ЛИТЕРАТУРА

К началу книги - оглавлению

Другие публикации

Часть 2.

РАЗРАБОТКА СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ: НАЧАЛА МЕТОДОЛОГИИ

ТЕОРИИ, ПАРАДИГМЫ И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПРОГРАММЫ

В качестве методологической основы для теоретической истории возьмем концепцию развития исследовательских программ Имре Лакатоса [Лакатос, 1995). Самим Лакатосом и его последователями концепция исследовательских программ использовалась прежде всего для объяснения развития научного познания. Не так много работ, где концепция Лакатоса применялась в качестве нормативного плана организации нового исследования. Во всех случаях сопоставление этой методологии и практики создания и развития научных теорий давало значимые и интересные результаты.

В то же время, после создания данной методологии Лакатосом уже прошли десятилетия. Особенно много в этот период было сделано в сфере социальных и исторических наук определенные сдвиги произошли в теории познания вообще и в философии социальных наук, в частности [Little 1991; Bunge 1996).

Поэтому в данном разделе будут сделаны определенные уточнения схемы исследовательской программы по Лакатосу, направленные, главным образом, на ее конструктивизацию — применимость в качестве логической и методологической основы теоретико-исторических исследований.

Цель теоретической истории — построение проверяемых теорий, позволяющих объяснять и предсказывать явления динамики, структуры и хода истории. Исследовательские программы — это рамки или каркасы, в которых рождаются, сохраняются, сосуществуют, конкурируют, сталкиваются с аномалиями и обновляются теории в течение двух и более поколений исследователей. Поскольку до сих пор среди ученых-предметников гораздо более распространенным понятием, чем "исследовательская программа" является "парадигма", то после представления о теории как цели исследования будет проанализирована взаимосвязь между теориями, парадигмами и исследовательскими программами. После этого уже в конструктивном ключе будет раскрыта структура исследовательской программы и соответствующая общая стратегия теоретико-исторических исследований.

Предназначение теорий

Теории являются моментами — продуктами и исходными пунктами — развивающегося человеческого знания. Они являются компактным логически упорядоченным хранилищем достигнутого знания (о логической структуре теорий. Теории используются прежде всего для дальнейших исследований, в практической деятельности и для культурной трансляции при смене поколений (в образовании).

В рамках одной исследовательской программы теории используются как исходный пункт для дальнейшего углубления, уточнения, расширения или обобщения знаний, соответственно, для построения новых теорий, которые так или иначе должны быть соединены со старыми. При встрече теории с аномалиями требуется коррекция и построение новых версий теории.

Конкурирующие исследовательские программы, как правило, используют "чужие" теории прежде всего как объекты критики, с тем, чтобы "расчистив поле", занять это место собственными теориями.

В рациональной философии познания и науке все эти процессы считаются оправданными, соответственно, теории должны быть выражены с максимальной ясностью и определенностью, открытыми для критики и коррекции. Кроме того, теории желательно представлять как совместимые в понятийном, логическом и языковом планах с другими уже существующими теориями, по крайней мере, в рамках той же исследовательской программы. Этим обеспечиваются возможности сопоставления, синтеза и обобщения теорий.

Эти общие требования в полной мере относятся к историческим теориям. Логика, понятия и языковая форма исторических теорий должны быть совместимы (хотя бы сопоставимы) с соответствующими формами социальных (социологических, политологических, экономических, антропологических, культурологических), демографических, психологических, географических, экологических теорий.

Теории для практики. Теория используется на практике как основа решения задач, поскольку она позволяет расчитывать (предсказывать) результаты операций с объектами через операции с теоретическими заместителями (моделями) этих объектов, без выполнения (зачастую невозможного или сопряженного с большими издержками) операций с самими объектами. Иными словами, теория должна позволять из условий — значений одних понятий П1...Пk — получать решения — значения (в общем случае) других понятий Пl...Пn [Никаноров и Персиц 1977].

