К списку публикаций

СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ —

ЭТО ДОГМА ИЛИ ОРУЖИЕ ПРОТИВ ДОГМЫ?

(к вопросу о многофакторности исторической динамики)·

 

 

Н.С.Розов

www.nsu.ru/filf/rozov/

 

Нравится нам это или нет, но в России социальная философия, по-видимому, еще долго будет нести на себе печать исторического материализма. Истмат же являлся одной из наиболее идеологизированных и догматичных «общественных дисциплин», обязательных для изучения.

Современные идеологические тексты, рядящиеся в одежды социальной философии, сменили официальный марксизм-ленинизм на православие, евразийство, имперство, национализм, консерватизм, либерализм, западничество и антизападничество. Здесь догмы ясны и прозрачны настолько же, насколько бедна теоретическая мысль.

Гораздо реже встречаются собственно философские работы, трактующие динамику развития общества, структуру и ход истории, методологию социальных и исторических исследований. Увы, родимое пятно догматичности встречается и здесь.

Обречена ли социальная философия на догматизм? Есть ли путь освобождения?

Рассмотрим неявное присутствие догмы в небольшой, но содержательной работе Д.В.Трубицына[1]. Для меня она интересна серьезной критикой некоторых моих положений, неплохой ориентацией в предмете, достаточно последовательной внятной позицией, а также прямой постановкой вопроса о статусе и специфике  философии в отношении к исторической макросоциологии, привнесение которой на российскую почву проходило не без моего участия[2].

Д.В.Трубицын при изложении концепции множественности базовых факторов исторической динамики допускает одну существенную неточность. Хотя я действительно не выделяю всегда и везде доминирующего фактора (как и пресловутого «системообразующего элемента»), но при этом никогда не говорил о «равной роли» факторов изменений. Значимость, относительный «вес» факторов меняются от общества к обществу и от эпохи к эпохе. Обоснование такого взгляда — отдельная интересная проблема, но она уведет нас от выбранной темы.

Также некорректно было приписывать мне взгляд на модернизацию как на переход общества от «экстенсивной к интенсивной динамической стратегии». Такова позиция Эрика Джоунса относительно специфики «европейского чуда» и европейской модернизации[3]. Я же просто различал два типа динамических стратегий, не делая никаких уточнений. Если же говорить по существу, то экстенсивные стратегии колонизации, завоеваний, расширения рынков, технологической, социальной и культурной экспансии в колониях и зависимых странах никак не вычеркнуть из истории модернизации.

Пока речь шла только о прояснении позиций и устранении ошибок понимания. Далее уже обнаруживаются догмы.

Д.В.Трубицын пишет: «… для того, чтобы осмыслить социально-философскую суть данного процесса (модернизации), необходимо, на наш взгляд, абстрагироваться от факторов, не вытекающих непосредственно из взаимоотношений природы и общества»(Трубицын, цит.соч.). Итак, социально-философская суть какого-либо процесса оказывается намертво привязанной к взаимоотношению природы и общества. Откуда это следует? Почему это считается само собой разумеющимся?

Д.В.Трубицын отчасти объясняет свою позицию: «…природа модернизации – строго экономическая, поскольку изменяется, прежде всего, режим «кормления» на данной территории, основу которого составляет материальное производство как сфера взаимоотношения природы и общества»(там же). Эти положения автор не считает нужным аргументировать, поскольку они для него непреложны и самоочевидны. Явственно виден вполне классический марксизм с его экономоцентризмом и техноцентризмом. Поскольку модернизация, согласно Д.В.Трубицыну, как экономическое по своей сути явление, считается главным существенным изменением взаимоотношения природы и общества, а анализ только этого отношения мнится единственно законным предметом социальной философии, то огромное число исторических явлений (рождение и гибель цивилизаций, войны и революции, расцветы и закаты искусства, литературы, философии) вдруг оказываются за бортом — они уже почему-то недостойны социального философского осмысления, ну разве что как ускорители или тормозы экономической модернизации.  «…Миграция, насилие, а также «гибель сообщества», как возможные результаты кризиса, даже принимая во внимание, что они происходят и происходили много чаще, нежели удачно завершенная интенсификация режима, интересуют нас с точки зрения социально-философской проблематики как ответ на вопрос, почему модернизация не происходит» (там же).

