Из книги Р.Коллинз Макроистория: очерки социологии большой длительности. М. УРСС. 2015. С.70-77.

Глава 1

ЦЕНТРИРОВАННАЯ НА ГОСУДАРСТВЕ
ТЕОРИЯ РЕВОЛЮЦИИ И ИДЕОЛОГИИ:
ДОСТИЖЕНИЕ ЗРЕЛОСТИ

 

ВУТНОУ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА
ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ПРОИЗВОДСТВА

Как и в случае Голдстоуна, содержание книги Вутноу [Wuthnow 1989] не очень хорошо отражается ее названием «Сообщества дискурса», которое, несомненно, было выбрано в связи с интересом к внутренней динамике культуры. Но оно дает ложное впечатление, создавая образ «теплых и пушистых» дискуссионных кружков. Чтобы устранить заблуждение, укажем, что книга Вутноу посвящена социальным конфликтам, а ее базовая аргументация напоминает мне «Немецкую идеологию» Маркса и Энгельса, как будто эта книга переписана в терминах сегодняшней центрированной на государстве теории. Тема книги передается более ясно ее подзаголовком: «Идеология и социальная структура в Реформации, Просвещении и европейском социализме». Таковы идеологии трех великих волн революций эпохи модерна; первая волна включала Английскую революцию, вторая — Французскую, Американскую и большинство революций XIX в., третья — революционные события ХХ в. примерно до 1965 года. Это книга, которую мог бы написать дух Энгельса в соавторстве с духом Георга Зиммеля.

В соответствии с сегодняшними канонами учености, Вутноу опрокидывает традиционную динамику классов-акторов. Тем не менее, некая версия классовых конфликтов имеет большое значение в его модели. Таков конфликт экономических интересов, который подчеркивали Мур и Скочпол: конфликт между правительственными чиновниками и землевладельцами по поводу доходов [пополняющих государственный бюджет]. Концепция Вутноу — это конфликтная теория коалиций. В течение всех трех рассмотренных им революционных периодов новые политические и экономические ресурсы укрепляли государственный сектор; затем, если имела место патовая ситуация или длительное равновесие сил между государственными акторами и главными обладающими собственностью консерваторами, открывалось пространство для «третьей партии» культурных предпринимателей, которые в конечном итоге выигрывали от борьбы — tertius gaudens. В эпоху Реформации патовая ситуация возникла между аристократами-землевладельцами и городскими / основанными на торговле государственными структурами; в эпоху Просвещения — между центральной бюрократией и независимыми представительными органами, в которых доминировала аристократия, а в социалистических движениях XIX в. — между землевладельческими и буржуазными партиями. Классовые интересы продолжали действовать, но они прямо не определяли идеологию, причем наиболее влиятельные классовые акторы находились на реакционной стороне.

В контексте этих конфликтов, Вутноу документально прослеживает смещения материальных основ культурного производства. Во время Реформации произошел раскол в том, что можно было бы назвать «ритуальной экономикой» церкви. В сельских приходах повседневная жизнь была организована календарным циклом религиозных собраний, причем в центре церемониального внимания оказывались местные аристократы. Отнюдь не удивительно, что сельские землевладельцы были оплотами традиционного католицизма, поскольку они непосредственно покровительствовали священникам и в обмен получали эмоциональную и символическую легитимацию своего статуса. Протестантизм, в своем упрощении ритуалов, в переводе проповедей и книг на национальные языки, атаковал как религиозный, так и социальный статусный порядок.

