,
однако,
возможности
данной
теоретической
модели
опять
кончаются.
Зато остаются
возможности
эмпирических
исследований
и
привлечения
других
теоретических
моделей.
Возможности
геополитической
модели
Применение
геополитической
концепции становления
коллегиальной
власти для
современной
России
кажется, на
первый
взгляд, еще
более
безнадежным
занятием.
Если следовать
модели
буквально,
то вначале
страна
должна
распасться
на несколько
уделов,
затем, в
противостоянии
внешним угрозам,
они должны
вновь
объединиться,
но уже
посредством
дипломатии
и
формирования
общих
органов
коллегиальной
власти. После
этого при
условии
умеренного
геополитического
успеха в
течение
исторически
долгого времени
такая
структура
власти
будет
легитимирована
и положит
начало
росту
остальных
параметров
демократии.
Ясно, что
всерьез
такой путь
никто
рассматривать
не будет.
Сам
Р.Коллинз в
заключительном
разделе той
же работы 1999
года,
посвященном
как раз
перспективам
демократизации
России,
возлагал
надежды на
воссоединение
на новых
коллегиальных
началах
частей
бывшего
СССР,
обретение
этой
целостностью
геополитического
престижа с
последующим
эффектом
упрочения и
развития демократии
как в России,
так и на
постсоветском
пространстве.
Судя по
слабости
СНГ, ссорам
России с
Украиной,
Грузией,
Белоруссией,
такой сценарий
не
реализовался,
а если и
возможен в принципе,
то только в
отдаленном
будущем, когда
сгладятся
прославляемые
придворными
идеологами
«успехи»
путинской
внешней
политики.
Неизбежное
доминирование
России над
остальными
партнерами в
СНГ, рост ее
внутреннего
авторитаризма,
авторитарность
большинства
постсоветских
режимов,
драматические
трудности
становления
демократии
на Украине (с
негарантированным
успехом) — все
это
препятствует
как
коллегиальности
и крепости
отношений,
так и успеху
коалиции.
Поэтому
сценарий
Р.Коллинза
следует
если не
отбросить
вовсе, то
отложить в
долгий ящик.
Возможен ли
геополитический
путь к демократии
внутри
России без
ее предварительного
распада?
Сейчас
почти все
факторы
действуют
против
данного
направления.
Центральная
власть -
прежде
всего,
президентская
- обладает
высокой
легитимностью,
финансовой
мощью. Более
того, она
элиминировала
сам федерализм,
отменив
выборы
губернаторов,
которые
теперь
фактически
назначаются
президентом.
В
сложившейся
финансово-налоговой
системе
большинство
областей и
краев
остаются
дотационными.
Действует
та же структура
— один
даритель и
много
просителей,
— которая
никак не
способствует
равноправному
торгу,
партнерству
и
коллегиальности.
Так что
приходится
вновь
соглашаться
с участниками
дискуссии,
призывающими
готовиться
к
«стайерской
дистанции»
и предрекающими
кризис,
который
откроет
новое окно возможностей.
В том числе,
добавлю, и
возможностей
геополитического
сценария
становления
демократии.
Сценарии
разрешения
политического
кризиса —
мысленный
эксперимент
Кризис
вовсе не
обязательно
будет
полным разрушением
и ужасом,
после чего
победители
в жестокой
силовой
борьбе
навяжут
новый, еще
более
жесткий режим,
например,
фашистского
толка.
Кризис
(финансовый,
экономический,
связанный с
сериями
технологических
аварий) или череда
таких
кризисов
непременно делегитимируют
центральную
власть, и
тогда
выяснится,
что никакой
перестановкой
губернаторов
она ничего
не может
добиться.
Непременно
произойдет
раскол
правящей
элиты, о
котором
говорит
В.Шейнис. При
наступившем
политическом
кризисе в
игру
непременно
вступят
сохранившие
силу и
влияние
акторы:
губернские
власти, бизнес-сообщества,
промышленные
гиганты,
возможно,
коалиции банков.
Далее опять
же все
зависит от
поведения
этих
акторов. Они
могут по
стародавней
традиции бить
челом:
«Придите и
правьте
нами», отдав
всю власть
новому Рюрику.
Они могут
найти
нового
Ельцина и
сказать: «Мы
дадим вам
всеми
править, а вы
дайте нам
все приватизировать».
Но ведь
кроме челобитчиков
и приватизаторов
могут
оказаться
(уже есть!)
другие,
которые скажут
примерно
так: «Мы сами
хотим
участвовать
во власти,
влиять на
власть, а во
избежание
междоусобицы,
для
гарантий от
произвола и
для защиты
собственности
будем
играть по
таким-то
формальным
и равным для
всех правилам.