Обратимся к проблеме связи и разграничения социальной философии и макросоциологии. Д.В.Трубицын верно отмечает, что эмпирический и теоретический анализ факторов исторической динамики — это предмет макросоциологии как научной дисциплины. Однако при этом он противопоставляет развитие изменениям и динамике, единственность доминирующего («генерального») фактора развития — множественности факторов динамики, приписывая социально-философскую значимость только первому полюсу (однофакторному развитию), тогда как второй полюс (многофакторная динамика) считается второстепенной, лишенной социально-философского значения проблематикой макросоциологии.

Здесь сделано не просто упрощение, но и весьма существенное искажение как моей позиции, так и сути дела. Хотя развитие и прогресс с середины XX века действительно уже не являются центральными категориями социальной философии и макросоциологии, но они и не исчезли безвозвратно. Теперь исследователи, в том числе макросоциологи, больше пишут о модернизации, системной трансформации, необратимых качественных и структурных изменениях, фактически называя новыми словами то же самое развитие. Изменение относится к развитию просто как род к виду. Развитие — это всегда изменение, но особенное: с характеристиками необратимости, структурных и качественных преобразований, появления новых свойств, а также совершенствования, расширения возможностей, функций и способностей некоторой системы по каким-либо параметрам. Остается совершенно неясным, почему о развитии имеет право толковать только социальная философия и почему макросоциологии в этом отказано.

Еще более сомнительной и совершенно бездоказательной догмой является тезис о наличии единственного «генерального фактора» для развития. Поскольку законной темой социальной философии Д.В.Трубицын признает только взаимоотношение природы и человека, а отношение это является трудовым, то труд и экономика и считаются таким «генеральным фактором». «Обоснование» выглядит достаточно странно: «однозначный детерминизм является попыткой найти сущность явления. [...] И на наш взгляд, нет ничего плохого в том, что марксисты обнаружили данную сущность в труде как способе реализации творческой способности человека» (там же).

Вряд ли можно отрицать, что каждый феномен развития, особенно социально-исторического развития, — весьма сложное явление. Попытка найти его сущность похвальна, но откуда следует, что эта сущность непременно проста — однофакторна? В этой мифологеме не больше доказательности и какой-либо эмпирической, теоретической или даже философской оправданности, чем в древнем представлении о простоте и неделимости человеческой души.

Вопрос о том, «что плохого в открытии марксистами труда как искомой сущности» и вовсе забавен. В этом нет ничего плохого, но и ничего хорошего, кроме моральной благонамеренности. Плохо же то, что воинственная, по сути своей конфликтологическая, гегельянская концепция Маркса о противоречиях и классовой борьбе как главных движущих силах общественного развития кастрируется, превратившись в миролюбивое превознесение «труда» и «творчества». Плохо также то, что реальное обоснование единственности «генерального фактора» через сравнительный анализ реальных феноменов общественного развития подменяется отсылкой к авторитетам и квазиморальным сентенциям.

При всем этом остается законным и важным вопрос о соотношении социальной философии и макросоциологии. Д.В.Трубицын обвиняет меня в попытке заменить социально-философский анализ макросоциологическим. На самом же деле я признаю необходимыми оба подхода, различая их как философский и научный. Разница же между ними не в признании однофакторности или многофакторности, а совсем в другом.

