ЦИКЛИЧНОСТЬ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ
КАК БОЛЕЗНЬ: ВОЗМОЖНО ЛИ
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ?
Опубликовано:
Розов Н.С. Цикличность российской политической истории как
болезнь: возможно ли выздоровление? // Полис, 2006, 2.
Оправдание медицинской метафоры
Отечественная история — одна из главных национальных святынь каждой
страны. Россия в этом отношении отличается особенно острым драматизмом споров,
конфликтов относительно истории, обычно связанных с противоположными оценками
прошлых событий, как давнишних, так и последнего двадцатилетия. Когда в
напряженной атмосфере взаимной раздраженности спорящих сторон (чтобы не сказать
— глубокого взаимного отчуждения, вплоть до презрения и ненависти) начинаешь
говорить в терминах болезни, диагноза, синдрома, этиологии, то рискуешь
получить обвинения в кощунственном поругании святынь, причем со всех сторон.
Вполне
осознавая эту опасность, начну с обоснования используемой в этой работе
медицинской метафоры. Для этого выявим скрытые общие предпосылки в
противостоящих позициях. Обычно не являются предметом спора и даже сомнения
следующие позиции:
·
в российской истории
были как высокие взлеты, так и досадные падения и провалы, тормозившие
развитие,
·
было немало
неоправданных поражений, страданий и массовых трагических жертв,
·
Россия и граждане
России имеют громадный потенциал (природный, человеческий, культурный, духовный
и т.д.), который по каким-то причинам не удается полностью реализовать.
Теперь
остается только условно назвать «здоровьем» полноценную реализацию
общенационального потенциала, устойчивый рост и развитие общества без провалов,
торможения, неоправданных народных страданий и массовых жертв — т.е. всех
«болезненных состояний». Самой «болезнью» тогда будет некий загадочный
внутренний механизм, систематически порождающий эти нежелательные состояния.
Так
понятое «социально-политическое здоровье России» как раз и может претендовать
на роль общей для спорящих сторон ценности, если угодно, общенациональной идеи.
Тогда спор из безнадежного антагонизма может превратиться в более предметный и
конструктивный спор врачей, у которых тоже могут быть противоположные мнения:
чем вызваны, например, головные боли, бессонница, утомляемость и
раздражительность пациента — слишком высоким давлением или слишком низким?
Врачам легче — они вооружены добротными научными знаниями и основанными на них
диагностическими приборами. Социальные и политические науки со своим
познавательным инструментарием весьма уступают биологическим и медицинским
наукам, но ситуация отнюдь не безнадежна.
Как
сказано выше, медицинская терминология здесь привлекается лишь в качестве
поясняющей метафоры (отчасти аналогии). В основе же предлагаемого подхода лежит
общефилософская установка: повторяющиеся явления порождаются некой скрытой
общей причиной. Чтобы существенно изменить эти явления, нужно выявить
причину и модифицировать ее соответствующим образом. Оказывается, медицинская
метафора не такая уж далекая и чуждая — со времен Гиппократа медицина,
только-только отпочковавшаяся тогда от философии, действует именно таким
образом.
Какие
же систематически повторяющиеся явления в истории России могут служить в роли
исходного эмпирического материала? Конечно же, речь пойдет о знаменитой
цикличности российской социально-политической истории.
Долгие и короткие циклы в истории России
Трудно
перечислить и, тем более, проанализировать многочисленные схемы и концепции российских
циклов, упомянем только современных отечественных авторов. Описывали различные
по характеру и длительности циклы А.Янов, А.Ахиезер, В.Пантин, В.Лапкин,
Р.Вишневский, С.А.Нефедов, В.Пастухов, В.Цимбурский, Д.Драгунский, Э.Кульпин,
А.Фурсов, Ю.Пивоваров, А.Зубов и многие другие.
Не
будем пытаться умножать и так уже чрезмерно размножившиеся схемы циклов.
Сформулируем критерии выбора моделей:
а) трезвый
научный анализ с минимизацией идеологических оценок,
б) уважение
к историческим реалиям и отказ подверстывать их под априорные схемы,
в) четкое
выделение и единство переменной, меняющейся в ходе циклических изменений,
г) понимание
того, что циклы порождаются разнообразными и изменчивыми факторами объективного
и субъективного характера,
д) учет
комплексного характера внешних (прежде всего, геополитических) и внутренних —
социально-экономических, политических, культурных и поколенческих аспектов.
С
помощью этих критериев достаточно легко отбрасываем мистические, религиозные,
моралистические, органицистские и нумерологические схемы. Из оставшихся лучше
всего отвечают заданным критериям две группы моделей.
1. Почти совпадающие между собой «Революции служилого класса» по Р.Хелли [Hellie 2005] [1]и «Долгие циклы модернизации» по Р.Вишневскому [Вишневский 1997][2]. Здесь циклически меняющаяся переменная агрегирует уровень военно-государственной и технологической мобилизации, геополитическое могущество и престиж при социальной стабильности и легитимности власти.
«Первая революция служилого класса» сер. XVI в. известна как военная реформа с введением службы «по отечеству»(для боярских, дворянских, сокольнических детей и т.д.) и службы «по прибору» (так из низших сословий набиралось стрелецкое войско). Этой «революцией сверху» начинается «Грозненский цикл» (сер.XVI – конец XVII вв.), геополитические успехи которого включают подчинение и присоединение Новгорода, Поволжья, Сибири, Дальнего Востока и Аляски, Украины.
«Вторая революция служилого класса» известна как серия государственных реформ Петра I, в результате которых появляется единое служилое дворянское сословие и упорядочение военной и чиновничьей иерархии через Табель о рангах. Соответствующий «Петровский цикл» (нач. XVIII – нач. XX вв.) знаменовался подъемом военной промышленности, образования, науки, присоединением Прибалтики, Финляндии, Крыма, Кавказа, Польши, Средней Азии, Манчжурии.
«Третья революция служилого класса» – это сталинский «крутой поворот» к полному огосударствлению всей экономики и жизни общества на основе массовой централизованной партии, подчиненных ей силовых, советских, профсоюзных, комсомольских и прочих структур. «Сталинский цикл» (1927-1985 гг.) включает принудительную мобилизацию ресурсов (в формах коллективизации и индустриализации), триумф 1945 г., получение контроля над Центральной Европой, возвращение Сахалина и Южных Курил, поддержку прокоммунистических режимов в отдаленных частях планеты, превращение в мировую сверхдержаву, мощные научные, военно-технические и космические программы.