Чтобы не
дрожать за
свое добро и
не думать,
кому и какую
дать взятку,
наладим независимый
и
справедливый
суд. Чтобы
парламент
принимал
нормальные
законы,
чтобы в нем конкурировали
партии,
причем ни
одной не дадим
никаких
привилегий.
Чтобы
избранный президент
вновь не
задавил нас
всех своей властью,
затвердим
четкие ее
границы». И
т.д., и т.п. Если
когда-то и
будет
составлена
Хартия
граждан (А.Аузан),
то примерно
в этом ключе.
Назовем
группу с такой
позицией приверженцами
цивилизованной
коллегиальности,
а для
простоты — федератами.
Естественно,
что
«челобитчики»,
«приватизаторы»
и
«федераты» -
продолжим
наш
мысленный
эксперимент
- начинают
политическую
борьбу. По
привычке,
конечно,
призывают
силовые
структуры. Заметим,
однако, что,
согласно
заданным
условиям, в
стране
политический
кризис,
армия дезориентирована,
и для ее
руководителей
смертельно
опасно
«поставить
не на ту лошадь».
Оптимальная
и обычная в
таких
случаях позиция
военных –
выжидание.
Но, увы, с
учетом
господствующего
менталитета
в
современном
российском
офицерстве, силовое
вмешательство
армии, ОМОНа
и спецслужб,
причем на
стороне
коалиции «челобитчиков»
и «приватизаторов»
с
проявившимся
харизматическим
лидером
типа
Б.Ельцина
или
генерала
А.Лебедя все
же не
исключено.
Тогда
страна
вернется к
началу 1990-х
(при больших
поблажках
бизнесу и олигархам)
или к началу
2000-х (при
восстановлении
«вертикали
власти» и
соответствующем
попустительстве
бюрократии).
«Федераты»
как
теоретическая
надежда
конституционной
демократии
в лучшем
случае будут
изгнаны и
лишены
имущества, в
худшем — посажены
или убиты,
повторив
судьбу
кадетов
столетней
давности.
Цикл
завершен,
вновь попали
в наезженную
колею, и Симон
Кордонский
может
пожинать
лавры
интеллектуальной
победы. Но
неужели из
фатальных
циклов никак
не
выбраться?
Мысленный
эксперимент
дает все же
шанс. Армия и
другие
силовые
структуры
могут остаться
в
выжидательной
позиции,
могут расколоться,
но
противиться
стрельбе
друг в друга.
Только
теперь на
сцену
выступает
простой
российский
гражданин,
которого в
разные
стороны
будут
тащить
«челобитчики»,
«приватизаторы»
и
«федераты».
Опять же, с
учетом
известного
менталитета
российского
населения,
можно смело
предположить:
выиграет та сторона,
которая
выдвинет
наиболее
яркого
лидера, на
чью сторону
встанут
самые референтные
в обществе
группы и
лица
(подобно
журналистам
и
кинематографистам
в эпоху
Перестройки).
Но кто
именно
выиграет?
Здесь возможности
теории
вновь
оказываются
исчерпанными.
Помочь
могут
только
мониторинговые
исследования,
причем
незадолго
до исхода
борьбы. Судя
же по
нынешнему
раскладу политических
предпочтений,
проявившемуся
и в нашей
дискуссии, следует
ожидать
раскол в
политических
предпочтениях
народа.
Жаждущие
реставрации
Империи (под
православным,
сталинским
или иным
соусом) — это
те же
«челобитчики»,
готовые
пойти за
новоявленным
харизматическим
Вождем, если
он убедит их,
что
восстановит
Порядок,
вернет потерянные
территории
и захватит
новые,
следуя
геополитическим
рецептам
М.Юрьева или
руководствуясь
идеей
«нового универсалистского
замысла»,
почерпнутой
у С.Кургиняна.
Красочно
описанные С.Цирелем
меркантильные
и циничные
«новые
русские трудоголики»
— это
потенциальные
«приватизаторы»,
готовые
терпеть во
власти хоть
черта, лишь
бы получить
доступ к
финансовым
потокам.
Наконец,
есть
антифашисты
и антинашисты,
«Объединенный
демократический
фронт», «Другая
Россия»,
запрещенная
Республиканская
партия,
«несогласные»,
ратующие за
справедливые
выборы, за
возвращение
прав, свобод
и
демократии.
Политически
активных на
этом фланге
не очень
много, но они -
лишь часть
айсберга, т.е.
прежнего
электората партий
либерального
и
демократического
толка
мощностью
примерно 15
процентов.
Что в итоге?
