Философия
и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М., Логос.2002.
·
7.1.1.
Видимое благополучие
·
7.1.2. "Гамбургский счет" для
статуса философии
·
7.1.3. Периферизация философии
·
7.1.5. Исторический прецедент кризиса и
подъема
·
7.1.8. Либеральное западничество, державный патриотизм - есть ли
третий путь?
7.1.13.
Что делать? Стратегия философии для XXI века
7.1.14. Вторая философская трансформация?
О каком, собственно, кризисе философии идет речь? Даже в "униженной и угнетенной" России количество философских книг, журналов, альманахов постоянно растет, факультеты готовят новые поколения философов, диссертации успешно защищаются; от идеологических догм избавились, занимайся чем хочешь, хоть мистикой, хоть экзистенциализмом, воспевай или критикуй что душа пожелает. С этой точки зрения сейчас имеет место не кризис, а полноценный расцвет, по меньшей мере, нормальная стабильность.
Кому довелось побывать на западных, например, американских философских форумах, тем более подтвердят: есть огромное разнообразие философских направлений и специализаций, немало интересных и оригинальных исследователей, эрудированных профессоров, грамотных, интересующихся аспирантов и студентов. Богатство и разноцветье хорошо изданных западных философских книг, сотни журналов, посвященных самым разным, в том числе самым специальным философским темам не могут не впечатлять.
Нет никаких сомнений, что прошедший Бостонский форум был, пусть не "пиром духа", но демонстрацией уверенной академической мощи, широты, диверсифицированности, стабильности и процветания американской, западной, а за ними вдогонку и всей остальной мировой философии. Также неплохо прошел Первый российский философский конгресс, следующий уже запланирован в Екатеринбурге. Жизнь продолжается, философия живет и вполне нормально развивается, философский процесс (по аналогии с "литературным" или "художественным" процессами) идет полным ходом, в нем, например, принимают живое участие читатели и авторы этого журнала, включая и автора этих строк. Так причем же здесь кризис?
Кризис - это по своей природе оценочное понятие. Как зададим планку нормы, таков и будет результат оценки явления или периода. Обрисованное выше благополучие в России и мире вполне реально, но только при условии заниженного критерия или планки "нормального статуса философии в обществе и культуре". Если эта планка установлена на отметке "быть одной из второстепенных областей познавательной деятельности и гуманитарного образования", то можно вовсе не беспокоиться о кризисе, а напротив, гордиться теми неплохими позициями, которые заштатная сфера, так сказать, "второй свежести" былого величия, занимает, например, в системе высшего образования России или Германии.
Читатель,
конечно, догадался, что автора не устраивает столь заниженный критерий.
Позвольте и мне выразить надежду, что читатель, будь он профессиональный
философ или любитель мудрости вне академической институализации, также не
согласится с "шестком" второстепенности или "второй
свежести" философии в сонме всех сфер интеллектуальной и духовной
деятельности. По крайней мере, дальнейший разговор будет иметь смысл только с
предпосылкой неотъемлемой "первостепенности" или
"центральности" философии. Определим эту высокую планку или норму для
философии таким образом: "играть
ведущую интеллектуальную и нравственную роль в целостном осмыслении проблем
современного мира, быть главным источником наиболее широких, перспективных и
признанных идей в решении этих проблем".
Неправда ли это уже совсем другая планка? Это, по сути дела "гамбургский счет", по которому философия и философы каждой исторической эпохи могут оценивать свою значимость в обществе и культуре. В принципе, мое предложение в этом и состоит: давайте говорить о состоянии и влиятельности философии в современном мире не по заниженному критерию "второй свежести", а по высокому, требовательному и ответственному "гамбургскому счету".
Проверим на всякий случай, реально ли достижение обозначенной выше планки "гамбургского счета" для философии. Возьмем самые яркие случаи европейской традиции: античный расцвет философии, особенно от софистов до Аристотеля, философия Нового времени и Просвещения, немецкая классическая философия. В каждом из этих случаев весьма трудной, если вообще разрешимой задачей было бы указать на иные, не философские (а например, магические, религиозные, естественнонаучные, гуманитарно-научные и т.д.) сферы мышления, которые могли бы состязаться с философией в успешности целостного осмысления проблем тогдашнего мира, в порождении наиболее широких, перспективных и признанных идей в решении этих проблем.
Уже в XVIII веке и затем с новой силой с 1830-40 гг. философию начинает теснить мощный конкурент: научное естествознание. Однако в течение XIX-XX вв. философия сумела достаточно успешно ответить на вызов, отчасти отступив в сферы, пока еще не доступные для самой науки (философия культуры, философская антропология, экзистенциализм, феноменология), отчасти оседлав само научное познание, занявшись его онтологическими основами, методом, логикой и языком (позитивизм, неопозитивизм, логический позитивизм, аналитическая философия).
Вероятно, все тот же революционный для Западного мира 1968г. стал той роковой точкой, когда интерес и доверие к философии и философам (каковыми до этого пользовались, к примеру, Карл Ясперс, Карл Поппер, Жан-Поль Сартр) стали резко идти на спад. В России 1968 год запоздал лет на двадцать, мы еще успели повосхищаться в 1970-80-х гг. Мерабом Мамардашвили, Эльдаром Ильенковым, Георгием Щедровицким, книгами таких зарубежных светил как Имре Лакатос, те же Сартр и Поппер, но теперь, похоже, и в этом печальном аспекте мы вполне догнали свой век.
Действительно, когда в последний раз вы видели впечатляющую, давшую общественный резонанс встречу с философом в телепрограмме или на страницах центральной газеты? Когда в последний раз вы спешили на публичную философскую лекцию?
Здесь вполне уместно также спросить: в наши дни тотальной иронии и всепроникающего "стеба" есть ли вообще те, кто "играет ведущую интеллектуальную и нравственную роль (и т.д., см. выше)"? Если таких нет, то дело здесь не в кризисе философии, а в общей ситуации постмодернизма. Самое интересное, что такие лидеры были в недавнем времени и есть сейчас. Достаточно упомянуть самые яркие фигуры: физик Андрей Сахаров, писатель Александр Солженицын, филологи Юрий Лотман, Дмитрий Лихачев, Сергей Аверинцев.
Может быть, это только у нас так, а в других "цивилизованных" странах общество прислушивается к философам? Ничего подобного. На Западе также сохраняется влияние ученых-естественников, путешественников и писателей (Конрад Лоренц, Тур Хейердал, Артур Кларк), ученых-гуманитариев (экономист Кеннет Боулдинг, историк Вильям Макнил, культуролог и писатель Умберто Эко, социологи Пьер Бурдье и Иммануил Валлерстайн, политологи Поль Кеннеди и Сэмюэл Хантингтон).
Неважно, нравятся или нет кому-то из нас те или иные названные фигуры. Главное, они живо откликаются на вызовы времени, умеют представить убедительный целостный контекст происходящего, а иногда даже указывают на пути решения проблем. Итак совсем иные сферы достигают поставленной высокой планки "гамбургского счета", той, что была ранее доступна лишь пророкам, и философам. Что же случилось с самой философией? Нет, ее не погубили, даже особенно не обижали, а лишь "сняли с заглавной роли", задвинули к задней стенке, оттеснили к периферии общественной и культурной жизни.
Периферизация философии - это ее (само)отлучение от ведущей интеллектуальной и нравственной роли в осмыслении мира, в создании широких и перспективных идей его практического преобразования.
В рядах нынешних интеллектуальных и нравственных лидеров философов нет отнюдь не случайно, отнюдь не потому, что просто "выдались неурожайные годы". Все дело в том, что философы за весьма немногими исключениями сами спрятались как устрица в раковину от тревог окружающего мира, у подавляющего большинства сегодняшних философов нет даже импульса, или как сейчас говорят "драйва" откликаться на острые проблемы, они самоуспокоились в уютной тишине своих кафедр, институтов, среди тихого благополучия книг и журналов, регулярных, полных достоинства, конгрессов и конференций.