Соответственно, теория должна быть выражена так, чтобы в ней явно были представлены понятия для задания условий и искомых как элементов типовых задач, решения которых требует современная или предполагаемая в будущем практика.

В идеале теория должна быть снабжена типовыми подходами, процедурами и примерами решения задач. Такого рода требования могут показаться непримелемыми или преждевременными для исторических теорий. Тезис о неприемлемости был отклонен в проведенной апологии теоретической истории как рациональной науки [Розов, 1995; 3.1-10). Сами же методологические требования к теориям, представленные выше, даже если и преждевременны, то все равно могут служить полезным далеким ориентиром в историческом теоретизировании.

Теории для образования. В принципе, преобразование научных теорий в форму, приспособленную для учебного процесса, — это самостоятельная область задач дидактики как части педагогики. Сами ученые-теоретики редко нагружают себя дополнительной обязанностью беспокоиться о том, чтобы теория была приемлема для процессов передачи знаний из поколения в поколение. Это особенно характерно для тех областей науки, новейшие достижения которых volens-nolens воспринимаются образованием (естественные науки, математика, информатика, экономика).

В социальных науках и истории ситуация существенно иная. Здесь скорее царит недоверие, пренебрежение к результатам новейших, особенно теоретических исследований. Социальные и исторические теории добираются до учебных кафедр в течение долгих десятилетий. Особенно это относится к нашей стране, отделенной от наиболее динамично развивающихся западных социально-исторических наук языковым барьером, финансовым барьером (практическое отсутствие новых западных книг и периодики в библиотеках российских университетов), а в недавнем прошлом — железной стеной идеологической нетерпимости. Достаточно сказать, что до сих пор во многих российских вузах сочинения Тойнби и Парсонса подаются как современное состояние социальных и исторических знаний.

В этих условиях исследователи в области теоретической истории просто обязаны заботиться о приемлемости формы полученных результатов для восприятия преподавателями и студентами. Главными предметами заботы здесь служат мотивация потенциальных преподавателей и дидактические качества представления знания.

Среди разнообразных подходов обеспечения мотивации выделим лишь то, что напрямую связано с логикой и семиотикой представления теорий. Если ориентироваться на творческих преподавателей, преподавателей-исследователей (о более широком распространении результатов теоретической истории говорить пока рано), то новые исторические теории должны помогать им составлять в единое стройное целое учебные курсы, представлять разнообразный материал как частные приложения и примеры действия одного и того же набора теорий. Кроме того, каждый преподаватель-исследователь творчески руководит научной работой своих учеников, сам ведет исследования. Новые исторические теории должны позволять ему строить эффективные программы научных исследований.

В плане логики и семиотики эти требования означают, что в представление теорий должно быть по возможности сопоставимым с традиционным учебным материалом (например, с образовательными стандартами или современными учебными пособиями по истории и социальным наукам), оно должно позволять организовывать и осмысливать этот материал как ясное и осмысленное целое.

Теории должны представляться не столько как замкнутые монады, сколько как интеллектуальные провокации, призывающие к дальнейшим исследованиям, направленным на их опровержение, коррекцию, апробирование на новом материале. Получается, что в идеале каждая историческая теория должна быть снабжена батареей методов и процедур приложения ее к новому материалу, проверки ее в новых эмпирических областях. Только при этом условии есть надежда, что преподаватели-исследователи в области социальных наук и истории возьмут новую теорию на вооружение в своей профессиональной работе.

Теория в истории: логическая структура

Следующий критерий состоит в том, что лучшая теория (с ее побочными допущениями и эвристикой) — та, которая максимизирует согласованность, т.е. вводит наиболее удачные объяснительные модели в непротиворечивую общую картину функционирования мира. Методологический эмпиризм может быть частью критерия согласованности: наиболее достоверная теория — та, которая максимально укоренена в эмпирическом мире через разнообразные объяснительные "субмодели", входящие в нее. Крайний (основанный на принципе "все или ничего") эмпиризм невозможен. Но гибкий эмпиризм, работающий где необходимо, с неточностями и интуитивными понятиями и оставляющий много места для теоретической работы, которая связывает разные факты, — это ядро науки. Надо работать неопозитивистски, чтобы преуспеть в позитивизме.