2. Краткие циклы реформ-контрреформ по А.Янову [Янов
1997][4],
В.И.Пантину и В.В.Лапкину [Пантин 1997, Пантин и Лапкин, 1998, 2004][5].
Циклически меняющаяся переменная агрегирует уровень
реальной защиты политических и экономических свобод, уровень защиты
собственности, уровень ограничения власти законами, уровень участия граждан в
управлении. Соответственно, реформы понимаются как целенаправленные изменения по
либерализации в политической, правовой, экономической и культурной сферах.
Напротив, контрреформы – это целенаправленные изменения в направлении
более авторитарной политики, огосударствления экономики, большего контроля над
идеологией, религией и культурой. (Sic! В данной терминологии
Петр I проводил не реформы, а контрреформы).
За последние 200 лет основные пики попыток либеральных реформ таковы: ранние реформы Александра I (1801-1811 гг.), реформы Александра II (1859-1874 гг.), Октябрьский манифест (1905 г.), Февральская революция (1917 г.), НЭП (1922-1927 гг.), Оттепель (1956‑1968 гг.), Перестройка и Постперестройка (1986-1998 гг.). Основные пики авторитаризма и репрессивных режимов: реакционные поздние контрреформы Александра I и Николаевщина (1814-1854 гг.), реакция при Александре III (1881-1894 гг.), Военный коммунизм (1919-1922 гг.), Сталинский режим (1927-1953 гг.), «заморозки» и «застой» 1970‑х - нач. 1980‑х гг.
Воспользуемся общим системным представлением о том, что циклы разной длительности обычно сосуществуют и накладываются друг на друга, и будем далее рассматривать в политической истории России как долгие, так и короткие циклы.
Результаты сопоставления моделей циклов
Не
вдаваясь в детали согласования-рассогласования циклов разного типа между собой,
зафиксируем только главные результаты сопоставления.
1.
Каждый долгий цикл
модернизации начинался как контрреформа (ограничение или подавление свобод,
огосударствление экономики), причем поддерживаемая расширяющимся кругом нового
«служилого класса».
2.
Каждый созданный
контрреформами мобилизационный режим осложнялся несколькими короткими циклами
реформ-контрреформ, что свидетельствует о том, что мобилизационные режимы в
России были лишены важнейших качеств естественного самовоспроизводства и
саморазвития.
3.
Ни одна либеральная
реформа не была результатом широких общественных движений, но начиналась
«сверху», чаще всего, как ответ на вызов геополитического провала (поражения в
Северной, Крымской, Японской, Афганской войнах), либо на требования
государственного класса ослабить репрессивный характер режима (отсюда вольности
дворянам при Екатерине II и
хрущевская «оттепель»).
4.
Ни одна либеральная
реформа в России не привела к долговременному общепризнанному успеху; каждый раз за ней следовали острые конфликты, недовольство
многих групп и слоев населения вплоть до бунтов и терроризма, сепаратистские
движения в провинциях, что в скором времени приводило к восстановлению власти
консервативных политических сил и конрреформам.
5.
Несмотря на три
успешные контрреформы (революции служилого класса, приведшие к долгим
модернизационным циклам), многие контрреформы либо оказывались «фальшстартами»
(попытки «наведения порядка» Петром III, Павлом I, репрессивная политика Столыпина, военный
коммунизм, репрессивно-мобилизационная политика Андропова, путч ГКЧП), либо
«замораживали» общественно-политическую ситуацию на 1-2 десятилетия с
обязательными последующими провалами (реакция при Александре III, неосталинизм и «застой» при Брежневе).
6.
Наиболее драматические
провалы — государственные распады (Смута, Революция и Гражданская война,
коллапс СССР) — хоть и имели множество разнородных накапливавшихся причин
(обычно связанных с поколенческой деградацией элит и разложением
мобилизационного режима), но непосредственно являлись результатом фатального
сочетания острого межэлитного конфликта западнических и консервативных партий с
военными поражениями и делигитимацией власти.
Выявление причин российских циклов: исходные концепции и модели
Какой
же комплекс причинных факторов порождает вышеуказанные долгие и краткие циклы в
истории России последних 200 лет?
Если
он будет обнаружен, то резонно считать, что тот же комплекс причин (пусть с
некоторыми модификациями) продолжает действовать сейчас и, при сохранении
условий (!), будет определять историю страны в ближайшие десятилетия.
Обобщение условий свертывания либеральных реформ (1801-11, 1874‑81, 1906‑11, 1927-29, 1968-71, 1998-2004) дало следующие результаты:
- Каждый раз на
момент начала либеральных реформ основные скрепы, задающие целостность и
упорядоченность функционирования российского общества (территориальное
управление, регуляция ресурсных потоков и налогообложение, система
повинностей и обязанностей подданных и граждан, формирование
мировоззрения) держались на принуждении, которое прямо осуществлялось либо
поддерживалось государством.
- При ослаблении
принудительных отношений и соответствующего государственного влияния
нарушались прежние режимы функционирования, резко возрастала
социально-экономическая дифференциация, что приводило к недовольству
ущемленных слоев населения и дискредитации реформ (либеральные реформы
Александра I и
Сперанского встретили недовольство бюрократии, реформой 1861 г. были
недовольны и крестьяне, и помещики, НЭП привел к недостаточным поставкам
продовольствия в города, гайдаровские реформы — к массовому обнищанию,
гигантскому разрыву в доходах и широкому распространению ностальгии по
советскому прошлому.
- При ослаблении
принудительных отношений возникали мятежи и сепаратистские движения на
окраинах (кавказские войны, польские восстания в первой половине XIX в., мятежи моджахедов в Средней Азии в
1920-30-х гг., Венгерский мятеж 1956 г. и «Пражская весна»
1968 г., «бархатные революции» в Центральной Европе и столкновения в
Тбилиси, Баку, Вильнюсе в конце 1980-х – начале 1990-х гг.). Падение
геополитического престижа и необходимость военно-политической мобилизации
дискредитировали либеральные реформы.
- Государство само
проводило реформы, политики и чиновники не считали нужным вести диалог с
обществом и идти на какие-либо уступки, что показало бы слабость власти.
Либеральные реформы давали обществу (особенно образованным слоям) большие
надежды, которые, как правило, не оправдывались, что обостряло конфликт
(декабристы, народники и народовольцы, диссиденты, демократическая и патриотическая
оппозиции).