Здесь я предвижу закономерное возражение: "философ - это не трибун и не публицист, он вовсе не обязан ублажать и увещевать широкие массы; в том-то и есть истинное призвание философа, чтобы в тиши кабинета, в неспешных беседах с коллегами и учениками продвигаться к скрытым от непосвященных глубинам мудрости и истины".
Все это так. Общественное признание вовсе не обязательно для настоящей философии, даже подозрительно для нее. Большой и исполненный глубины труд не может появиться иначе, как в тиши кабинета. Но в те эпохи подъема, о которых говорилось выше, такие труды неизменно вызывали широкий резонанс в образованной части общества, даже столь сложные для понимания как Кантова "Критика чистого разума". В то же время сами выдающиеся философы не гнушались высказываться по поводу злободневных вопросов. Вечным образцом здесь, конечно, остается Сократ как "кусающий овод", но можно упомянуть также и Руссо с его социально-философскими работами на злобу дня и Канта с его трактатом о вечном мире, и Конта, Спенсера, Милля с их конструктивной критикой окружающих реалий общества и цивилизации, и Ясперса с его исключительной ролью в нравственном выздоровлении постфашистской Германии, и того же Поппера с его пламенной критикой тоталитаризма и неустанной пропагандой идей открытого общества. Живость отклика на происходящее в окружающей социальной действительности характеризует и лучших отечественных философов: Чаадаева, Соловьева, Бердяева и др.
Так где же философские труды, значимые настолько, чтобы вызвать общественный резонанс? Таковых нет сегодня и не предвидится в будущем, пока философы не выйдут из раковины самоуспокоения, из застойной воды своих академических ниш.
Хорошо
известно, что один из классических русских вопросов "кто виноват?"
носит не столько познавательный, сколько нравственно-риторический характер.
Например, можно представить обвинения в адрес сегодняшней отупляющей
масс-культуры, недодающему денег правительству, хищным и циничным журналистам,
не пускающим на страницы газет и журналов, на телеэкраны разговор о нетленных
философских ценностях. Может быть, некоторые или многие из таких обвинений
будут даже правомерными, но нам, философам, поворачивать разговор в сторону
такого рода жалоб было бы непозволительным и бесплодным брюзжанием. Поэтому на
вопрос о виновности в периферизации философии, в полной утере ее статуса и
влиятельности в обществе и культуре я предлагаю отвечать "с римской
брутальностью и прямотой": сами
философы виновны в нынешнем кризисе философии и никто больше.
Если сами виноваты, то самим и разбираться, думать как выбраться из кризисной ситуации. У философии есть своя бесценная и незаменимая кладовая - это ее прошлое. Поэтому вслед за классическим "кто виноват?" (а это серия будет непременно продолжена) зададимся такими вопросами: 1) были ли прецеденты выхода философии из периферии в центр, как и благодаря чему это получалось? 2) какие были еще прецеденты периферизации духовной сферы, как и почему это происходило?
Составление и исследование полного ряда таких прецедентов оставим для специальной историко-философской работы, а здесь рассмотрим лишь один случай, позволяющий пролить некоторый свет сразу по двум заданным вопросам.
Речь идет о периферизации теологии и занятии ее центрального места философией - процессе, начавшемся в немецких университетах конца XVIII - начала XIX вв., а затем распространившемся на всю Европу, в определенной мере затронувшем и Россию.
В рамках такой непривычной для нас дисциплины как (историческая) социология философии анализ этого случая провел один из ведущих современных американских социальных мыслителей Рэндалл Коллинз [Collins, 1998], который пришел к крайне любопытным выводам.
Назовем для краткости единый процесс периферизации теологии и центрации (выхода на главное, центральное место и обретения высшего статуса и авторитета в академии, обществе и культуре) философии в Германии и Западной Европы указанного периода "Трансформацией". Тогда мое осмысление итогов проведенного Коллинзом анализа можно изложить в следующих тезисах.
1. Социальным, политическим, экономическим и культурным контекстом Трансформации были три тенденции или перехода:
а) ускоряющаяся в Европе замена Старого режима и переход основных ресурсов от представителей аристократической элиты к централизованной государственной машине обусловили кризис личного патронажа как основной институциональной формы существования философии (только благодаря поддержке царственных особ и богатых аристократов могли работать Декарт, Бэкон, Гоббс, Локк, Лессинг, Гете) и коллективного патронажа (Лейбниц с его "Академией");
б) явный рост авторитета и значимости для государства естественных и точных наук, сочетающийся с дискредитацией старых общественных и духовных устоев, в том числе религиозных - процесс, идущий вовсю уже в период Просвещения, но в полную силу разразившийся благодаря Французской революции;
в) происходящий в течение XVIII в. упадок университетов (в Германии 22 из 42 просто исчезли, сообщает Коллинз), сохранивших почти неизменной средневековую структуру с главенством теологии, ничтожной представленностью естественных наук; в оставшихся старых университетах философия имела второстепенное положение, преподавалась лишь на начальных курсах, причем подавляющее число профессорских философских позиций было занято теологами; общая тенденция состояла в создании и прямом государственном управлении высших школ по образцу французских Grandes Ecoles с упором на естествознание, техническое и социально-политическое образование (еще в 1700 г. это прямо предлагал сам Лейбниц, а в 1806г. прусский министр-реформатор фон Массов) для подготовки во все больших количествах требуемых новым индустриализирующимся государствам инженеров, учителей и чиновников;
2. Социально-организационной основой и движущим механизмом развития классического немецкого идеализма стала т.н. "Академическая революция" - та самая Трансформация:
а) которая обеспечила философским факультетам высший статус в университетах, позволив сменить экономическую основу философской работы с патронажной (см.1а) на профессионально академическую и отчасти рыночную (доходы от издания философских трудов); после трансформации практически все последующие выдающиеся европейские, позже американские и русские философы были университетскими профессорами;
б) в ходе которой философия, так сказать, взошла на трон на плечах науки (ср.1б), поскольку сумела дать целостное осмысление и обоснование необходимости широкого образования в области естественных и точных наук, которые с начала XIX в. также обрели высокий статус в университетах и стали бурно развиваться уже в рамках академической институализации;
в) которая была взаимообусловлена с ренессансом университетов (см.1в), именно их развитие в конце концов получило государственный приоритет, поскольку они сохраняли преимущества идущей от средневековья автономии, состязательности, институализации научного творчества (в противовес быстро коснеющим в бюрократизации государственным высшим школам) и открыли широкие возможности научного исследования и образования, первоначально благодаря идейному обоснованию со стороны философии.
3. Периферизация теологии имела как структурные причины (см.1-2), так и была обусловлена виной самих теологов, которые:
а) были уверены в неколебимости своего господствующего положения в университетах, высокого статуса в обществе, не сумели в то время адекватно отреагировать на идущие в обществе и образовании перемены;
б) не заметили или не придали значения мощному развитию естествознания и его приоритетной значимости для современных индустриализующихся обществ и особенно главных держателей ресурсов - государств; пренебрежение и охранительство по отношению к набирающим силу наукам стало непростительным (католическое образование с его традиционно мощной математикой легче сменило позицию, что и обусловило его сильные позиции в Западной Европе и Америке вплоть до настоящего времени);
в) в своем большинстве остались глухи к проблемам и вызовам времени (осмысление Французской революции и места новой эпохи в масштабах Всемирной истории, новой роли государства, проблемы свободы и закона, соотношения морального долга и стремления к личному счастью, международных отношений и конфликтов и т.д.).