Реформы протестантизма происходили по целому ряду причин; Вутноу специально не разбирает их, но вместо этого концентрирует внимание на периоде 1519-1559 гг., когда государства Европы решали, принимать ли им эти реформы. Несомненно, можно было бы вернуться к расколам в церковном управлении 1300-х гг., провалу консилиаристского движения* в 1400-х гг. (которое превратило бы централизованное папство в республику епископов) и кризису в папских финансах, что было связано с отвержением Лютером продажи индульгенций, приносившей немалые доходы. Здесь чувствуется другой момент взаимодополнительности между исследовательскими интересами Вутноу и Голдстоуна, поскольку средневековое папство претерпевало некую версию государственного распада. Вутноу сосредоточивает аналитическое внимание на последствиях революции, т.е. на том этапе, в анализе которого позиция Голдстоуна является наиболее слабой. В модели Вутноу Реформация была успешной в тех местах, в которых государство было способно выуживать доходы из новых источников, появившихся в связи с ростом торговли. Эти государства, — прежде всего, вольные города и независимые княжества в Германии, Швейцарии и Нидерландах, и в меньшей степени в Скандинавии и Англии — могли набирать свой штат чиновников, не впадая в зависимость от сельской экономики как сферы доминирования аристократии. Превосходная ресурсная мобилизация этих государств позволяла им бросать вызов аристократии в контроле над церковью, ее собственностью и доходами. Религиозные реформаторы вырастали и расширяли свое влияние внутри этой борьбы, некоторые из них стали лидерами, а их идеи были институционализированы там, где ресурсный баланс в наибольшей мере смещался в пользу государства. Там, где таких условий не было — в Испании, Франции, Восточной Европе — Реформация потерпела провал.

Взрывной рост ратовавших за секуляризацию интеллектуалов, составлявший суть Просвещения, был обусловлен другим сдвигом в средствах культурного производства. Здесь государство было еще более значимым, поскольку новые книгопечатные предприятия сильно зависели как от правительственного лицензирования, так и от спонсированных правительством публикаций. Интеллектуалы обретали новую основу для своих карьер в качестве публицистов, пишущих для политических фракций в парламентских режимах, как это было в Англии, и в салонах, которые возникали вокруг разбухавших правительственных центров, таких как Париж. Фоном служило прохождение государством следующего этапа экспансии в тандеме с экспансией капиталистической экономики; их сплав и составил патронажную основу для новых интеллектуалов, уже не зависевшую от прежней — церковной — основы интеллектуальной деятельности. Чтобы интеллектуалам вступить в своем праве в новый раунд творчества, должен присутствовать и второй ингредиент: раскол в руководстве, когда центральной бюрократии брошен вызов со стороны независимых адвокатов, парламентов или разнообразных религиозных организаций. Это давало множественные основы для патронажа, который был частично автономен относительно короны. Интеллектуалы с радостью восприняли благоприятный рынок [для своих сочинений] и могли выбирать между соперничавшими патронами. Следствием же была, хотя сам Вутноу не развивает явным образом этот пункт, озабоченность Просвещения верховенством «разума», что являлось идеологией автономии интеллектуалов, их рефлексией над своей новой ситуацией, в которой они стали культурными посредниками в политическом балансе сил.

Третий случай, разбираемый Вутноу, — это рост социалистических идеологий с 1864 по 1914 гг. Здесь наиболее благоприятным обстоятельством было сильное вмешательство централизованного государства в экономику с целью обеспечения ее роста. Архетипический пример представляет индустриализация бисмарковской Германии, которая стала местом самого сильного и активного в интеллектуальном отношении социалистического движения в Европе. Решающее значение имела общая структура политических коалиций. Там, где авторитарное государство было в высокой степени интервенционистским, партия консервативных землевладельцев была вынуждена образовать альянс с промышленной буржуазией; при этом, рабочий класс, исключенный из структур власти, выталкивался на левый фланг. Напротив, там, где буржуазные республиканцы одержали политические победы над консерваторами (как в Англии, Франции, Италии и Испании), имела место иная тенденция: все левые партии объединялись, чтобы противостоять правому реваншу. Буржуазные либералы оказывали некоторую поддержку интересам рабочего класса, тем самым, придавая умеренный характер реформистской политике; поэтому в этих странах социалистическая идеология была слабой.

Непосредственной материальной основой для интеллектуалов-социалистов были редакторские позиции в массовых газетах и журналах, которые спонсировались соответствующими политическими партиями. Сильнейшей эта база была в Германии, где профсоюзы и парламентские политики образовали некое виртуальное государство в государстве. Неудивительно, что именно здесь социалистические идеи разрабатывались наиболее профессионально под руководством Энгельса (публиковавшего рукописи Маркса в 1880-х и 1890-х гг.), Августа Бебеля, Карла Каутского, Эдуарда Бернштейна, Рудольфа Гильфердинга, Розы Люксембург и других. Зарубежные революционеры, такие как Ленин, взирали на Германию как на центр мирового социалистического движения. Россия, которую Вутноу не включил в свои сравнения, как представляется, также соответствует базовому структурному паттерну классовых коалиций, хотя там были более скудными материальные ресурсы для интеллектуалов социалистической направленности.