- Несколько раз во
внутреннюю политику вмешивалась война. Каждая победа приводила к
свертыванию либеральных реформ (над Наполеоном в 1912-14 гг., над Турцией
в 1977-78 гг., типологически сюда же относится силовое подавление
«Пражской весны» 1968 г. и Вторая чеченская война). Напротив, поражения
России инициировали реформы или давали им новый импульс (поражение в
Крымской войне ‑‑> освобождение крестьян, неудачи и потери
в I Мировой войне ‑‑>
Февральская революция, неудачи и потери в Афганской войне ‑‑>
Перестройка). Причина одна — военный и геополитический успех в России
прочно ассоциируется с оправданностью авторитарного государства и
мобилизационного режима. Соответственно, военный и геополитический провал
дискредитирует и то и другое.
Пространство исторической динамики
Попробуем представить социально-политические изменения в российской политической истории одновременно в двух главных измерениях, использованных в моделях долгих циклов принудительной модернизации и кратких циклов реформ-контрреформ.
Первое измерение («ось X» в декартовой системе координат) условно назовем «геополитическим успехом при социальной стабильности». Повышение значений этой переменной («движение вправо») происходит при военных победах и присоединении территорий, расширении могущества и влияния державы, росте престижа на международной арене при внутренней стабильности, высокой легитимности власти и политического режима, широком принятии населением государственной или общенациональной религии или идеологии. Соответственно, снижение значений «успеха» («движение влево» в нашей модели) происходит при военных поражениях и геополитических провалах, падении внешнего престижа державы и внутренней легитимности власти, росте социальных волнений вплоть до бунтов, мятежей и революций (смута), широкой дискредитации общенациональной религии или идеологии.
Четыре главные области значений («слева направо») по данному измерению можно обозначить как КРИЗИС, ВЫЗОВ, КОМФОРТ и ВЕЛИЧИЕ (Рис 1.). Заметим, что высокие значения по параметру «успеха» (ВЕЛИЧИЕ) не предполагают обязательного общего довольства и благополучия. При Петре I, Екатерине II, Александре I и Николае I, Сталине закрепощенным крестьянам (позже колхозникам) жилось вовсе не сладко, но стабильность принудительного порядка оставалась весьма прочной, редкие бунты жестоко и эффективно подавлялись, что до поры до времени только укрепляло легитимность власти и величие державы.
Рис.1. Основные зоны в пространстве политической динамики по параметру «геополитический успех при социальной стабильности».
Второе измерение («ось Y») условно может быть названо «свободой» (уровнем свободы, см. рис.2). Повышение значений по этому параметру («движение вверх» в модели) происходит при расширении прав и свобод граждан и росте эффективности их защиты, при развитии конституционализма (реальном ограничении власти законами, принятыми широким коллегиальным представительным органом), при развитии институтов гражданского общества (автономные от исполнительной власти суды, СМИ, общественные объединения и движения), защите частной собственности и т.д. Соответственно, лишение прав и свобод, закрепощение, политические и этнические репрессии, разгон или лишение реальной власти выборных представительных органов, огосударствление СМИ, подчинение судов давлению администрации, экспроприация собственности или ослабление ее защиты приводят к снижению значений по параметру «свободы» («движение вниз» в модели).
Рис. 2.Зонирование пространства динамики по параметру свободы-несвободы
Прежде, чем перейти к анализу динамики движения российского общества в данном параметрическом пространстве, рассмотрим главные затруднения в использовании данной модели. Читатели, равнодушные к вопросам научной методологии и валидности и желающие быстрее узнать о порождающем механизме российских циклов, могут пропустить следующие три раздела.
Проблема объективности и
эмпирической обоснованности
параметров «успеха» и «свободы»
Как «свобода», так и «успех» являются ценностно нагруженными понятиями, поэтому высока опасность субъективных произвольных оценок. Более того, могут возникнуть подозрения, что за наукообразными «агрегированными параметрами» кроются личные предпочтения, не имеющие под собой никакой объективной основы (нравится мне Петр или Ленин – поставлю оценки повыше, не нравится Анна Иоановна или Павел – поставлю пониже, и т.п.). Ответом на законные претензии такого рода должно быть указание на искомую объективную основу.
Для параметра «успеха» она состоит в наличии таких свойств у социальной системы как «могущество и престиж на внешней арене», «внутренняя социальная стабильность» и «легитимность власти», которые не зависят от субъективных предпочтений наблюдателей, могут быть измерены разными экспертами с помощью специальных шкал и методик (о подходе см. раздел «Шкалы и шкалирование в исторической науке» в книге [Разработка и апробация метода теоретической истории 2001][6], пример эффективного использования подхода см. в статье [Эмбер и др. 2003][7].
Не означает ли это, что вместо субъективности и произвольности оценок одного наблюдателя по обобщенному параметру мы получаем множественные и столь же субъективные и произвольные оценки многих «экспертов» по многим более узким показателям?
Такая опасность всегда есть, но она преодолевается грамотно построенными шкалами и четкими инструкциями сопоставления этих шкал с известным всем участвующим экспертам корпусом исторических документов. К примеру, шкала геополитического влияния и престижа может иметь на верхнем полюсе ступень «Ни один международный договор между странами данной зоны не заключается, ни одно внешнеполитическое действие других стран не предпринимается без консультаций и одобрения со стороны руководства данной державы», на нижнем полюсе — ступень «При заключении международных договоров и решениях о внешнеполитических действиях ни одна другая страна не принимает во внимание позицию и интересы данной державы» и соответствующие 3-4 промежуточные ступени. Такая шкала уже может быть прямо сопоставлена с имеющимися историческими документами и свидетельствами, а динамика изменений престижа и влияния державы (например, Российской Империи и СССР) по этой шкале может быть прослежена за каждые 5, 10, 30 или 50 лет. Результаты, полученные разными экспертами либо усредняются, либо при больших расхождениях содержательно обсуждаются с целью выявить причины рассогласования и внесения соответствующей корректировки в шкалы или инструкции к кодировке.
Примерно также дело обстоит и с параметром «свободы». Здесь положение даже лучше, поскольку используемый в данной работе параметр весьма близок к пониманию свободы в организации Freedom House, ведущей уже несколько десятков лет мониторинг соответствующих подпараметров-показателей почти во всех странах мира (Ознакомиться с методом оценки и составом показателей можно на сайте: www.freedomhouse.org). Применение тех же параметров к историческому прошлому представляет определенные методические, но никак не принципиальные трудности. Что такое личная свобода и закрепощение, зависимая или независимая от правительства газета, есть ли полнота самодержавия или воля монарха ограничена законами, принятыми парламентом, люди хорошо понимали в XIX и даже в XVIII в., соответственно, экспертами могут быть широко использованы правовые документы, сведения о реальной политической и юридической практике.