4. Философы, напротив, исключительно успешно ответили на вызов времени, что привело к Трансформации - центрации философии в обновленных университетах, в обществе и культуре; конкретно, успешные ответы состояли в следующем:
а) философы сумели осознать кризис философии, прежде всего шаткость основ прежней патронажной формы поддержки (1а), униженность периферийного положения в университетах (1в); они показали готовность и умение бороться за повышение статуса своей профессиональной сферы как на чисто интеллектуальном поле (собственно написание трудов, составивших тело "немецкой классической философии"), так на в политико-административном (университетская реформа) и публичном и педагогическом поприщах (лекции, брошюры, популярные изложения взглядов, открытые письма, организация и стимулирование широких общественных и профессиональных дискуссий, привлечение на свою сторону наиболее активной и талантливой части студенчества);
б) философы взяли на себя нелегкий труд изучения наиболее фундаментальных достижений науки своего времени (ср.1б), сумели представить обобщающий образ мира с учетом научных результатов ("Критики" Канта, натурфилософия Шеллинга, "Логика" как всеобщая теория всего у Гегеля, наукоучение Фихте);
в) философы чутко услышали и живо отозвались на духовные запросы публики, реальные текущие проблемы своего бурного времени, как раз те, к которым оказались глухи теологи: осмысление Французской революции и места новой эпохи в масштабах Всемирной истории, новой роли государства, проблемы свободы и закона, соотношения морального долга и стремления к личному счастью, международных отношений и конфликтов и т.д.; философы представили широкие этико-практические перспективы, но не по типу "чего изволите", а философски обоснованные и соответствующие их целостному взгляду на действительность (идея "вечного мира" и федерации республик у Канта, философия истории с венцом немецкого образца государственности у Гегеля, обоснования идей свободы, разума, долга, а позже призывы к "замкнутому торговому государству" у Фихте).
В подтверждение тезиса "Идеализм есть идеология университетской революции" можно привести следующие доводы [см. также Collins, 1998, p.153-4].
Создатели немецкого классического идеализма были сами были лидерами реформы университетов. Кант в 1781г. предложил идею Коперникианской революции в философии, открыто утверждая, что философия должна стать Царицей наук. Одной из главных идей Кантового критицизма является запрет на познание Ding an sich selbst (вещи самой по себе), а именно Бога и душу - главных предметов теологических исследований. Таким образом, удар был направлен в самое сердце господствующей в то время дисциплины.
После правительственного выговора за вольнодумие в 1794г. Кант написал, а в 1798г. опубликовал работу "Спор факультетов" (Кант [1998] 1966). Не случайно первый раздел назван прямо "Спор философского факультета с богословским".
Богословский, юридический и медицинский - эти три "высших" факультета - опираются не на разум, а на указания в форме утвержденных правительством "уставов"(там же, с.318). Поэтому они являются "правым крылом" парламента ученых, так сказать проправительственной фракцией. Философы же - это "левое крыло", оппозиция, критическая инстанция, весьма необходимая в этом качестве правительству.
"Он (философский факультет) служит для того, чтобы контролировать три "высших" факультета, и тем самым быть полезным им, ибо важнее всего истина (существенное и первое условие учености вообще); полезность же, которую обещают для целей правительства высшие факультеты, есть лишь второстепенный момент"(там же, с.325).
Фактически, в осторожной формулировке о "контролировании" Канта заявляет претензии на господствующую позицию философского факультета как главного носителя и защитника истины - основы учености. Отметим также, что "низший" философский факультет объединял в то время все остальные науки (кроме представленных "высшими" факультетами). В перечислении самого Канта, кроме "чистой философии", - это история, география, языкознание, гуманистика "со всем, что дает природоведение, опирающееся на эмпирическое знание", а также математика, метафизика природы и нравов (там же). Иными словами, борьба за господство философского факультета широко раскрывала двери в университет всем наукам, прежде всего истории, естествознанию ("природоведению") и математике, которые, собственно, и составили славу немецкой и европейской университетской учености в следующем XIX в.
О том, что Кант прекрасно осознавал дерзость и опасность рода выпадов против господства богословия, свидетельствует следующий иронический пассаж: "Можно в крайнем случае согласиться с гордым притязанием богословского факультета на то, что философский факультет его служанка (при этом все же остается открытым вопрос: несет ли эта служанка перед милостивой госпожой факел или шлейф позади ее), лишь бы не закрыли философский факультет и не зажали ему рот"(там же).
Кант и в других своих работах обозначал главную задачу философии как установление границ и характера знания всех прочих дисциплин, по сути дела это были также прямые поползновения на традиционные прерогативы теологии.
Фихте, который в философии превратил критицизм Канта во всеобъясняющую метафизическую систему, был в то же время главным пропагандистом реформы университетской системы. Именно ученик Фихте Вильгельм фон Гумбольдт основал такого рода новый исследовательский университет в Берлине, в котором Фихте стал первым ректором и очевидным философским лидером.
Позже во главе философского факультета стал никто иной как Гегель. Известно, что Шеллинг также агитировал в пользу университетской реформы.
Университетская реформа была частью Прусской военно-бюрократической и аграрной реформы 1807-14 гг., высокая эффективность которой доказала себя в последующей успешной экспансии, а позже, уже при Бисмарке, - в формировании Германской империи как великой державы. Вспомним знаменитое изречение о том, что "войну выиграл немецкий учитель", учитель, который сам (равно как немецкий офицер и чиновник) получил образование в обновленном согласно заветам Канта немецком университете XIX в.
Триумфальное шествие немецкого идеализма и естественных наук по странам Европы шло рука об руку с тем же типом университетской реформы. В частности, Россия в немалой степени обязана успехам в естествознании, математике, инженерии, философии второй половины XIX - начала XX вв. именно тому, что российские наука, высшая и средняя школа строились прежде всего по наиболее прогрессивным в то время немецким образцам.
Почему же именно философский идеализм стал "ударным отрядом" в борьбе за университетскую реформу? Коллинз убедительно показывает, что в конце XVIII - начале XIX в. ведущая идеология не могла не быть идеалистической: переход от господства теологии при поддержке государства с его понятными консервативными установками мог произойти только к родственному учению. В этом смысле немецкий идеализм культурно-типологически представляет собой е р е с ь по отношению к господствовавшей христианской религии и теологии. Вместо Бога встал Разум (или Абсолютный дух), более благосклонный к идущим интеллектуальным и социальным инновациям. В прежние времена с еретиками бы расправились "как положено", но в данный период, особенно после Французской революции и наполеоновской секуляризации ересь победила (как в свое время, причем тоже в чрезвычайных обстоятельствах кризиса Римской империи и подъема варварских королевств, ересь христианства победила породивший ее иудаизм). Ересь немецкого идеализма обусловила новый мощнейший взлет всей философии, которая позже стала уже и позитивистской, и материалистической, и всей прочей.
Известная формула "история учит лишь тому, что ничему не учит" является, по сути дела, апологией бездумия, которое, между прочим, философскому сообществу противопоказано, хоть и встречается отнюдь нередко в этой среде. Будем лучше ориентироваться на более требовательное к мышлению изречение: "вместо того, чтобы учиться на своих ошибках, я предпочитаю учиться на чужих".
В приведенном историческом прецеденте трансформации чужими ошибкой было поведение теологов (3а-в), а ориентиром для подражания - стратегия философов, создателей немецкого классического идеализма (4а-в). Однако механический перенос образцов мышления и поведения ничего не даст по той простой причине, что за 200 лет радикально сменился социальный, политический, экономический и культурный контекст, ведущие исторические тенденции (см. 1а-в), а также отнюдь не очевидной является возможная социально-организационная основа, которая послужила бы механизмом и поддержкой желаемой рецентрации (или, если угодно "Второй Трансформацией" философии, см.2а-в).