Чтобы прояснить этот непростой вопрос, обратимся к соответствующему сектору интеллектуальной истории. Как это ни странно может показаться, социология рождалась и развивалась вначале именно как макросоциология. Огюст Конт, Карл Маркс, Джон Стюарт Милль, Фердинанд Теннис, Герберт Спенсер, Эмиль Дюркгейм, Макс Вебер, занимались, главным образом, макросоциологической проблематикой. В то время научный методический аппарат социологии еще не был разработан, приходилось обсуждать множество абстрактных онтологических, эпистемологических и аксиологических вопросов, поэтому работы этих авторов с тем же успехом могут считаться социально-философскими. В XX веке социология стала более эмпиричной, методичной, во многом утеряла интерес к большим историческим процессам, хотя Питирим Сорокин, Алан Парсонс, Баррингтон Мур, Норберт Элиас, Никлас Луман, Рейнхард Бендикс и другие продолжали макросоциологические исследования. С 1970-х гг. появилась самосознательная историческая социология и началось бурное возрождение макросоциологии — тот период, который Р.Коллинз назвал «золотым веком»[4]. Теперь в западной (прежде всего, американской) традиции макросоциология — вполне институализированная ветвь социологии с кафедрами, учебными курсами и учебниками, своими журналами и профессиональными сообществами[5]. В России макросоциология пока нелегитимирована и «растаскивается» между геополитикой, социальной и экономической историей, социальной философией и философией истории, политологией и политической философией.

Поскольку теперь историческая макросоциология оформилась (путь и не у нас пока) как полноценная и полноправная наука, можно провести грань между ней и социальной философией. Как всякая наука, макросоциология призвана вести эмпирические и теоретические исследования, для чего использует достаточно стандартные методы (как правило, макрокаузальный анализ — синтез сравнительно-исторического и гипотетико-дедуктивного подходов[6]), которые всегда зиждутся на определенных онтологических и эпистемологических предпосылках.

Например, онтологические предпосылки могут состоять в том, что существуют общества (миросистемы, цивилизации, формации, города, нации, этносы, классы, культуры и проч.), они являются тем-то и тем-то. Эпистемологические предпосылки состоят, например, в том, что общества (и прочие целостности) даны через такие-то наборы данных, что их можно сравнивать по разным параметрам, что такие-то эмпирические подкрепления теоретических тезисов являются необходимыми и/или достаточными и т.д. Ясно, что полного единства взглядов у макросоциологов относительно предпосылок нет (как этого нет и в социологии и в прочих социальных науках). Однако, это не мешает специалистам понимать друг друга и продолжать свои исследования, опираясь на достижения коллег.

Чем же отличается социально-философский подход? Выделение какого-то единственного «генерального фактора», сосредоточение на «развитии» или на «труде» —  это лишь частные (и весьма устаревшие, восходящие к Тюрго или Адаму Смиту) макросоциологические концепции. Сущность и ценность социально-философского подхода не в догматичности, а напротив — в критическом отношении ко всяким догмам, устоявшимся и привычным взглядам и предпосылкам.

Существуют ли общества (цивилизации, культуры и т.д.) на самом деле, либо это только фикции? А если и существуют, то как? В чем ограниченность выделения факторов изменений (динамики, эволюции, развития)? Как еще можно исследовать социально-историческую причинность? Что такое развитие? Один ли это тип явлений или несколько? В каких случаях оправдано использование данной категории?

Все это — вопросы не научные, никакое эмпирическое и даже теоретическое исследование не даст на них ответа. Остается только социально-философское рассмотрение, причем сущностно антидогматическое. (Разумеется, вопросы смысле истории являются исключительно философскими, но меня никак не обвинить в их игнорировании[7]. Заметим, что подлинно философские, не религиозные и не идеологические, рассуждения на эти темы должны быть тем более антидогматическими).

Действительно непростым является спор относительно экономоцентризма: является ли экономическая сторона социально-исторической действительности главной (в конечном счете определяющей и проч.)? Такие крупные авторитеты в современной макросоциологии как Стивен Сандерсон и Грэм Снукс разделяют этот исконно марксистский взгляд.[8] Мне ближе веберианская позиция (Р.Коллинз, Т. Скочпол, М.Манн, Ч.Тилли и др.), но состоит она вовсе не в отрицании значимости экономической сферы.

Согласно Веберу всегда следует учитывать четыре главных аспекта: политику (власть, государство и бюрократия), хозяйство (экономика, производство, обмен, распределение), религию (теперь обычно говорят о культуре и идеологии) и положение на международной арене (геополитику). Я бы добавил сюда географию (границы, ландшафты, расстояния, почвы, акватории), демографию (расселение, этническое разнообразие, миграции), социально-структурную сферу (структуры родства, образования, информирования, медицины) и технологии (инфраструктура, связь, транспорт и проч.).