Итак, объективность измерений исторической динамики подтверждается возможностью построения шкал для компонентных показателей «успеха» и «свободы», интерсубъективных методик шкалирования соответствующих свойств системы на основе исторических документов.
Проблема внутренней
противоречивости показателей
Екатерина II эффективно развивала местное самоуправление, но преследовала политических фрондеров (Новикова, Радищева и др.). При дипломатических неудачах на европейской арене в 1880-х гг. (из-за хитроумия Бисмарка) Россия военным путем обрела обширные территории в Азии. Петр Столыпин освобождал крестьян от власти общины, но при этом жестоко карал за бунты (отсюда «столыпинские галстуки»).
Внутренняя противоречивость компонентных показателей нередко имеет место, но вовсе не отменяет законности и значимости обобщающих агрегатных параметров. Простейший способ преодоления трудностей — формализовать значения агрегатных параметров как сумму значений компонентных показателей (возможно, с коэффициентами). В таком случае разнонаправленные движения будут отчасти нейтрализовать друг друга, но при сохранении общего тренда. В отношении к российским циклам следует сказать, что такого рода внутренняя противоречивость характерна для промежуточных неустойчивых периодов («подготовки к реформам» или «подготовки к контрреформам» по терминологии В.В.Пантина). Сами же либеральные реформы («движение вверх – к свободе») и авторитарные контрреформы («вниз – к несвободе») обычно имеют фронтальный характер.
Проблема
учета социального расслоения
При Екатерине II вольности дворянам расширялись вместе с их правами относительно поместий и крестьян, соответственно, закрепощение и тяготы жизни крестьян усугублялись. Единый параметр «свободы» не может уловить этой сложности. Арифметическое складывание значений показателей по разным социальным слоям может только затемнить ситуацию (точный аналог пресловутой «средней температуры тела по больнице»).
Главной мерой отсчета следует считать состояние прав и свобод массового нижнего слоя (крестьян, пролетариев, обычных граждан). Напротив, ограничение власти дворян над крепостными и власти чиновников над бизнесом, ограничение их возможностей с помощью власти овладевать собственностью, ужесточение ответственности чиновников за нарушение прав граждан следует трактовать как движение к конституционализму, правовому обществу, соответственно, к свободе. Разумеется, здесь имеется множество трудностей и нерешенных вопросов, но нет непреодолимых запретов на рассмотрение целостной динамики движений общественной системы по параметрам «свободы» и «геополитического успеха».
Динамический инвариант российских
циклов
Определение траекторий движения российского общества в рамках двумерной модели «свобода-успех» от правления Екатерины II до наших дней позволило включить в рассмотрение нереализовавшиеся политические проекты (например, конституционные предложения декабристов), подтвердило крайнюю «размашистость» динамики от триумфов — к провалам и смутам, от либеральных надежд, проектов, реформ — к антигосударственному и государственному террору, репрессиям и тоталитаризму. При всех этих раскачиваниях общая картина оказывается не хаотичной, но весьма стереотипной, повторяющейся. Если простой график динамики во времени по показателю «свобода-несвобода», построенный В.И.Пантиным и В.В.Лапкиным (рис.3) наглядно показывает циклы реформ-контрреформ, то совмещение с этим измерением параметра «успех-неуспех» существенно проясняет природу как коротких, так и долгих циклов.
Рис. 3. Краткие циклы реформ-контрреформ по В.И.Пантину и В.В.Лапкину [Пантин и Лапкин 1998].
Выявлены следующие инвариантные «такты» динамики изменений российского общества (см. рис.4):
1. Из относительно стабильного состояния с высоким или средним «успехом» (геополитическим престижем) при низких значениях «свободы» идет движение к «неуспеху», обычно объясняемое стагнацией, разложением элит, ростом коррупции, снижением отзывчивости власти к вызовам; возможно, здесь также играет роль рост демографического давления (фаза сжатия по С.А.Нефедову).
2. Внешнеполитический провал дискредитирует прежнюю правящую группу, усиливает западнические и/или либеральные настроения. Выдвигаются проекты либеральных реформ, которые иногда начинают реализовываться, иногда отвергаются (в зависимости от расклада сил в правящей элите).
3. Либеральные реформы («попробуем как в Европе») начинаются в ситуации вызова, но ведут обычно не к выправлению, а к ухудшению ситуации: росту социальной дифференциации и напряженности, недовольству государственного класса, попыткам сепаратизма. Вероятно, главной причиной является ослабление авторитарного контроля, который играл не только сугубо репрессивную, то также функциональную и организующую роль, накладывал определенные ограничения на социальную эксплуатацию, которые при «либерализации» оказались снятыми.
4. Общее разочарование в реформах, дискредитация либерально-западнического крыла приводит к возврату прежних державнических групп к власти и откат к контрреформам («восстановим порядок», «закрутим гайки»).
5. В данном пункте механизм усложняется бифуркацией. В зависимости от способности контрреформы увлечь государственный класс и широкие слои населения движение идет по одному из трех направлений: а) новый цикл мобилизации, ведущий к росту геополитического могущества, внешнему триумфу, внутренней легитимности и периоду относительной социальной стабильности, б) «замораживание ситуации» или в) государственный распад.
6. Случаи типов (а) и (б) неизменно переходят к такту 1 (стагнации, разложению и провалам), а случаи типа (в), чреватые максимальным насилием, жертвами и институциональным разрушением переходят к такту 3 (либеральные реформы) или 4 (авторитарные контрреформы) в зависимости от идеологической направленности победившей группировки.
Рис. 4. Модель механизма, порождающего циклы политической истории России.
Тройственная природа механизма
политических циклов:
психические установки, культурные образцы и социальные структуры
Механизм, порождающий российские социально-политические циклы, отнюдь не является отдельной от людей объективной структурой, напротив, он реализуется через сознание и деятельность людей. Стереотипность понимания ситуаций и действий в них указывает на устойчивые, воспроизводящиеся в поколениях свойства сознания и поведения.