Исходя из сказанного, построим дальнейшее рассуждение в такой последовательности:
вначале представим эскизную картину основных современных макросоциальных тенденций и проблем на глобальном и национальном уровнях, главные интеллектуальные новации и результаты последнего времени, ожидаемые следствия для университетов и исследовательских институтов, для философии и философов (ср. 1а-в);
затем попробуем наметить гипотетический образ возможной социально-организационной основы рецентрации философии на пороге XX-XXI вв. (ср.2а-в);
в модальности ответов на классические вопросы "что делать" и "с чего начать" обрисуем возможные долговременные стратегии и соответствующие первые шаги движения в заданной концептуальной перспективе, отталкиваясь от недопустимости повторения исторических ошибок (3а-в) и пытаясь транспонировать в современную ситуацию России и мира принципиальные моменты блестящей стратегии основателей немецкой классической философии (4а-в);
наконец, исходя из проведенных рассуждений, наметим новый взгляд на принципиальные сдвиги в истории европейской философии, возможный переход текущего кризиса во Вторую философскую трансформацию.
Адекватным масштабом социального контекста сегодня является уже не Европа, не Россия, а то, что происходит на всей планете. Сразу в голову приходят глобальные экологические проблемы (загрязнение, истощение ресурсов, парниковый эффект, озоновые дыры и т.д.) и, отнюдь неслучайно участники Первого российского философского конгресса, которые обсуждали данный комплекс проблем как центральный стержень философских исследований на ближайшие годы и десятилетия (Зубаков, 1998).
В то же время результаты сравнительного анализа всего комплекса глобальных проблем по критериям ценностной значимости и неотложности решения (Chase-Dunn and Hall, 1997; Розов 1998а,б) показывают, что опасность широкомасштабных войн гораздо ближе, их ущерб с точки зрения кардинальных ценностей (таких как человеческая жизнь и здоровье) больше, а остальные глобальные проблемы, прежде всего социально-экономические (углубление разрыва между бедными и богатыми странами и мировыми регионами, массовые бедность, голод, неграмотность) и известные экологические будут наиболее остро проявляться в локальных очагах бедствий и ресурсного голода, с последующим ростом широкого недовольства населения этих регионов, подъема и националистических и религиозно-фундаменталистских движений (наиболее сильных в вероятных зонах очагов кризиса - Азии, Африке и Южной Америке), агрессии, терроризме, вооруженных конфликтах с высокой вероятностью последующей эскалации в мировые войны.
Базовой моделью для анализа сложнейшей динамики этих процессов может служить представление о трех мегатенденциях мирового развития (Розов, 1992, 1998а). Мегатенденция определяется как устойчивый комплекс положительных обратных связей между тенденциями разных сфер социальной действительности. Положительная обратная связь дает взаимоусиление роста, своего рода "исторический мотор" мощных эпохальных изменений. Каждая мегатенденция имеет свой вектор. Бурный рост каждой цивилизации в этой модели объясняется как действие некоей исторически-конкретной мегатенденции, но принадлежащей к типу "лифт" (когда все связанные тенденции - это тенденции роста и развития). К примеру, бурное развитие Западной цивилизации, начиная с символического 1492г. (открытие Колумбом Америки) имело в основе мегатенденцию типа "лифт", которая продолжается до наших дней, трансформировавшись в Мегатенденцию I. Сложность современной глобальной ситуации объясняется появлением одной противоборствующей и одной конкурирующей мегатенденций. Коротко содержание и основные векторы этих соперничающих сегодня "исторических моторов" таково:
Мегатенденция I "Инерция техноэкономического роста и глобальной вестернизации" включает повсеместное распространение западных ценностей либерализма, демократии, капитализма, политической, социальной и экономической организации, технологий и стиля жизни;
Мегатенденция II "Рост внешнего изоляционизма и внутреннего авторитаризма" является неизбежной и устойчивой негативной реакцией на Мегатенденцию I; включает все формы "антиимпериалистических", "революционных", религиозно-фундаменталистских, националистических, агрессивно-"патриотических" и шовинистических движений стран, чувствующих себя обиженными в новой мировой ситуации;
Мегатенденция III "Переориентация техноэкономического роста, поддержка новых полюсов развития" включает (пока преимущественно в общественном сознании) распространение идей гуманизма, устойчивого развития, многополюсного миропорядка, мультикультурализма, глобальной справедливости в распределении мировых ресурсов с уважением к принципам права, свободы и защиты собственности, а также развитие, создание сетей и объединение соответствующих международных организаций и проектов.
Будучи пока весьма слабо обеспеченной ресурсами, преимущественно "идейной" и "интеллигентской" Мегатенденция III находится как бы между молотом победно-экспансионистской Мегатенденции I и наковальней зажатой в угол и от этого особенно агрессивной Мегатенденцией II.
При взаимодействии все три Мегатенденции отчасти уравновешивают друг друга, точнее создают ситуацию неустойчивого равновесия, регулярно соскальзывающую в открытые конфликты и столкновения (Панама, Ливан, Ирак, Афганистан, Босния, Албания и т.д.), которые, как было сказано выше, вследствие обостряющихся базовых проблем с экологией и ресурсным голодом будут все более частыми, затяжными и кровопролитными.
I и II Мегатенденции вполне обеспечены идеологиями и довольствуются ими. Настоящим философам и стыдно, и бесперспективно соперничать в идеологическом обслуживании соответствующих политических сил, там есть свои охотники и профессионалы. Иное дело Мегатенденция III: идейные основы ее еще очень и очень расплывчаты, при этом общая направленность на гуманизм, справедливость, партнерство, защиту слабейших вполне приемлема. Концептуальное разноязычие тысяч международных организаций и проектов, составляющих социальную основу Мегатенденции III, требует обобщающих идей и понятий, новых ценностных формулировок, новых оснований познания и практики.
Кто, кроме философов владеет интеллектуальными средствами для выполнения этой задачи? Но и в одиночку философское мышление вряд ли сможет дать полноценное решение. Требуется теоретическое и эмпирическое научное знание о внутренних процессах и механизмах происходящего в мире в его военно-политических, макроэкономических, геокультурных, демографических, экологических и прочих составляющих, соответствующие теории как основания для прогнозов. Только в союзе с комплексом наук философия сможет дать идейное обеспечение для подъема Мегатенденции III.
Мегатенденции I и II весьма ярко представлены в современной российской действительности, причем границы между ними практически совпадают с главными линиями расколов. Либеральное западничество, представленное известными политическими деятелями и реформаторами, имеет опору среди финансовых и промышленных олигархов, сконцентрировано в богатой Москве. В униженных провинциях сильна коммунистическая оппозиция и набирает силу не коммунистическая, но явно антизападническая "патриотическая" реакция с опорой на большинство резко обедневшего, выключенного из нормальной экономической жизни населения и с ответвлениями приверженцев русского фашизма и диктатуры. Несмотря на неоднократные попытки компромиссов и примирения, основным вектором последние 10 лет является все большая поляризация, обуславливающая общий ступор национальной стратегии.
Пока видны только три вероятных сценария развития событий: либо продолжение патовой ситуации, неустойчивого равновесия с регулярными горячими столкновениями (как в мае и октябре 1993г., либо эскалация конфликта и полная победа одного из лагерей (как в 1917, 1929, 1956, 1964-68, 1991гг.) с репрессиями, подъемом и неизбежным возвратом маятника к прежнему противостоянию в новой форме, либо нахождение новой основы для широкого общественного консенсуса, общенациональная консолидация с формированием мегатенденции типа "лифт" (как, например, в послевоенных Японии и Германии, в современном Китае).