Патовая
ситуация. Но,
согласно геополитической
модели
становления
коллегиальной
власти, это
совсем не
плохо. Потому
что именно в патовых
ситуациях
развиваются
не силовые, а
дипломатические,
договорные
практики,
что, между
прочим, льет
воду на мельницу
«федератов».
Нужно будет
только переманить
на свою
сторону трудоголиков-приватизаторов,
для чего
есть веский
козырь:
именно
коллегиально
разделенная
власть даст
надежную защиту
собственности,
но никак не
новая автократия,
не терпящая
никаких
ограничений
в своих
принудительных
практиках и
отъеме
ресурсов.
Подход
нужно будет
найти и к
простому
человеку - несобственнику,
для чего
предстоит
увязать его
повседневные
нужды,
основные
источники
социального
дискомфорта
и ущемления
достоинства
с устройством
местной и не
только
местной
власти,
убедить его
в реальной
возможности
влиять на
коллегиальную
власть при
полной
беспомощности
перед лицом
централизованной
автократии.
При этом
коллегиальная
власть
должна будет
допустить
политическое
участие граждан,
обеспечить
надежную
защиту их
прав и
свобод. Здесь
и получит
исключительную
актуальность
Хартия
граждан,
предлагаемая
А.Аузаном.
Так
коллегиальная
власть
вырастает в
полнокровную
демократию.
Итак, в
рамках
заданных
предпосылок
мысленной
модели
политического
кризиса
шанс
обретения
«федератами»
влияния и
преимуществ
и,
соответственно,
становления
коллегиальной
власти и
демократии
существует.
И он
окажется
еще
значительнее,
если
нынешняя
неопределенность
будет рассматриваться
ими как
свободное
пространство
для практического
вмешательства
в будущую
историю: я
имею в виду
выращивание
лидеров,
укрепление
позиций в
референтных
группах,
просвещение
– насколько
позволяет
режим – бизнеса
и населения.
Но
праздновать
победу, даже
виртуальную,
все равно
рано.
Коллегиальная
власть ведь
тоже может
погрязнуть
в конфликтах
и сама
привести к
череде
кризисов. Она
может по-компрадорски
сдать
важнейшие
ресурсные
территории
иностранному
капиталу,
проиграть
глобальную
конкуренцию,
наконец,
утерять
земли. Ставки
велики:
падение
геополитического
престижа
страны
автоматически
приведет не
только к
политическому
краху
«федератов»
и делегитимации
коллегиальной
власти, но и к
новому
витку затяжной
дискредитации
самой
демократии и
конституционализма.
Так что
колея российских
циклов если
и не фатальна,
то всегда
рядом.
Вместо
заключения:
вопросы к
нынешним и
будущим
участникам
дискуссии
- Существуют
ли другие,
минующие
финансовый
и
политический
кризис, пути
становления
коллегиальной
власти и
демократии
в современной
России?
Какие для
этого есть
теоретические
основания и
эмпирические
предпосылки?
- Если таких
путей нет, то
как следует
готовиться
к кризису,
чтобы он принял
не
деструктивные
формы, а стал
началом
формирования
коллегиальной
власти?
- Как
способствовать
ответственности
и эффективности
коллегиальной
власти, если
она сумеет установиться
в России?
- Каким
образом в
этом случае
должны
сотрудничать
регионы,
промышленные
гиганты, добывающие
отрасли,
банковские
группы,
органы
местной и
центральной
власти,
другие акторы
для
выигрыша в
глобальной
экономической
конкуренции?
- Как строить
это
взаимодействие
сейчас, в условиях
крайне
низкой
коллегиальности?
Ведь и на
месте
нельзя
стоять, и
кризис в родной
стране
негоже
приближать.
Автократию же
(персоналистский
режим)
укреплять
пресловутыми
«большими
проектами»
— тоже
весьма
безрадостная
перспектива,
сулящая в
будущем
столь же
большие
провалы, а
при
нечаянном
успехе —
лишь
продление
стагнации.
На эти
вопросы у
меня уже нет
ответа.
Честное
слово, они не
были
заготовлены
заранее, а высветились
только
благодаря
проведенному
рассуждению
и
исследованию
мысленного
эксперимента.
Коллеги, не
говоря уже
об
идеологических
противниках,
найдут в
моем тексте
ошибки, неточности
и
противоречия.
Это
предсказуемо
и нормально.
Но будет еще
лучше, если
кто-то продвинется
в
теоретическом
осмыслении
проблемы
демократизации
России и
даст обоснованные
ответы на
поставленные
вопросы. Это
будет иметь гораздо
большую
значимость
для
дискуссии.
Уж если
сидим часами
перед
мониторами,
нужно
изобрести
что-нибудь
стоящее.
Другие
публикации
|