Для концептуализации этих
свойств используем синтез понятия габитус по П.Бурдье
(интериоризированный ансамбль социальных структур и культурных символов [Бурдье
2001][8])
и установка по Дм.Узнадзе (устойчивая часть психики, задающая характер
понимания ситуации, отношения к ней и соответствующего поведения [Узнадзе 1966][9]).
Продукт интериоризации структур и символов как раз является установкой, а габитус
таким образом раскрывается как комплекс установок.
Хорошо известны два главных ценностно-символических ядра в
российской политической культуре. С одной стороны, вокруг них кристаллизуются
веками воспроизводящиеся идеологии (вольнодумие и державность, западничество и
славянофильство, демократия и патриотизм), с другой стороны, как многократно
отмечалось, данные ценностно-символические ядра присутствуют практически в
каждом русском человеке. Эти ядра можно представить как следующие склейки
смыслов:
ПОРЯДОК - ВЕЛИКАЯ РОССИЯ - СИЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО - «СИЛЬНАЯ РУКА» - СТРАЖ СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ, ПРОГРЕСС ЧЕРЕЗ ПРИНУЖДЕНИЕ - РУССКАЯ ТРАДИЦИЯ – ПРАВОСЛАВИЕ - ДУХОВНОСТЬ – СЛУЖЕНИЕ РОДИНЕ – ЖИЗНЕННЫЕ ТЯГОТЫ - МНОГОТЕРПЕНИЕ.
СВОБОДА - БОРЬБА С ВЛАСТЬЮ – ЕВРОПЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА – ПРОГРЕСС ЧЕРЕЗ ОСВОБОЖДЕНИЕ – ВЕРОТЕРПИМОСТЬ ИЛИ АТЕИЗМ - ИНДИВИДУАЛИЗМ – ПОЛНАЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ ОТ ГОСУДАРСТВА - ЛИЧНАЯ ВЫГОДА – БЕЗДУХОВНОЕ БОГАТСТВО – РВАЧЕСТВО.
Выявленная выше «размашистость» динамики российского общества во многом
определяется неустойчивой идентичностью элит и населения, самоотождествлением
то с одним, то с другим ценностно-символическим ядром. «Негативная
идентичность» (самоопределение через отрицание чуждого), о которой пишет в
своей проницательной, но мизантропической и чересчур прозападной книге Лев
Гудков [Гудков 2004][10],
действительно имеет широкое распространение в современной России, но лишь как
исторически временное состояние той самой неустойчивой идентичности в период
социальных разочарований, постимперского унижения и уныния.
В этом пункте представляется вполне адекватной концепция «инверсии»
А.С.Ахиезера [Ахиезер 1997][11].
Действительно, разочарование в идеологии «порядка» усиливает тягу к «свободе»,
а фрустрация от провала либеральных реформ возвращает к предпочтению «порядка».
Путь «медиации», предлагаемый А.С.Ахиезером, малоэффективен вследствие
чрезвычайной силы и устойчивости вышеуказанных ценностно-символических ядер —
своего рода центров смысловой и «политико-культурной гравитации».
Более того, механизм, порождающий российские циклы, отнюдь не сводится
ни к культурным ценностям и символам, ни к психическим установками и габитусу.
Третий важнейший элемент — социальные структуры (отношения и институты). С
одной стороны, они складываются при взаимодействии людей, уже имеющих
определенные установки, и под влиянием разделяемых людьми культурных ценностей
и символов. Но с другой стороны, сами эти культурные ценности и символы,
установки сознания и поведения людей поддерживаются и подкрепляются социальными
структурами, в которых эти люди занимают те или иные позиции (ср. с известной
квазимарксистской «теорией структурации» Э.Гидденса).
Отсюда следует вывод кардинальной значимости. Для преодоления
болезненных российских циклов необходимо существенно модифицировать внутренний
механизм, порождающий эти циклы, а поскольку данный механизм имеет тройственную
природу, то эффективно воздействовать на него можно только комплексно.
Россия – вечный подросток перед лицом Запада
Геокультурное влияние Европы и Запада на Россию переоценить невозможно.
Если с самим западничеством и «выбором свободы и демократии» ситуация
прозрачна, то внимательный анализ антизападнических взглядов (славянофильских,
самобытнических, евразийских, патриотических, националистических)
свидетельствует о неменьшей референтности европейской и западной традиции и
культуры в этих воззрениях. Это выражается, прежде всего, в неосознанном
принятии Европы (позже вместе с США) как точки отсчета, главного оппонента,
единственного культурного конкурента, того, от чего Россия принципиально
отличается (разумеется, в лучшую сторону).
Вероятно, в обширной отечественной аналитике и публицистике можно найти
детально проработанные и прочувствованные сравнения России как культуры и
цивилизации с Турцией, Арабским миром, Индией, Китаем, Бразилией, Мексикой (мне
таковые сравнения неизвестны), но даже в этом случае они явно носят
экзотический, чтобы не сказать, маргинальный, характер, тогда как тема «Россия
и Европа» (показательное название славянофильской книги-манифеста
Н.Я.Данилевского [Данилевский 1991][12])
остается центральной и чуть ли не единственной в вопросах культурной
самоидентификации России. Эта черта проявляется повсеместно от традиционного европоцентризма школьных и вузовских
учебников практически по всем дисциплинам до привычки сибиряков измерять свои
таежные области в десятках «Бельгий» и «Голландий».
Итак, базовой социальной структурой является геокультурное
доминирование Европы по отношению к России. Такое отношение не является
редкостью, но в российском случае осложняется контрастом с геополитической
мощью и громадной территорией России, очевидно, имеющей для нас огромное
символическое значение. Испанцы, итальянцы, немцы, англичане также находятся в
зоне геокультурного доминирования Франции и Парижа, но конфликт практически уже
улажен общеевропейской солидарностью. Венгры, чехи, поляки и прибалтийские
народы готовы почти на все, лишь бы их считали полноценными европейцами, но, не
имея геополитической мощи и территории сравнимыми с российскими, они легко
смиряются со своим подчиненным положением в геокультурном аспекте (как и во многих
других).
Специфика европейского геокультурного доминирования для России, таким
образом, состоит в крайней степени неуверенности и неустойчивости
самоидентификации граждан России в отношении европейства. Либо мы — почти что европейцы, должны дотянуться до
Европы (западнический выбор свободы и демократии), либо чувствуем с досадой,
что Европа нас в свою семью никогда не примет. Но тогда нам это и не нужно (!),
поскольку Россия — сама является самостоятельной цивилизацией —
культурно-историческим типом, Евразией и проч. — со своим собственным
историческим путем (таков антизападнический выбор порядка и «сильной руки»).