Опять же, ни для продолжения национального ступора, ни для гражданской бойни философы не нужны (а в последнем случае лучше даже попасть на какой-нибудь отплывающий "философский пароход"). В то же время создание идейной основы для общенациональной консолидации - это уже ситуация философской востребованности. Новые примиряющие ценностные формулировки, иерархии приоритетов, концептуальные основы для социального партнерства между классами и стратами, долговременные прогнозы и адекватные общенациональные стратегии - все это требует и философского мышления, и подключения знаний социальных и исторических наук.
При этом следует вновь говорить о необходимом партнерстве философии с науками. Но есть ли среди последних такие направления, которые действительно способны теоретически осмыслить всю сложность современного состояния человечества, причем в долговременной перспективе? Вот здесь мне крайне приятно обрадовать читателя, да, комплекс таких направлений есть, хоть он пока почти и неизвестен отечественной публике.
На страницах "Вопросов философии" (Розов, 1995) мне уже доводилось приводить основные направления и имена, такие как Иммануил Валлерстайн, Чарльз Тилли, , Рэндалл Коллинз, Теда Скочпол, Кристофер Чейз-Данн, Томас Холл, , Давид Уилкинсон, Джордж Модельски (там же читатель найдет соответствующие ссылки). К этому списку можно добавить такие влиятельные имена исторические социологи Норберт Элиас, Артур Стинчкомб, Вильям Экхард, Дэвид Фишер, Стивен Сандерсон, историки Вильям Макнил, Эрнест Геллнер, Филипп Куртен, антрополог Роберт Карнейро.
Альманах "Время мира", посвященный в основном переводам наиболее ярких работ по теоретической истории, макросоциологии, геополитике, анализу мировых систем и цивилизаций (Время мира, 1998г.) призван дать общую картину идущего сейчас "Золотого века макроисторической социологии" (термин Р.Коллинза).
Здесь мне кажется важным упомянуть примыкающее направление исследований, которое вслед за отечественным автором Э.С.Кульпиным [Кульпин, 1992] можно назвать социоестественной историей, она теснейшим образом связана также с историей хозяйства, историей техники, исторической демографией. Представители: Альфред Кросби, Кэрол Мерчант, Джоан Гудсблом, Клайв Понтинг, Колин Тудж, Грэм Снукс, Фред Спир, Джаред Даймонд и другие с разных позиций рассматривают долгую и драматическую историю взаимоотношения человеческих сообществ с природным окружением [Adas, 1989; Cippola, 1978; Crosby, 1986; Diamond, 1997; Hancock, 1995; McNeill, 1990; Merchant, 1990; Pacey, 1990; Ponting, 1991; Snooks, 1996; Spier, 1996; Tudge, 1996, etc.]. Совокупность их результатов позволяет отнестись к нынешнему глобальному экологическому кризису не как к нежданному Армагеддону - небывалому наказанию за грехи соблазненного индустриальным ростом человечества, а как очередной из немалого множества прежних антропогенных кризисов, которые приводили к упадкам народов и даже целых цивилизаций. Авторы этого направления нередко поднимаются на уровень широких теоретических обобщений.
К примеру, англичанин Колин Тудж в книге "Время перед историей: пять миллионов лет человеческого вклада" рассматривает человеческую историю с момента появления прямохождения и освобождения рук для манипуляций, которое вместе с развитием языка и культуры привело к громадному преимуществу вида Homo sapiens на другими видами. Преимущество означает среди прочего и надежную защищенность от внешних неблагоприятных воздействий среды. В системном плане такая защищенность означает ослабление обратных связей со стороны биологического окружения, особенно отрицательных обратных связей по отношению к разнообразным тенденциям роста (т.е. к мегатенденциям типа "лифт" в представленной выше концептуализации). Именно этот фактор, по мнению Туджа, сделал человека наиболее масштабным и неостановимым экологическим вредителем [Tudge, 1996].
Голландец Фред Спир в книге "Структура большой истории: от Большого Взрыва до наших дней" распространил понятие "режим" немецкого социолога Норберта Элиаса на всю известную историю Вселенной, что позволило вписать "человеческие режимы" (экологические, социальные и личные) в общую концепцию встроенности друг в друга, смены и эволюции режимов космических, планетарных и многообразных биологических режимов. С этой точки зрения концепция преодоления нынешней глобальной тенденции (или мегатенденции типа "колодец") к сползанию к широкомасштабным войнам и экологической катастрофе должна строиться как выявление сущности нынешних режимов, обуславливающих это сползание, но выгодных и комфортных для широкого круга социальных субъектов (например, почти всего "золотого миллиарда"), проектирование новой "рамочной" системы экологических, социальных и личных режимов, действие которых оборачивало бы это глобальное сползание вспять, но которые были бы при этом приемлемы для критической массы влиятельных социальных субъектов, прежде всего, обладающих властью и ресурсами [Spier, 1996].
Австралийский экономический историк Грэм Снукс в книге "Динамическое общество" развивает и применяет на множестве исторических ситуаций плодотворное понятие "динамическая стратегия" (объективная ориентация экспансии или роста вследствие консолидированного и положительно подкрепляемого поведения нескольких поколений, когда предыдущие результаты используются в качестве ресурсов и "опорных площадок" для последующей экспансии или роста). Снукс проводит любопытную аналогию человеческих стратегий биологическим: размножение - умножение семей, генетические изменения - технологические новации, хищничество - завоевания, симбиоз - коммерция [Snooks, 1996].
При дополнении Снуксовых стратегий миграционной, социоинженерной и культурной стратегиями, при различении стратегий экстенсивного и интенсивного роста (Розов, 1997) получаем весьма гибкую, точную и объемлющую систему понятий. Если режимы Элиаса и Спира призваны описывать и объяснять рутинные процессы синхронии, то динамические стратегии Снукса, особенно при их соединении с моделью мегатенденции - это перспективная основа концептуального аппарата для исследования исторических сдвигов и переходов, соответственно для прогнозирования и проектирования будущих трансформаций в глобальном, национальном и локальном масштабах.
На основе представленных выше моделей и гипотез построим "нулевой прогноз": как будут действовать глобальные и национальные тенденции на положение философии и философов в академии (исследовательских учреждениях и высшей школе), например, в России, при условии отсутствия существенных сдвигов в направленности и активности философов. Опустив все промежуточные ступени рассуждения, я вынужден сообщить, что прогноз в итоге получается самый неблагоприятный. При отсутствии уравновешивающего и примиряющего начала со стороны сил Мегатенденции III будет наблюдаться эскалация конфликта между либеральным западничеством (сторона Мегатенденции I) и изоляционистским патриотизмом (сторона Мегатенденции II).
Эта трещина неминуемо пройдет по институтам и университетам, усилится идеологическая поляризация. Резко с обеих сторон возрастет потребность в идеологах типа "чего изволите", что, как ни прискорбно, вполне привычно для советской и уже постсоветской философии. Однако основной статус и ресурсы достанутся вовсе не философам, а политологам, политическим социологам, специалистам по менеджменту, имеджмейкерам, а также умеющим писать и пропагандировать политические программы экономистам, журналистам, специалистам по общественным связям и т.д.
Философы пока достаточно спокойно относятся к появлению новых дисциплин и специальностей по той простой причине, что кроме них, философов, просто пока некому читать лекции ни по культурологии, ни по политологии, ни по антропологии, ни по религиоведению. Во множестве мест психологию, социологию, экологию также читают философы. Все это подозрительно напоминает спокойствие теологов, которые также с удовольствием замещали новые философские вакансии во времена Трансформации (конец XVIII в.). Поэтому философам следует помнить, что уже на подходе новые профессионалы в своих областях и философов существенно потеснят, а то и попросту попросят за дверь.