Вопрос о том, какая сфера самая важная, представляется не философским, а пустым и бесполезным. Гораздо более продуктивным является вопрос о силе воздействия изменений в одной сфере на изменения во всех остальных сферах, а также вопрос о том, есть ли в какой-либо из перечисленных сфер (или в нескольких сферах) некий постоянно действующий «мотор» — движитель, порождающий основную долю динамики и необратимых эволюционных изменений (развития). Для решения таких проблем можно и нужно ставить широкие исследовательские программы, основанные на сравнительно-историческом и теоретическом подходе, но их никак не решить ссылками на авторитеты или благонамеренными указаниями на «доброе и вечное» (труд, нравственность, разум, свободу, веру и проч.).

Насколько мне известно, такого рода программы, открытые к разным обществоведческим парадигмам, не были реализованы. Марксисты постоянно упирают на роль экономики, цивилизационщики — на роль культуры, либерально ориентированные исследователи — на политические и правовые институты и т.д. Веберианцы выгодно отличаются многомерным видением, но их упор на четыре сферы Вебера обычно не доказывается, а берется в качестве априорной предпосылки.

При отсутствии результатов систематических исследования здесь я могу привести только предварительные соображения. Сами сферы ни на что не влияют, они являются только областями, которым мы приписываем изменения, обладающие некоторой силой воздействия на другие изменения. Так, рост производства или расширение рынков мы привыкли приписывать экономической сфере, но более пристальный взгляд всегда обнаружит в этих явлениях также технологический и социально-структурный аспекты. Некоторые аспекты могут показаться незначимыми просто потому, что соответствующие целостности и качества не меняются или меняются медленно. Они имеют статус условий (часто необходимых, но недостаточных) для рассматриваемых изменений. Все, что происходит в экономике, тем более, процессы социально-экономического развития, всегда происходит в условиях определенных ландшафтов с ресурсами, коммуникациями и проч. (география), сложившейся структуры расселения (демография), структур могущества на территориях (геополитика), структур власти и принятия решения, правовых режимов и институтов (политика).

Нет никаких сомнений, что в некоторых условиях экономические реалии имеют тенденцию к саморазвитию, например, рынки расширяются, над рынками обмена надстраиваются рынки средств и условий обмена и т.д. Однако весьма проблематично выводить эти явления из «труда»: люди в своем большинстве при прочих равных стремятся трудиться не больше, а меньше. Сами свойства труда, его интенсивность, качество, продолжительность являются следствием сдвигов в структурах рынков (в том числе рынка рабочей силы). Экономика далеко не всегда и не везде развивается, часто она стагнирует, оставаясь неизменной в течение столетий, а иногда деградирует. В каждом таком случае можно обнаружить детерминирующие такой ход событий географические, демографические, геополитические и политические условия.

Обратившись к другим сферам, обнаружим примерно такую же картину. Нередко население растет, но далеко не всегда. Замкнутый ландшафт, жесткие морально-правовые нормы, высокая детская смертность, недостаток продовольствия могут привести к демографической стагнации или даже депопуляции. Политические режимы и институты могут развиваться, но также могут стагнировать, более того, даже в наше время есть случаи распада государств на враждующие варварские племена (Афганистан, Конго и др.). То же происходит с технологиями, социально-структурной сферой, религиями и идеологиями.

Наиболее устойчивой представляется география, но тем более оказываются впечатляющими резкие сдвиги в свойствах ландшафтов. Такие изменения могут иметь как антропогенный (засоление почв, вырубка лесов, иссушение рек и озер как следствие агрикультурной деятельности), так и спонтанный характер (наступление пустынь, похолодание и потепление климата).