Оглядываясь на сравнения, проделанные Вутноу, можно заметить, насколько сильна в них идейная преемственность в отношении к работам Мура, Скочпол и Голдстоуна. В некоторых вопросах Вутноу в большей мере соглашается с Муром: хотя история уже не соответствует прежней марксистской схеме поднимающихся социальных классов, все равно классовые конфликты производят такой баланс сил, в который продвигаются интеллектуалы со своим собственным творчеством. Также экспансия капитализма повсюду играет важную роль, хотя и отстоит дальше в причинной цепи. Никто пока еще не осуществил великий синтез всех частей этой картины, но уже есть значительное согласие относительно роковых последствий коммерциализации сельского хозяйства (Мур), материальной экономики государства (Скочпол, Голдстоун, Вутноу, Тилли), паттернов внутриэлитного конфликта, порожденного вышеперечисленными факторами (все эти теоретики), а также предоставления автономного пространства для интеллектуалов (Вутноу).

В трактовке Реформации у Вутноу ключевым фактором является способность государств захватывать источники доходов, которые не принуждают их состязаться с обладателями земельных богатств. Именно неспособность проделать это, как показывает Голдстоун, составляет один из главных путей, ведущих к государственному распаду в Англии в 1640 г. и во Франции в 1789 г. Реформация потерпела поражение во Франции вследствие зависимости государства от аристократии. По геополитическим причинам этот момент был наиболее острым в период Реформации, когда французские короли терпели военные поражения, а в 1525 г. король даже был выкуплен дворянством*. В Англии, как отмечает Вутноу вполне в духе Голдстоуна, подъем цен на сельскохозяйственную продукцию в конце 1500-х гг. привел к возрождению земельной аристократии и попыткам восстановить католичество [Wuthnow 1989: 154]. В результате номинальный протестантизм английской церкви попал в средоточие затяжного конфликта между религиозными фундаменталистами и сектантскими протестантами. Таким образом, идеологическая мобилизация, объясняемая Вутноу, во многом заполняет большую часть дискурса, который сопутствовал голдстоуновским государственным распадам.

Проведенный Вутноу анализ условий, при которых преобладают социалистические движения, перекликается с моделью Баррингтона Мура относительно паттернов создания коалиций. Мур показал, что когда землевладельцы продают свою сельскохозяйственную продукцию непосредственно на рынке и контролируют сельский труд традиционными методами принуждения, интересы аристократии оказываются тесно связанными с интересами авторитарного государства. Впоследствии, когда проводимая сверху индустриализация порождает классовый альянс между землевладельцами и промышленной буржуазией («брак железа и ржи»), рабочим уже некуда податься, кроме как в революционную оппозицию. Если Германия — это один полюс, то Соединенные Штаты — другой, хотя Вутноу и не вникает в последний случай. Как утверждал Мур, в Соединенных Штатах исчезновение, в связи с ликвидацией рабских плантаций, консервативных, склонных к принудительному контролю над трудом землевладельцев устранило и аристократию как фракцию в [потенциальных] классовых коалициях. В американской политике доминировала буржуазия (включавшая мелких, работавших на рынок фермеров) при отсутствии авторитарного класса; долгое время здесь вообще не было партии, которая ратовала бы за сильное централизованное государство. Поскольку государственный патронаж прямо или косвенно является основой для политизированных интеллектуальных движений, отсутствие как сильной партии рабочего класса, так и централизованного государства, объясняет приватные условия существования американских интеллектуалов.