Эта неустойчивость сильно напоминает поведение подростка по отношению к
родителям и вообще «взрослому миру» в период личностной ломки — при переходе от
детства к юношеству. Отрицание всех авторитетов, уверенность подростка, что он
является самым (а то и единственным на Земле) умным человеком сменяется
подавленностью, неспособностью принимать ответственные решения, слепым
послушанием по отношению к взрослым. Поскольку Россия уже более 300 лет никак
не может выйти из этого неравновесного состояния, соответствующий синдром
назовем хронической геокультурной пубертатностью.
«Не изобретать заново велосипед, следовать за Европой» либо «нечего нас
учить, у нас собственная тысячелетняя история и собственный путь» — вот крайние
установки, следующие из данного «синдрома», лежащие в основе соответствующих
стратегий реформ и контрреформ, порождающих циклическую динамику.
Великая миссия или тоскливая изоляция?
Тесно связанной с геокультурным синдромом, но все же самостоятельной
является крайне противоречивая геополитическая самоидентификация России —
историческое самоопределение российскими элитами и населением роли своей
державы в мире.
Смысловым склейкам ВЕЛИЧИЯ-ПОРЯДКА и ДЕМОКРАТИИ-СВОБОДЫ, представленным
выше, четко соответствуют известные стереотипы исторического сознания:
·
«Мы побеждали
благодаря сильному государству, духовности, готовности беззаветно служить
Родине, а проигрывали, когда поддавались иноземному влиянию. Россия
никого никогда не завоевывала, а только освобождала, присоединялись к ней
добровольно».
·
«Наше величие
не на полях сражений, а в культуре, науке, искусстве, технологии, обретенных
благодаря Европе, проигрывали же мы из-за деспотического азиатского
государства».
Геополитическая самоидентификация в первом варианте имеет религиозную, идеологическую и нравственно-метафизическую подоплеку: «Россия — вождь славянства, православия, коммунизма, антизападного фронта обиженных и оскорбленных. Россия – светлый островок среди царства тьмы, предмет вожделений сил мирового зла».
Обратный полюс — не менее известное самоуничижение: «Россия – тюрьма народов, жандарм Европы, коммунистический оккупант. Нас никто не любит, но нам никто и не нужен. Роль России – преподать трагический урок другим странам и народам – как не надо делать».
Отсутствие нравственного и метафизического начала во второй позиции препятствует возможности солидаризации и мобилизации вокруг нее, скорее укрепляет нигилизм и разобщенность. Поэтому «величие России» используется сейчас в качестве высшего сакрального символа практически всеми общественно-политическими движениями, вопрос только в том, как оно достигается — западными или антизападными путями.
России только два союзника: русская армия и русский флот»).
о безмерно возвеличивает себя, свое могущество, свою роль и миссию, то
беспредельно самоуничижается, терзаясь своей беспомощностью и беспросветным
одиночеством. Так ведут себя невротики, соответственно в политической культуре
России обнаруживаем синдром геополитического невроза.
Исторические истоки
геополитического невроза
Устойчивость синдрома заставляет подозревать наличие противоречащих друг другу, рассогласованных геополитических структур, в которые входит Россия. Геокультурное доминирование Европы (см. выше) обусловливает и главного геополитического контрагента для России — альянс или «концерт» ведущих западных держав. Достижение геополитического престижа именно в глазах этой референтной группы было со времен Петра I главным осознанным или неосознанным ориентиром для правящих российских элит (мотив «похищения Европы» у В.Л.Цымбурского [Цымбурский 1995][13] и навязчивое постперестроечное стремление кремлевских лидеров попасть в «восьмерку» — из той же серии).
Какую же роль обычно выполняла Россия (СССР) в отношении к западному альянсу? Несколько упрощая, можно утверждать, что таких роли было только две: быть державой-претендентом (challenger) по отношению к мировому лидеру (против Великобритании в XIX в. и против США – в XX в.) и быть инструментально используемым союзником против другой державы-претендента, поскольку Россия всегда нуждалась в финансах и располагала многочисленной, отважной и неприхотливой армией (о роли держав-претендентов в долгих циклах мировой политики см. статьи Дж.Модельски, К.Раслер и В.Томпсона в кн.:[Война и геополитика 2003][14]).
Так, Габсбурги использовали Россию как могучего союзника (точнее сказать — таран) против Османской империи на протяжении XVII-XIX вв., немецкие княжества союзничали с Россией против Швеции и Польши в XVII в., Англия и Франция с Россией — против Пруссии в войнах Фридриха Великого, Англия и Австро-Венгрия с Россией — против революционной Франции и Наполеона, Антанта с Россией — против кайзеровской Германии, а США, Англия и Франция с СССР — против Гитлера.
Оказываясь в роли державы-претендента, Россия неизменно обнаруживала себя в одиночестве на европейской арене, и с течением времени драматически сдавала свои позиции (Крымская война после русского триумфа 1812-14 гг., распад СССР после советского триумфа 1945 г.). Будучи инструментально используемым союзником, Россия не достигала больших стратегических целей (контроль над проливами, коммунизация Европы), зато «отыгрывалась» на слабых прилегающих странах «Лимитрофа» (Кавказ, Польша, Прибалтика, Финляндия, Центральная Европа), порождая долговременные зоны русофобии.
Объективно вторичная роль,
неизбывное одиночество России-СССР, недружелюбие ближайших соседей и бывших
сателлитов на геополитической арене Европы и мира находятся в остром
противоречии с представлениями о собственной великой миссии (объединить
славянство, дать миру православие или коммунизм, реализовать евразийскую идею).
Это глубинное социально-структурное противоречие и лежит в основе того болезненного
комплекса, который мы полушутливо назвали геополитическим неврозом.
Отсюда — известная «игра в поддавки» при победе западнической партии, расставание с провинциями и сателлитами и последующий неизбежный откат к великодержавным настроениям, имперской политике, отчуждению от Запада и внутренним репрессиям — весьма существенный вклад в циклическую динамику.
Государство — единственная надежда
или главная помеха для жизни?