Вполне вероятна политико-идеологическая поляризация по профессиональному признаку, уже наблюдающаяся в ряде университетов. Философы, особенно нестоличные, в большинстве своем еще связаны пуповиной с марксистской советской традицией, поэтому они естественным образом встают в ряды изоляционистских патриотов (усиливая Мегатенденцию II), а представители всевозможных новых специальностей, уже больше ориентированные на западные образовательные образцы (поскольку в СССР имеджмейкерство, менеджмент, политология, культурология и даже социология были развиты плоховато) отходят к противостоящему полюсу либерального западничества (усиливая Мегатенденцию I).
Что же ожидает философию при таком раскладе и в контексте представленных выше сценариев политического развития России? Патовая ситуация будет означать взаимное истощение ресурсов - ступор и в философии, и в новых областях науки и образования. Полная победа либералов (что за пределами Москвы весьма маловероятно) вряд ли приведет к разгрому "патриотической" философии (по опыту следствий августа 1991г.) и, скорее всего, оставит ситуацию status quo. В любом случае философию уже никто не отменит, но она непременно потеряет свои еще пока сильные позиции в учебных программах, в популярности среди студенчества, в доле грантовой поддержки исследований. Ее роль в лучшем случае будет походить на нынешнее незавидное положение греко-римской классической филологии, а в худшем - на старую громоздкую пыльную пальму, оставшуюся в доме от прежних владельцев, которая точно, что никому не нужна и место зря занимает, но выкинуть как-то рука не поднимается.
Победа изоляционистов-патриотов будет означать видимый триумф соответствующе настроенных философов, многие из которых будут потрясать своими сбереженными партийными билетами, но такая реставрация скоро обернется чистками, стагнацией и новым рождением диссидентства; это мы уже "проходили".
Новый консенсус в "нулевом варианте" не предусматривается, поэтому к этому сценарию и соответствующим философским стратегиям вы еще вернемся.
Итак мы рассмотрели социальный контекст (ср. с пунктами 1а-в описания Трансформации) на глобальном, национальном, институциональном уровнях и с учетом наиболее значимых крупных движений в социальных и исторических науках. Теперь встает гораздо более сложная задача - определить, что могло бы стать социально-организационной основой и механизмом рецентрации философии в высшей школе, в академии, в культуре и обществе. Создатели немецкого классического идеализма сделали ставку на возрождение и реформу университетов, отняв в них интеллектуальное и организационное господство у теологов (см.2а-в). Просматриваются ли какие-либо аналогии в современной ситуации?
Очевиден кризис всей нашей академической организации науки, а в особенности философских исследовательских учреждений. У государства, возможно, хватит средств лишь в Москве и Петербурге содержать на достойном уровне академические институты философии. Остальные либо уже ликвидированы, либо фактически переквалифицировались и выполняют социологические, идеологические, издательские и прочие заказы, либо тихо деградируют, надеясь на возврат доброго старого времени.
Следует привыкнуть к мысли, что прежняя социальная форма поддержки себя исчерпала (подобно аристократическому патронажу в Европе XVI-XVIII вв.), и если у российской философии есть будущее, то это университетское будущее. Разумеется, есть и будут кафедры философии во всех прочих вузах, но все-таки перспективы философии, интересующие нас здесь, зависят прежде всего от новых исследований и разработок, то есть от успехов философского творчества, которые мы вправе ожидать прежде всего от университетской философии.
Здесь сразу встают вопросы взаимоотношений со смежными новыми специальностями и дисциплинами (см. выше), а также вопросы финансирования исследований. Опять же стабильного государственного финансирования ожидать не приходится. Произошел явный сдвиг к конкурсам грантов и финансированию через научные программы. Пока основными грантодателями являются государственные фонды (такие как РГНФ и РФФИ), зарубежные фонды (Сороса, Макартуров, Форда, и т.д.), но не следует исключать и попытки влиять на университеты со стороны крупного отечественного капитала (то, что нужно финансово подпитывать и тем самым контролировать газеты и телевидение, было понято весьма быстро, следующий шаг - системы образования и науки).
Характерной чертой нынешней системы грантового финансирования исследований является их ярко выраженная дисциплинарная направленность. Несмотря на то, что междисциплинарные и мультидисциплинарные исследования допускаются и порой даже приветствуются, сама номенклатура областей знания и соответствующих экспертных советов диктуют жесткий монодисциплинарный принцип проектов. Фактически финансирование исследований производится по дисциплинарным "строчкам" сумм, выделяемых на соответствующую науку или группу наук: столько-то на экономику, столько-то на политологию, столько-то на социологию, историю, философию и т.д. Этот способ очень удобен для чиновников и вполне привычен для ученых. Ясно, что при такой системе никто причитающимися ему по "строчке" деньгами делиться никогда не будет, хотя, например, экономистам нередко бывают нужны исследования или консультации политологов, социологов, историков, а им - помощь экономистов.
Другой важной чертой является прежняя оторванность поддержки социальных, гуманитарных, историко-экологических исследований от запросов со стороны социальной практики и возможной заинтересованности держателей ресурсов. Эта система замораживает нынешнее состояние дел (особенно в России): субъекты социальной практики и держатели ресурсов такие как, местные администрации, финансовые и промышленные элиты уверены, что поддержка фундаментальной науки и философии - это вообще не их дело. Ученые и философы ведут фундаментальные исследования так, будто практики и практической проверки теорий вообще не существует. Прикладные исследователи (например, социологи, занимающиеся опросами общественного мнения) скользят по поверхности, будучи лишены опоры со стороны фундаментального теоретического знания.
Новые финансовые условия, соответствующая коммерциализация и индивидуализация сознания исследователей наносят очередной удар по таким хрупким и драгоценным социальным организмам как наши научные школы. По мнению академика Н.Н.Моисеева такие школы вообще характерны только для немецкой и российской науки. "Что такое научное школа? Это прежде всего некое неформальное объединение людей вокруг талантливого исследователя или некой идеи, в котором неизбежно появляется лидер, поддерживающий такое объединение. Но это еще не есть школа. Такие объединения возникают и в Америке, и в других странах. Объединение лишь тогда превращается в школу, когда в нем возникает ощущение взаимной ответственности. На семинарах участники школы не только "получают информацию". Они, особенно докладчики, ищут у аудитории помощи, сочувствия и чаще всего они ее получают, ибо люди вместе думают. Возникает эффект Коллективного Интеллекта, своеобразный автокатализ"[Моисеев, 1998, с.419]. В результате такой взаимной ответственности каждый участник школы рассчитывает получить очень многое в интеллектуальном плане от общения с коллегами и он действительно получает это (!), поскольку он сам и все остальные участники школы выносят без боязни на общее поле свои самые ценные идеи, результаты, конструктивную критику, подхватывают и развивают ростки нового, возникающие в этом интеллектуально-коммуникативном средоточении.
Несмотря на государственные программы спасения научных школ, они явно терпят сейчас кризис и возродиться могут только при каком-то новом толчке, который бы дал и новую веру, и новые источники идей, и новые механизмы экономической поддержки.
Следует также принимать во внимание, что полноценные научные исследования, в том числе социальные и исторические, становятся все более дорогостоящими. В данном случае затраты касаются прежде всего не оборудования, а доступа к материалам и источникам данных (например, архивам, социальной и экономической документации), которые редко сосредоточены в месте проживания и работы исследовательского коллектива. Кроме того, время локализма явно приходит к концу, все большее значение играют широкие сравнительные исследования.
Указанный фактор резко повышает роль такого нового средства научного общения как компьютерные сети и такого зарождающегося сейчас явления, которое можно назвать "глобальным интеллектом"
Итак, сказанного, как мне кажется, достаточно, чтобы осознать всю опасность благодушного спокойствия насчет настоящего и будущего философии (ср.3а). Философы ни в коем случае не должны оставить без внимания идущий в последние десятилетия подъем в зарубежной, особенно американской и англоязычной науке плодотворных эмпирических и теоретических исследований в макроисторической социологии и смежных областях и направлениях: геополитике, миросистемном анализе и макроэкономике, цивилизационном анализе и изучении геокультуры, социоестественной истории и т.д.(ср.3б). Нельзя отгораживаться от беспокоящих общество проблем, таких как экологические, связанные с опасностью новых войн, политические и социально-экономические (ср.3в).