Рэндалл Коллинз

Строгое определение теории. В социальных науках отношение к понятию "теория" нельзя назвать особенно аккуратным. Под теорией здесь могут понимать учение, доктрину, концепцию, модель, схему, парадигму, собственно, любую понятийную конструкцию с какой-либо степенью общности. Далее это общее и расплывчатое значение термина "теория" использоваться не будет. Под теорией будем понимать идущее из классической логики и теории познания XX в. "жесткое" представление. С этой точки зрения, теория есть дедуктивно организованная совокупность суждений, сформулированных в замкнутой системе понятий. Иначе говоря, каждая теория в своей точной (эксплицированной) форме должна включать, как минимум, следующие компоненты: базовые неопределяемые понятия, производные понятия, аксиомы (невыводимые в рамках данной теории постулаты в терминах базовых и производных понятий) и теоремы, т.е. суждения, выводимые по определенным правилам из аксиом. Пусть этот идеал строгости остается, как правило, недостижимым для имеющихся исторических и макросоциологических теорий, но он должен быть задан как ориентир уточнения теорий в будущем.

Номологическое объяснение. Логическая схема номологического (основанного на законах) объяснения и предсказания Карла Гемпеля [Гемпель, 1942/2000], несмотря на десятилетия бурного гуманитарного возмущения и разгромной критики, оказалась в результате в основе наиболее успешных исследовательских программ теоретической истории, в частности, Роберта Карнейро и Рэндалла Коллинза. Поэтому мы также включаем в ориентир способность теории объяснять и предсказывать явления через дедуктивный вывод суждений о следствиях класса E из суждений о начальных условиях класса C и универсальных законов L1,L2... — суждений о причинной связи между начальными условиями и следствиями. Полное объяснение имеет место тогда, когда согласно законам L1,L2... условия класса С необходимы и достаточны для следствий класса Е. Суждения, выражающие законы L1,L2..., имеют статус теорем или аксиом в составе теории.

До прохождения эмпирической проверки эти суждения имеют статус теоретических гипотез H1, H2.... В этом случае следующим образом определяются эмпирические гипотезы или предсказания, которые, как мы знаем могут быть не только натуральными относительно будущего, но также структурными и антипационными относительно исторического прошлого. Эмпирические гипотезы (предсказания обнаружения фактов) суть суждения P1,P2... о том, что в данных конкретных условиях с1,с2... (при конкретных обстоятельствах в определенном времени и месте, входящих в класс условий С) при условии верности теоретических гипотез H1, H2...(или законов L1,L2... для уже проверенной теории) непременно должны (были) произойти следствия е1,е2...(явления в определенном времени и месте, входящие в класс следствий E).

Теоретическое описание, вложение и синтез теорий

Под теоретическим описанием понимается совокупность теорий, относящихся к одной предметной области [Никаноров, 1977]. Систематическое соотнесение между собой теорий этой совокупности позволяет проводить их синтез, т.е. превращать теоретическое описание в единую синтезированную теорию.

Принимается подход, согласно которому каждое понятие есть (вырожденная, либо свернутая) теория, а каждая теория есть (развитое, либо развернутое) понятие (там же). Благодаря такому подходу сколь угодно сложная теория может быть свернута и "вложена" в качестве понятия в другую, охватывающую теорию. Такое "вложение" теории в теорию является частным случаем синтеза двух и более теорий, суть которого в отождествлении некоторых понятий из этих теорий [Никаноров 1977; Никаноров и Персиц 1977; Освоение и концептуальное проектирование..., 1990’.