В своем анализе Вутноу сосредоточивает внимание на материальных основах культурного производства, а также на политических и экономических конфигурациях, дающих пространство и «возможность дышать» интеллектуалам. Он особенно не вникает в само содержание их идей. Вутноу делает упор, особенно в случае Реформации, на процессе, благодаря которому отбираются и институционализируются идеи. Некоторые рецензенты посчитали это слабостью книги, неспособностью автора придать идеям автономную значимость. Но перед тем, как поддаться нынешней риторике в наших заключениях, давайте рассмотрим то, что показывает сам Вутноу. Когда материальные и структурные условия благоприятны, происходит настоящий взрыв интеллектуального производства. Вместе с этим распространением идей возникает и обширная область несогласия. Для творческих интеллектуалов оставаться в анонимности — это почти противоречие в терминах, причем отмечаются, или «засвечиваются», они, говоря нечто отличное от других. В связи с этим, сами интеллектуалы как группа не могут производить структурные изменения, поскольку проявляют слишком большое несогласие относительно того, в каком направлении следует двигаться.

Как признает в нескольких местах Голдстоун, распространение критических идеологий дополняет атмосферу государственного распада. Однако среди этих идей должен быть сделан некий отбор, если им собираются придать какую-то согласованность в период послереволюционной перестройки. Это проявляется в огромном диапазоне критических позиций относительно католических догматов и практик в конце Средневековья. После 1300 г. появились всевозможные мистики, оккультисты, платоники, скриптуралисты*, пиетисты, аскеты и другие, не говоря уже о множестве конкретных планов реформы церковной организации. Лютер стал центральной фигурой не потому, что его учение было каким-то более проникновенным, чем у других, а потому что его мятеж в ситуации «лоскутного одеяла» германских государств привел к ряду политических беспорядков, а это, в конечном счете, привело к разрушению централизованного руководства Папы. Сходные паттерны, похоже, имеют место и в других революциях. Нравится нам это или нет, но творчество интеллектуалов отбирается и выдвигается на первый план сдвигами в политических структурах; само по себе оно не определяет направление, в котором изменяются структуры.

При этом,  все еще остается вопрос о том, как объяснить содержание идей самих по себе. В некотором важном смысле культура автономна, но это не означает, что она никак социально не детерминирована. Вутноу утверждает, что культурное производство расширяется в творческом плане, когда политическая и экономическая структура дает ему пространство, «позволяющее дышать» — хорошо поддерживаемый, но конкурентный рынок для идей. Исторически выстроенная автономия этого пространства и составляет автономию культуры. Это не означает, что социологи ничего не могут сказать о внутренней организации конкурентного пространства интеллектуальной жизни; история творческих идей — это история последовательных перестроек сетей интеллектуалов, а также альянсов и конфликтов между ними. Но это уже иной сюжет, развитый в другой работе [Collins 1998]**; такие процессы отнюдь не являются движущей силой политической или экономической истории.

 

Социология после упадка [марксизма]

Да, после падения традиционной марксистской парадигмы макросоциология продолжает существовать. Центрированная на государстве концепция революции в теории политических и идеологических изменений дала нам внутренне согласованную модель, позволяющую объяснить многие варианты событий, которые составляют богатство нововременной и современной истории. Конечно же, продолжаются споры относительно акцентов, остаются подвешенными некоторые нерешенные вопросы, есть еще пробелы, остаются границы, за которыми спекулятивные размышления опережают надежный [эмпирический] анализ. Также могут обнаружиться некоторые серьезные недостатки в центрированной на государстве модели. Однако точки пересечения и согласия в работах Мура, Скочпол, Голдстоуна и Вутноу, а также Тилли, Калхуна, Манна, теоретиков в области геополитики и других, дают крепкое основание судить о том, что получено нечто серьезное и прочное в самом ядре общей теории.


· tertius gaudens (лат.) — третий радующийся, т.е. выигрывающий от распри двух сторон.

* Консилиаризм — католическое учение о приоритете церковного совета перед папой (прим.перев.).

* В битве при Павии (Ломбардия) французы потерпели поражение от армии Габсбургов, конь короля Франции Франциска I был подбит из аркебузы, а самого тяжело раненного и сдавшегося короля захватил в плен вице-король Неаполя. Франциск пробыл в плену целый год, подписал унизительный для Франции Мадридский договор, но потом, благодаря финансовой помощи французского дворянства, был освобожден, денонсировал Мадридский договор, вступил в союз с Англией и Османской империей и продолжил борьбу с Габсбургами (прим. перев.).

* Скриптуралисты — те, кто признает как основу знания лишь священные тексты (в христианстве — Библию) (прим. перев.).

** Русский перевод: Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск. Сибирский хронограф. 2002. 1280 с.