В позитивном ключе также уверенно работает наша аналогия с Трансформацией. Осознать надвигающийся кризис философии необходимо, но недостаточно. Успешность выхода из кризиса будет зависеть от верности понимания идущих исторических процессов и от того умения, что у яхтсменов называется "поймать ветер": занять такое место средоточения исторических тенденций (если угодно - точку бифуркации), где интеллектуальные и организационные усилия дадут максимальные плоды, поскольку будут использованы естественные силы этих тенденций.
Я отнюдь не навязываю модели мегатенденций, режимов, динамических стратегий как единственно возможные, скорее это лишь пример рационального конструктивного мышления в данной сложной сфере, которое открыто критике и коррекции. Будут другие модели - будут и соответствующие поправки в философской стратегии. Пока же за неимением лучшего я именно в терминах этих понятий и моделей обрисую вкратце такую стратегию.
Поддержать движение за многополюсное партнерство и устойчивое развитие. Главная надежда и вероятный будущий козырь философии - подъем Мегатенденции III: переориентация экономического развития, направленности на многополюсный мировой порядок, мультикультурализм и устойчивое развитие.
Здесь роль философии должна заключаться в исследовании ценностных, онтологических и методологических оснований исследований и социальной практики, уже весьма широко, хотя и разрозненно ведущихся в данном направлении. Необходимость мультикультурального и исторического подхода к глобальным проблемам уже достаточно осознана; так В.С.Степин и В.С.Толстых пишут: "От глобального рассмотрения кризисных проблем необходимо перейти к парадигмальной критике (аналитике) мировых цивилизаций, их исторически сложившихся оснований. Если мировая цивилизация на гребне своих высших достижений подошла к осознанию того, что никакого гарантированного будущего нет, что, напротив, возникла реальная угроза прекращения, обрыва ("конца") истории, то, используя известный оборот "сам Бог велел", его представителям на Земле нужно задуматься о том, почему такое событие и финал стали возможными" (Степин и Толстых, 1996,с.13).
Если философии удастся на этой основе представить целостный, понятный и широкой общественности и влиятельным группам мировой элиты образ настоящего и направление глобальной переориентации развития человеческого рода, то рядом с таким эпохальным результатом последующее повышение статуса и возврат ведущей роли философии, ее рецентрация будут просто частным побочным следствием.
Российская философия за общенациональную консолидацию. В России и для российской философии встает та же задача. Вместо прислуживания западничеству или изоляционизму необходимо найти идейные основы для социального компромисса и широкого социального партнерства. Необходима общенациональная консолидация, но не в попытке имитации Запада (все равно не получится) и не в новом горделивом отгораживании (во-первых, не получится, во-вторых, отбросит страну далеко назад), а в согласии относительно комплекса главных национальных стратегий для выживания, успешного соперничества и победы в жестких условиях открытости ветрам геоэкономики, геополитики и геокультуры. Грош цена нашей российской философии, если она не сделает достойного вклада в идейное обеспечение такой консолидации.
Необходимость союза с социально-историческими и экологическими науками. Как было уже отмечено ранее, в одиночку философия не сможет справиться со столь глобальными задачами. Необходима поддержка со стороны социальных и исторических наук. В этом смысле грех не принять подарок благосклонной судьбы и не использовать результаты "золотого века" макроисторической социологии. Правда, для этого их необходимо изучить, а для наших соотечественников - еще достать и перевести соответствующие труды.
Такое заимствование, философское обобщение и обработка результатов науки - отнюдь не первое в истории философии (начиная от роли доказательной математики для развития древнегреческой философской мысли). Опыт показывает, что это не разовое предприятие, необходимо долговременное партнерство и сотрудничество с социальными исследователями и историками.
Сутью Трансформации стало то, что немецкие философы-идеалисты обосновали и возглавили приход естественных наук в университеты. Это был стратегический союз философии и естествознания, который в других условиях, уже, скорее, в целях выживания, а не экспансии был осуществлен в 1960-70 гг. в отечественной философии (см. Интервью с И.Т.Фроловым, с.29). Современные философы должны новый союз с социально-историческими и экологическими науками, обосновать и возглавить приход и развертывание макроисторической социологии и социоестественной истории в университетах.
К грантовой поддержке мультидисциплинарных проектов. Этот сюжет сразу подсказывает оптимальную линию поведения в обещающей обострение ситуации конкуренции в университетской среде, куда перемещается центр тяжести исследовательской работы. При этом сразу нужно взять ориентацию на грантовый порядок финансирования. При этом важнейшими представляются две принципиальные новации.
Во-первых, необходимо продумать, разработать и предложить новую систему распределения грантов, ориентированную не на узкие дисциплины и специализации, как сейчас, а на меж- и мультидисциплинарные исследования, особенно за соединение таких областей как макросоциология, демография, экология, экономика и геоэкономика, политология и геополитика, изучение цивилизаций, культурология и геокультура, психология, лингвистика, социальная философия, философия истории, философская антропология, философия техники и т.д. Все эти области с необходимостью требуют исторического анализа большой протяженности (longue duree), что означает необходимость широкого привлечения к таким проектам историков, архивистов, археологов. В проект исследовательской программы закладывается представление принципиальных практических рекомендаций, но основной остается работа по сбору и осмыслению эмпирического материала longue duree, по созданию и синтезу адекватных теорий. Именно таких фундаментальных исследований требует сегодняшняя глобальная практика.
Необходимость онтологической, концептуальной, методологической согласованности между столь разными областями науки всегда будет обеспечивать запрос к философским разработкам. Иными, словами, как философы Трансформации боролись за новые университеты, в которых естественным наукам и философии было уготовано достойное и почетное место, так и нынешние философы должны бороться за преимущественную грантовую поддержку мультидисциплинарных исследований, где достойное и почетное место наряду с историческими, социальными и экологическими науками вновь должна занять философия. В отечественной философии есть немалый задел для такой работы; развиваются идеи универсального эволюционизма, коэволюции человека и природы, синтеза системного и эволюционного подходов, интеграции дисциплинарных взглядов в единую общенаучную картину мира, (см., например, Степин и Кузнецова, 1994, Карпинская и др.1995, Кульпин, 1992).
Во-вторых, философы в союзе с учеными должны в корне перестроить отношения между фундаментальными, прикладными исследованиями и социальной практикой.
Ученые, особенно историки и исторические социологи традиционно отмежевываются от текущей суеты и опасаются заглядывать в будущее. Во многом, именно поэтому об их работах почти ничего не знают практики, те кто определяет социальные стратегии на глобальном, национальном и локальном уровнях. Соответственно нет интереса, нет поддержки, нет должного финансирования.
Философы, которым сегодня нельзя не задумываться о вероятном глобальном и национальном будущем, вполне могут взять на себя роль соединителей интересов социальных практиков с научными социально-историческими исследованиями. Причем потоки здесь противонаправленные и равным образом значимые для философии. Со стороны социальной практики (например, необходимости решения глобальных проблем) поступают запросы, прежде всего, к прикладному знанию, вот здесь и следует разъяснить и прикладным исследователям, и грантодателям, что параллельно необходимо часть финансирования направлять на поддержку фундаментальных мультидисциплинарных исследований (разумеется, с философской составляющей).
Философия как катализатор глобального интеллекта и ренессанса научных школ. Те же принципы работают в отношении грядущего подъема глобального интеллекта (международной интеграции исследований на основе компьютерных сетей).