Пример геополитической теории Р.Коллинза

Геополитические принципы Коллинза 1-3 о ресурсном и окраинном преимуществах и чрезмерном расширении являются аксиомами его теории (они ниоткуда не выводятся дедуктивно, будучи по происхождению индуктивными обобщениями). Принципы 4-5 о периодическом упрощении геополитической структуры (завоевании всей ойкумены 1-2-мя окраинными и наиболее обеспеченными ресурсами империями) и о фрагментации срединных областей являются теоремами (хоть и выведенными из аксиом без полной логической строгости).

Все эти принципы являются универсальными законами L1-5, поскольку устанавливают причинное соответствие между классами условий С1 (ресурсное и окраинное преимущество, отсутствие чрезмерного расширения), С2 (проигрыш в ресурсах, невыгодное центральное положение между ресурсно-богатыми и окраинными противниками, чрезмерное расширение) и соответствующими классами следствий: Е1 (дальнейшее геополитическое расширение) и Е2 (прекращение расширения и распад).

В 1980 г. Коллинз сопоставил конкретные данные для оценки геополитического положения США и СССР на конец 1970-х гг. и установил, что по всем показателям данные для США входят в класс С1 — ресурсное и окраинное преимущество, отсутствие чрезмерного расширения, в то время как по тем же показателям данные для СССР входят в класс С2 — проигрыш в ресурсах, прежде всего в населении и доходах на душу населения, чрезмерное расширение, выражаемое в слабости коммуникаций, контроля и наличия вокруг хартленда нескольких этнических слоев, готовых к сопротивлению, а также невыгодное центральное положение между странами Запада, Китаем и Исламским миром.

На этой основе (законы L1-5 и конкретные условия с1....сn) Коллинз сделал в 1980г. в нескольких докладах и опубликовал в 1986г. предсказание о распаде Советской империи (СССР со всеми другими странами, где были дислоцированы советские войска) в течение 30-50 лет (время действия геополитических тенденций). Очень важно отметить, что здесь не было точного предсказания событий, которые произойдут в 1989г.(распад Варшавского блока) и в 1991г.(распад СССР). Было предсказание только того, что течение определенного периода времени (30-50 лет) в Советской империи произойдут явления из класса Е2 — прекращение расширения и распад, в то время как с другой сверхдержавой — США — этого не произойдет. Именно это предсказание сбылось, что согласно общепринятым критериям резко повысило достоверность самой теории.

Успешное предсказание всегда исключительно эффектно (достаточно вспомнить общекультурный эффект первого успешного предсказания Эдмундом Галлеем появления кометы 1682г. в 1758г.). В то же время, как справедливо отмечали Поппер и Гемпель, с логической точки зрения теоретические (основанные на универсальных законах) предсказание и объяснение симметричны. В этом смысле Коллинз мог бы сделать дедуктивный вывод о распаде Советской империи не в 1980г., а в 2000, качество самой логики объяснения-предсказания от этого бы не пострадали. При этом, сохранилось бы глубокое отличие этого истинного (номологического) объяснения от множащихся сейчас объяснений ad hoc — объяснений без явного указания на универсальные (верные не только для СССР данного периода) законы, а также на необходимые и достаточные начальные условия.

Это рассуждение позволяет нам сделать вывод о том, что в науке истории целесообразно стремиться именно к объяснениям прошлых явлений в логике Гемпеля, блестяще примененной Коллинзом. Более того, с учетом возможности структурных и антипационных предсказаний прошлого теоретическая история вполне вправе рассчитывать на новые, неожиданные и впечатляющие результаты. Нельзя исключать и того, что натуральные предсказания будущего на основе теории станут со временем развитой областью приложения теоретико-исторических знаний в глобальном, национальном и региональном прогнозировании.