Пожалуй, можно согласиться, что за многими изменениями в большинстве указанных сфер стоит человеческая активность, а эта активность определяется запросами и потребностями. В свое время указание Марксом и Энгельсом на базовую роль человеческих потребностей было, несомненно, большим прорывом в обществознании. Однако ограничение этих потребностей только экономикой — крайнее упрощение, на сегодняшний день уже недопустимое. Точно также сведение труда к экономической сфере представляется слишком узким  взглядом. Помимо потребностей воспроизводства человека и воспроизводства средства существования[9] есть не менее значимые потребности в безопасности, в социальной поддержке и включенности в группы себе подобных, в сохранении и повышении престижа, в ценностно-символическом оправдании своей жизни, в познании. Ради этого люди вооружаются и воюют, сплачиваются в кружки, группы, сообщества, нации, совершают открытия, предпринимают опасные вояжи, пишут статьи и книги, выступают с проповедями и речами, строят храмы и университеты.

Нынешние марксисты кажутся навечно загипнотизированными догмой о первостепенной значимости именно «производительного труда» (рабочего, крестьянина, инженера, в лучшем случае, врача, учителя, программиста, менеджера и продавца). Деятельность религиозного миссионера, политика, дипломата, военачальника, банкира, активиста-эколога не приводит к появлению материального продукта, не считается производительным трудом. Экономоцентризм, бывший свежей и революционной мыслью в 1840-50-е гг. при тогдашнем засилье идеалистического гегельянства, теперь становится весьма узкой и скучной догмой, мешающей видеть всю широту и разноцветье источников исторической динамики, эволюции и развития.

Д..В.Трубицын понимает под генеральным фактором общественного развития «такой фактор, который направляет это развитие и определяет собой изменения во всех сферах общественной жизни на протяжении длительных этапов развития, определяет именно исторические, по своей важности, моменты, такие как разделение труда, неолитическая революция, модернизация и другие, а не отдельные события мировой истории.»

Специфика социально-философского взгляда состоит, как было сказано выше, во внимании к предпосылкам, критическом отношении к кажущимся очевидностям, в антидогматизме. К сожалению, этим критериям никак не удовлетворяет вышеприведенное определение. Важность исторических моментов должна не вычитываться из общедоступных (и крайне устаревших в России) учебников, а сама быть проблематизирована. Есть авторы, указывающие на историческую важность совсем иных явлений: расселение по материкам, появление письменности и государственности, переход от рынков родства к рынкам товаров, географические открытия, появление философии и науки, огосударствление образования,  развитие университетов, распространение мировых религий и секуляризация и т.д. и т.п. Дело не в том, что я здесь защищаю значимость явлений этого списка в противовес неолитической революции и модернизации, а в том, чтобы показать социально-философскую неочевидность любых подобных рядов.

Даже указанные действительно важнейшие явления, такие как, неолитическая революция, никак нельзя вывести из саморазвития экономики и труда. Оказывается, способы одомашнивания животных и растений хорошо были известны многим сохранившимся еще до начала XX века племенам охотников и собирателей. Они не переходили к неолиту не в силу своей недоразвитости и невежества, а из-за отсутствия надобности: охотиться и собирать плоды и коренья гораздо легче, вольготнее и приятнее, чем в поте лица обрабатывать землю, ухаживать за скотом.

Большинство современных антропологов выводят неолит отнюдь не из развития труда, а из спонтанных изменений среды (резкие перепады похолодания и потепления, которые привели к сокращению традиционной кормовой базы). Именно тогда (примерно 8-5 тыс. лет до н.э.) ранее второстепенные и дополнительные способы добычи пропитания (систематические посевы и разведение скота) стали в Междуречье, Анатолии, долинах Нила и Хуанхэ доминирующими (что неслучайно, поскольку именно здесь почвы были наиболее плодородными).[10] Последующий бурный демографический рост сделал неолитические общества гораздо сильнее в геополитическом плане, они стали вытеснять и ассимилировать все окружающие племена охотников и собирателей. Как видим, даже для неолита объяснение оказывается многофакторным: из него не выбросить спонтанные изменения среды, географическую специфику, демографию и геополитику. Значим ли был труд? Разумеется, но только как зависимая переменная, обусловленная другими факторами.

При анализе европейской модернизации Д.В.Трубицын, полемизируя уже с Л. С. Васильевым и В. А. Зариным, почему-то вовсе не упоминает труд, а выводит всю специфику из природно-климатической среды. Однако главное отличие и в этом аспекте касается вовсе не условий для производства (они не хуже во многих других частях света). Основные отличия Западной Европы — полуостровное положение с благоприятными для судоходства береговыми линиями как в южных, так и в северо-западных пределах, внутренняя расчлененность горными хребтами, не препятствующими культурной и торговой коммуникации, но постоянно затруднявшими имперские завоевания всей ойкумены.