Социальная основа следующего синдрома находится уже в рамках самой России и, конечно же, речь пойдет о взаимоотношении народа и государства. Соответствующий державнический узел раскрывается как крайне противоречивое, двойственное отношение подданных и граждан России к своему государству, в зависимости от того, находятся они вне него (точнее – ПОД ним), полностью зависят от государства (казенный люд – они же «бюджетники», пенсионеры), или вошли во власть и отождествляют себя с государством. Соответственно, государство в России – это:
·
страж
справедливости и порядка, строгий и единственный Хозяин с «твердой рукой», на
которого вся надежда;
либо главный рэкетер и насильник, от которого лучше держаться подальше.
Две главных установки «держать» и «бежать» уживаются в одной
политической культуре и даже в одном индивидуальном сознании[1].
Поэтому по-русски такой синдром называется державно-беглое
расщепление психики, а при
использовании латинских корней: этатистско-эскапистская шизофрения.
Как преодолеть болезненную
цикличность
Допустим теперь, что в
некотором приближении мы верно распознали болезненные узлы («синдромы»)
механизма, порождающего российские циклы. «Разрубить» эти узлы – безнадежная
затея, поскольку исторический опыт
прошлых «рубок» (Петровские реформы, большевизм, сталинский «великий перелом»,
Перестройка) показывает, что элиты
и политические режимы сменяются, а те же узлы-синдромы остаются и вновь
порождают циклы.
Чтобы «развязать узлы» — вылечить болезнь политических циклов недостаточно раскрыть, осмеять, дикредитировать («деконструировать») соответствующие культурные и психические стереотипы, о которых шла речь выше. Напомню, что согласно используемой здесь парадигме Выготского-Узнадзе-Коллинза-Бурдье психика, сознание и поведение людей структурированы интериоризованными социальными структурами [Коллинз 2002[15], Бурдье 2001]. Это означает, что только изменение самих базовых социальных структур, включающих положение и роль России в геокультуре и геополитике, отношение между государством и гражданами, способно существенно изменить установки.
Кроме того, российская самоидентификация неразрывно связана с сакральными символами (среди которых и величие, и правда-справедливость, и порядок, и высшая миссия России), дискредитация которых может привести либо к циничному нигилизму, либо к протестному откату к великодержавничеству.
С учетом данных ограничений даже теоретическая задача конструирования способа преодоления российских циклов является крайне сложной, тонкой и нетривиальной, не говоря уже о практическом воплощении (собственно, никто и не предполагал, что такая задача может быть простой).
Рассмотрим вначале возможности модификации базовых геокультурных и геополитических отношений между Россией и Западом. Можно смело утверждать, что в рамках бинарной структуры Россия-Запад, тем более, в условиях борьбы за геокультурное, геоэкономическое и геополитическое влияние на постсоветском пространстве («потеря» Прибалтики, Грузии, Украины, Молдовы резко усилили массовые антизападные настроения в России) никакое излечение от вышеуказанных синдромов не возможно.
Европейство России, тягу России к Европе также не отменить (даже сталинский «железный занавес» не помог). Пока подросток выясняет со взрослым «кто главнее», пока невротик наедине со всем миром мечется от самовозвеличивания к самоуничижению, шансы на взросление и выздоровление почти нулевые. Ситуация кардинально меняется, если человека удается вовлечь в солидарное партнерское сообщество, занимающееся общей деятельностью, в которой таланты и усилия этого человека дают видимые всем плоды и отдачу. Кажущаяся далекой аналогия, на самом деле, выражает глубокие инварианты социальной действительности, действующие на всех уровнях — от микро до макро.
Итак, России вместе с Европой (Западом?) нужно найти такую общую деятельность, которая позволила бы России избавиться от метаний, реализовать свой потенциал, завоевать тем самым престиж, не поступаясь исконными святынями.
Эта общая деятельность должна, прежде всего, отвечать долговременным интересам России, быть по каким-то параметрам выгодной и значимой для Европы, а также отвечать общим глобальным трендам (в позитивной их части).
Позитивные
тренды и перспективы цивилизаторской миссии
Долговременными трендами, которые, несмотря на известные издержки, можно смело трактовать как позитивные, являются:
· индустриализация, урбанизация, развитие транспортной, энергетической, коммуникационной инфраструктуры, информатизация, технологический прогресс, коммерциализация (расширение рынков товаров и услуг),
· повышение общего уровня образования, развитие науки, культурного производства,
· развитие систем социальной защиты, развитие институтов, защищающих интересы и права граждан,
· пацификация (умиротворение конфликтов, построение надежных систем международной безопасности).
В чем состоит стратегический интерес России? Оставим глобальные амбиции: реально воздействовать на Африку, Южную Америку, Океанию Россия в ее нынешнем положении и не может, и это ей ни к чему. Речь должна идти о Евразии, прежде всего самой территории России и прилегающих регионов (Лимитрофа). Указанные выше тренды могут осуществляться в Евразии на европейский, американский, российский, китайский, индийский, японский, арабский, иранский, турецкий манер. Зависит же это напрямую от силы геополитического, геоэкономического и геокультурного влияния соответствующих центров в разных регионах Евразии, а также от силы и эффективности альянсов между такими центрами.
Наиболее патриотично смотрелась бы борьба за «русский путь», однако уж слишком многие «но» тому препятствуют: бесславный распад СССР и дискредитация русского коммунизма, страхи перед новорусским имперским реваншизмом, весьма скромный мессианский потенциал современного православия, широко известные в мире сырьевой перекос в российском экспорте (периферизация экономики) и коррумпированность государства. Главное же — никакой внятной идеи кроме нового витка принудительной мобилизации и борьбы против мировой гегемонии Запада вообще и США, в особенности, в пресловутом «русском пути» не содержится. При таких условиях не стоит даже вступать в конкуренцию с «китайским», «западным», «мусульманским» путями обустройства Лимитрофа, тем более, всей Евразии.
Ситуация меняется радикально при создании разумных альянсов. Главный и наиболее перспективный альянс для России практически по всем направлением — это союз с Европой, объективно конкурирующей с США в мире, но лучшие шансы имеющей именно в Северной и Центральной Азии. Российская территория при таком взгляде становится главным плацдармом для европейско-российской цивилизаторской роли. Очевидно, что сам плацдарм должен получить более высокое развитие (плотность дорог и коммуникаций, производственные цепочки, сеть научно-технологических центров, налаженные рыночные и финансовые институты) для последующей экспансии вовне. Урал, Сибирь и Дальний Восток должны стать первым центром внимания для цивилизаторской европейско-российской активности.