Судя по имеющимся тенденциям, следующие десятилетия будут ознаменованы гигантским скачком в интеграции научных исследований посредством Интернета. Разумеется, здесь не обойдется без коммерции, неравноценных обменов, интеллектуальных краж и прочих неизбежных спутников нового подъема, но это не зачеркнет эпохальной важности становления того нового качества мировой науки, которое я называю "глобальным интеллектом". Здесь имеется в виду автокаталитический эффект, действие опять же мегатенденции "лифт", что приведет к мощному расширению кругозора, взаимообогащению разных научных областей и национальных научных традиций, более глубокой и эффективной интеграции с социальной практикой, к многим иным последствиям предсказать которые сейчас невозможно.
Вот здесь, по-видимому, и лежат широкие, пока еще скрытые ото всех возможности ренессанса, умножения, подъема и расцвета научных школ, но уже не замкнутых в одной стране, научном институте или вузе, а имеющих международный характер. Я имею в виду синтез научной школы как специфического интеллектуального сообщества с взаимной ответственностью и автокаталитическим эффектом (см. выше определение Н.Н.Моисеева) с т.н. "невидимыми колледжами" (международными коллективами ученых, связанных регулярной перепиской) на основе новых возможностей электронных сетей и гибкого характера современного грантового финансирования.
Междисциплинарный характер современных глобальных проблем требует и организации междисциплинарных научных исследований, причем с широкой базой сравнительных сопоставлений. "Строительные кирпичи" для этого уже есть - профессиональные научные и философские сети общения в Интернете и регулярных международных конференциях. Наиболее острым дефицитом при организации междисциплинарных проектов является целостное виденье, логическая совместимость различных онтологий, концептуальных схем и методов.
Именно философы могут и должны обосновать и возглавить интеграцию этих сетей, систематически разрабатывать общие логические, онтологические, концептуальные, методологические платформы для междисциплинарного взаимодействия, использовать автокаталитический эффект научных школ, формируя таким образом новое пространство глобального интеллекта.
Сегодня глобальный интеллект как сеть сетей ученых сообществ можно метафорически представить в виде титанического младенца в колыбели из паутины спутниковых связей. Это наш общий ребенок и скоро будет решаться в какого титана он вырастет. Будущий титан может быть использован, допустим, для более быстрой и эффективной перекачки идей и информации от слабейших к сильнейшим мира сего. Но, будучи "воспитанным" по-другому, титан может не грабить и разобщать, а объединять - объединять людей, объединять континенты, объединять разные сферы мышления, объединять теории.
Глобальный интеллект следует помыслить как быстро взрослеющего титана, который в грядущем нелегком веке сможет помочь человеческому роду соединить его знания и силы с гуманистическими ценностями. Философия со своими древними корнями мудрости и человеколюбия никак не может устраниться от своей роли в выращивании и "воспитании" этого нового детища человеческого рода.
С чего начать? Переводы, сети и сценарии Ну, конечно же, начать нужно с обдумывания и детального обсуждения этой статьи с коллегами и учениками. Если в результате всех сомнений и критики доводы останутся хоть отчасти убедительными, нужно попробовать и убедиться.
Попробовать ознакомиться с результатами "золотого века" макроисторической социологии, например, взяв в руки третий том "Материальной культуры и капитализма" Фернана Броделя (Бродель,[1979] 1992) с учетом того, что эта блестящая книга - не итог, а лишь самое начало мощного и широкого потока исследований.
Далее, рекомендую альманах "Время мира" (название заимствовано как раз у этого тома Броделя), библиографическую и многообразную иную информацию об этих направлениях в электронном Архиве философии истории (полная английская версия http://www.nsu.ru/filf/pha и ростки русской версии http://www.nsu.ru/filf/rpha).
Если получилось убедиться, что это направление исследований стоящее, то надо приложить все силы для дальнейшего знакомства с этими направлениями науки (переводы статей и книг, стажировки, переписка и т.д.). При благоприятном стечении обстоятельств за 3-5 лет можно не только перевести, опубликовать и освоить основные книги, но даже поднять на новый уровень отечественные исследования.
Самая прямая польза от этих переводов будет нашим историкам, социологам, политологам, культурологам. В чем же тогда роль и место философов? Необходимо, во-первых, быть компетентными во всех этих областях, быть инициаторами составления заявок комплексных исследований для получения грантов, организовывать коммуникативные сети между исследовательскими центрами и дисциплинами, становиться в центре этих сетей и предлагать общие интеллектуальные основы для научной коммуникации. В данном случае незаменимым средством является Интернет, и практически эта деятельность должна воплощаться в организации почтовых списков, связывании между собой Web-страниц исследовательский центров, в организации и ведении междисциплинарных научных проектов на основе компьютерной связи, с регулярными личными встречами участников для формирования эмоциональных контактов и взаимной ответственности, столь необходимых в научных школах.
Следующий шаг после переводов и сетей - составление сценариев будущего на основе явно заданных предпосылок. Практика показывает, что именно сценарии являются главной приманкой и для широкой публики, и для практиков, и для коллег-критиков. Научно-обоснованные сценарии глобального и национального будущего, пусть их будет много, они будут разными и противоречащими друг другу, послужат основой и для научной, и для широкой общественной дискуссии, в которой в выигрыше будет непременно философия как застрельщик этих обсуждений. После этого уже возникнут новые задачи.
После славного Рождения европейской философии в Древней Греции основные части ее - натурфилософия, метафизика, этика и логика - стали на многие столетия рациональной основой мировоззрения, даже при известном подчинении богословию.
Трансформация конца XVIII - начала XIX вв. (появление классического немецкого идеализма как инструмента университетской реформы) может рассматриваться как заключительный аккорд более долгой и глубокой Первой философской трансформации - воцарения теории познания и новой логики в философии, завоевания господства самой философии в высшем образовании и академии, занятия философией бывшей господствующей позиции богословия в институциональном формировании мировоззрения (XVII-XX вв.).
С 1960-70-х гг. интерес к теории познания пошел на спад; в самом деле, науки достаточно уверенно развиваются на уже разработанных гносеологических и методологических основах. Нынешний кризис философии может привести к XXI веку с философией, отодвинутой на задворки. Но кризисы бывают предтечей не только упадков, но и перспективных структурных сдвигов.
Данная статья, по сути дела, является подступом к идее Второй философской трансформации - возврату основной тематики к натурфилософии, метафизике и этике на новом уровне.
На место натурфилософии встает целостное осмысление истории Вселенной, социоестественной истории, настоящего и будущего планеты в аспекте взаимодействия Природы и столь опасно выделившегося из нее человеческого рода.
На место метафизики встает новая изощренная онтология, позволяющая исследовать взаимоотношения между "обитателями" таких разных "миров" или " сфер бытия" как материальный мир (биотехносфера), мир психики, сознания и общения (психосфера), мир социальных отношений и взаимодействий (социосфера), мир передающихся из поколения в поколение идей, образов и символов (культуросфера).
Этику дополняет аксиология, призванная интеллектуально освоить неизбежность конфликтов между ценностями, указать пути их максимально безболезненного, ненасильственного разрешения.
С этим новым мыслительным арсеналом философия должна играть одну из ведущих ролей в развитии глобального интеллекта как широкой сети мультидисциплинарных исследований, использующих современные компьютерные технологии, с ориентацией на воссоздание "невидимых колледжей" и научных школ с автокаталитическим эффектом, основанных на грантовом финансировании и прямо связанных с социальной практикой.
Будущее покажет, произойдет или нет Вторая философская трансформация, какой действительный облик она примет. Сейчас же от нас, философов и философски ориентированных ученых, зависит насколько достойную роль займет философия в интеллектуальной перспективе начинающегося столетия.