Половина секрета «европейского чуда» — в политико-культурном разнообразии при плотных коммуникациях, в непрекращающихся конфликтах и конкуренции, которые к XV веку сделали итальянцев, а к XVII — голландцев, французов и англичан гораздо более опытными в дипломатии, международной торговле и банковском деле, а затем и в войне, чем любые другие народы на земле.

Другая половина, которая начала реализовываться Венецией и Генуей с XIV-XV, а Португалией и Испанией с XVI в., — сочетание развитого судоходства, картографии и астрономии, банковской сферы, способной кредитовать дальние экспедиции, и наличие на рынках ценных престижных товаров из далеких стран, открытие пути к которым обещало богатство и преимущество во внутренней конкуренции.

Дальнейшая история самой Европы может быть понята только в контексте волн колонизации и растущих внешних контактов с остальным миром. В том числе и пресловутый кризис средневековых укладов был вызван во многом приливом золота и серебра из колоний, сильнейшей инфляцией и разорением землевладельцев. Как видим, география и экономика, как всегда, имеют значение, но только в сложном органическом взаимодействии с множеством других сфер социально-исторической действительности.

Подведем итоги. Многофакторность не устранима из исторической динамики и социальной эволюции. Исследование сложного сочетания и взаимодействия динамических факторов — это действительно призвание исторической макросоциологии. Задача социальной философии состоит не отыскании магического всеобъясняющего «генерального фактора», а в обнаружении и критике всевозможных догм, в разработке более адекватных онтологических, эпистемологических, ценностных оснований социально-исторического познания.

К списку публикаций

 

Примечания



· Работа выполнена в рамках Комплексного интеграционного проекта СО-РАН 2006 № 7.4 "Интеллектуальные трансформации: феномены и тренды" и при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Исследовательский грант №06-03—00346а.

 



[1] Трубицын Д.В. Идея «многофакторности» исторического процесса и проблема модернизации Востока: современные российские интерпретации (Н.С. Розов, Л.С. Васильев, В.А. Зарин.). См. настоящий том.

[2] Время мира", Выпуск 1. Историческая макросоциология в XX веке.. Новосибирск, НГУ, 2000. 360 с. Структуры истории, Альманах «Время мира», выпуск Новосибирск, Сибирский хронограф, 2001. 520 с. Война и геополитика Альманах «Время мира», выпуск 3 Новосибирск, НГУ, 2003.

[3] Goudsblom, Johan, Eric Jones, and Stephen Mennel. The Course of Human History: Economic Growth, Social Process, and Civilization. M.E.Sharp, 1996.

[4] Коллинз Р. «Золотой век исторической макросоциологии //Время мира, вып.1. С.72-89.

[5] Sanderson S. Macrosociology. An Introduction to Human Societies. 3-d ed. HarperCollins College Publishers, 1995.

[6] Розов Н.С. Философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М. Логос, 2002. Глава 6. Разработка и апробация метода теоретической истории. Новосибирск. Наука, 2001.

[7] Розов Н.С. философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М. Логос, 2002. Глава 1. Розов Н.С. Смысл истории как испытание человеческого рода в пространствах изменений // Философия и общество, 2005, 3. С.5-25.

 

[8] Sanderson, Stephen.   Social   Transformations:  A  General  Theory  of Historical Development. Blackwell, 1995. Snooks Graeme. The Dynamic Society: Exploring the Sources of Global Change. L.-N.-Y., Routledge, 1996.

 

[9] Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. Соч. 2-е изд. Т.3. С.19

[10] Fagan D. People of Earth: An Introduction of to World Prehistory. Scott, Foresman, 1989. Чубаров В. В. Ближневосточный локомотив: темпы развития техники и технологии в древнем мире // Архаическое общества: узловые проблемы социологии развития. М.: Институт истории СССР, 1991. С. 92 – 135.