Значимость Сибири при этом действительно возрастает (ср. [Цымбурский 2000][16]), но для этого вовсе не нужен перенос столицы в Новосибирск, что является идеей пустой и никчемной (утверждаю это ответственно как коренной новосибирец, получивший образование в МГУ). На самом же деле нужно согласие общества, бизнеса и государства о новом векторе сосредоточения усилий, которое далее будет воплощаться в программах и практиках. Упования на магию переноса столицы (вновь муссируемые в политологических тусовках и публикациях) должны быть поняты как рецидив центрально-распределительного имперского сознания.
К новому общественному договору
Как минимум одна из смысловых склеек российского политического сознания должна быть не просто отвергнута, но подвергаться систематической деконструкции и заменяться на альтернативный принцип. Порядок и справедливость достигаются не «сильной рукой» (авторитарной властью и принуждением), а заключением и выполнением серии горизонтальных договоров между властью, бизнесом и гражданскими объединениями. Именно в соответствии с этим принципом начинал работу Гражданский конгресс, притормозивший в результате очередного циклического поворота к авторитаризму (четко обозначившегося с ареста М.Ходорковского осенью 2003 г. и последующего захвата ЮКОСа [Аузан 2005][17]).
Примерная платформа требуемого принципиального договора между российской властью и российским обществом хорошо известна:
·
представители
государственного класса (власть и чиновники) согласны стать реально ответственными
перед политической оппозицией и институтами гражданского общества (судом, СМИ, общественными движениями, независимыми
от власти, избирателями), честно вести политическую борьбу, принципиально
согласиться с нормальностью ротации политических элит, не использовать власть
для давления на бизнес, тем более для его захвата;
·
бизнес-сообщество
согласно честно платить налоги, не уводить капиталы за рубеж, инвестировать в
отечественную экономику, лоббировать свои интересы в органах власти посредством
легальных процедур, участвовать в социальных программах; но не по указке
власти, а в равноправном взаимодействии с ней и общественными организациями;
·
граждане согласны не давать взяток, ставить и решать
проблемы легально через политические и гражданские структуры, быть готовыми к
самоорганизации и мирной политической активности.
Сегодня наиболее утопическим выглядит первый пункт: власть сильна, хорошо подпитана нефтедолларами и поддержкой населения, вошедшие во власть «силовики» почувствовали вкус к большим деньгам, с удовольствием используют государственную машину в корыстных интересах и для расправы с любыми потенциальными противниками (об этом ярко пишет М.Г.Делягин [Делягин 2005][18]). На данном этапе для государственного класса нет никакого резона вступать с кем-либо в любые соглашения, ограничивающие его всевластие и безнаказанность.
Все это так, но условия меняются, и пагубные последствия установившегося режима непременно проявятся в виде накладывающихся друг на друга кризисов. Наращивание обществом в лице гражданских институтов и оппозиции переговорной силы — вот что становится фактором первостепенной значимости [Аузан 2005].
От циклической пробуксовки к мегатенденции «лифт»
Вернемся к универсальной модели исторической динамики и рассмотрим, чем грозит предлагаемый план в соответствующем концептуальном каркасе. Развивающаяся система горизонтальных договоров естественным образом приводит к учету интересов участников, позитивному опыту сотрудничества и социальному резонансу. Европейско-российская цивилизаторская миссия в Северной, Центральной Азии и на Кавказе включает целый комплекс динамических стратегий: коммерческую, культурную, социоинженерную, технологическую, миграционную.
Тут возникают три кардинальных вопроса:
1. Будет ли отдача (насколько результаты оправдывают затраты — причем не только в коммерческом смысле),
2. Насколько велико ресурсное пространство для развертывания динамических стратегий в случае хорошей отдачи,
3. Какие ожидаются противодействия и тормозящие, угнетающие факторы.
Вообще говоря, эти вопросы требуют самостоятельного исследования. Здесь приведу только наиболее очевидные доводы.
Цивилизаторская миссия — это всегда большие затраты с отсроченной отдачей. На первом этапе для азиатской части России отдача состоит в индустриализации и новой волне заселения этих территорий. На втором этапе, для прилежащих азиатской части России стран отдача состоит в расширении зоны развитой инфраструктуры, образованного населения, стабильности и благополучия, что, в свою очередь, означает рост новых потребительских рынков для товаров, услуг и культурной продукции России и Европы, снижение нежелательной иммиграции.
Ресурсное пространство измеряется территорией, населением и энергетическим потенциалом Северной и Центральной Азии — его точно хватит на реализацию динамических стратегий в течение несколько поколений.
Европейско-российскому цивилизаторскому альянсу, вероятно, в большей или меньшей мере будут противостоять США (с Японией), претендующие на глобальное доминирование, Китай — негромко, но эффективно уже проводящий собственную цивилизаторскую миссию в Азии, а также арабо-мусульманский мир, ревностно оберегающий свои земли от экспансии «неверных».
Заметим, что напряженность отношений Америки, актуальная с мусульманством и потенциальная с матереющим Китаем, гораздо интенсивнее, чем возможное противостояние китайцев и мусульман предлагаемому европейско-российскому цивилизаторскому альянсу. Эти внутренние противоречия в рядах вероятных противников — лучший залог востребованности европейской переговорной культуры в разломах Лимитрофа и неплохой шанс для нового, теперь уже не циклически буксующего, а неуклонного подъема и расцвета России.
В богатой, славной и трагической русской истории было почти все, кроме мегатенденции «лифт» — устойчивого автокаталитического положительного контура тенденций роста и структурного развития (как было указано выше — принудительно-мобилизационные периоды, приводившие к триумфам и величию, не воспроизводились, буксовали всплесками кратких циклов, переходили к стагнации и разложению). Однако, нет абсолютных, принципиальных препятствий для создания и складывания нового пути развития России — комплекса динамических стратегий, переходящих в мегатенденцию «лифт».
Возможны ли иные пути преодоления российских циклов? Разумеется. Только надо их представить и обосновать.
Признаю, что предложенный выше путь — это лишь весьма расплывчатый вектор, еще не вызревшая идея, нуждающаяся в коллективном обсуждении и проработке. Не стоит большого труда сходу ее разгромить. Но выбираться из болезненных циклов российской истории все равно придется, если не нынешнему, то последующим поколениям.
Выявленный стратегический вектор для России — это, конечно же, не рецепт излечения, но шаг в самоопределении и указание на открывающееся смысловое пространство политических и философских дискуссий о будущем нашей страны.
Литература