Предполагаемое теоретическое описание включало бы наряду с геополитической теорией также социологическую, политологическую, экономическую, культурологическую, демографическую и другие теории, относящиеся к факторам кризиса и распада больших социальных систем. Выше говорилось, что синтез теорий осуществляется посредством отождествления понятий. К примеру, понятие ресурсов в геополитической теории Р.Коллинза включает экономическое богатство, величину населения и величину территории. Эти понятия, очевидно, нуждаются в уточнении, к примеру, значение имеет не только и не сколько формальная величина, сколько т.н. эффективность территории — ее потенциал для получения экономического богатства при имеющемся уровне технологии. После уточнения эти понятия естественным образом могут и должны быть отождествлены с соответствующими понятиями экономической, демографической и географической теорий.

Парадигмы, их состав и использование

Пожалуй, в теории познания нет более модного и одновременно более расплывчатого понятия, чем парадигма. Сам Томас Кун понимал под ней «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» [Кун 1977, с.11].

Логическая и методологическая неопределенность термина "достижения" не бросалась в глаза, что послужило началом бесконечных и не особенно плодотворных дискуссий о том, что же считать парадигмами: теории, концепции, отдельные постулаты, онтологические или гносеологические предпосылки и т.д.

Марио Бунге в той же книге предпринял очередную попытку дать строгое определение парадигмы. Согласно Бунге, парадигма включает пять компонентов:

P(греческ) = <B,H,P,A,M> где B (body) — тело или основа фонового знания, включающего философские принципы, научные концепции, данные, сведения;

H (hypotheses) — множество особых субстантивных гипотез;

P (problematics) — проблематика как множество чисто познавательных проблем; A (aim) — познавательная цель;

M (methodics) — вся совокупность релевантных процедур [Bunge, 1996, p.79-81]. Соответственно, сдвиг парадигм или смена перспективы по Бунге — это радикальное изменение в H (гипотезах) или P (проблематике) или в обоих компонентах [ibid., p.81].

Подход Бунге заслуживает внимания и, возможно, дальнейшего развития, но смущает его слабая реальная применимость самими учеными-предметниками, например макросоциологами или историками, работающими над теорией. Если философы науки могут позволить себе роскошь кропотливо выявлять указанные выше множества и составлять соответствующие списки по каждой научной традиции, претендующей на статус парадигмы (чего, впрочем и сами философы науки не делают), то для ученых явно требуется пусть не столь точное, зато рабочее и операциональное определение парадигмы.

По-видимому, после десятилетий споров и недоумения правильно будет не пытаться сузить понятие парадигмы до какой-то точно определенной методологической категории и не выстраивать его как сложный всеобъемлющий комплекс познавательных компонентов, но оставить его как есть, поскольку именно его расплывчатость, судя по всему, отвечает реальной невозможности выявить методологический статус устоявшихся научных построений (или достижений по Куну).

Поэтому, особенно не меняя классическое определение Куна, будем далее понимать под парадигмой устойчивую связную совокупность философских и/или научных взглядов, служащую основой ученым как минимум двух поколений ставить проблемы, планировать и проводить исследования для их решения. В этой совокупности взглядов могут присутствовать и теории, и концепции (предтеории, не достигшие еще строгой дедуктивной структуры, соответствующей объяснительно-предсказательной силы), и схемы (понятия, связанные отношениями), и модели (еще один крайне расплывчатый термин, о котором будет сказано ниже), и разного рода предпосылки и основания (онтологические, гносеологические, ценностные). Будем считать также, что постановка и решение проблем покрывают понятие познавательной цели по Бунге, а то, что при решении теоретических проблем выдвигаются и проверяются гипотезы, используются разного рода методики и процедуры, тоже вполне очевидно и включения в определение не требует. Кроме того, смена гипотез и методик представляется достаточно частым явлением внутри одной парадигмы. Поэтому сдвигом парадигм следует считать смену самой основы научных и философских взглядов, как правило, тесно связанную со сменой главных или типовых проблем. Кроме того, в нашем определении связность знаний, устойчивость и сохранность этой основы в течение двух и более поколений дают простые и достаточно мощные отличительные признаки парадигм от непарадигм, которые у М.Бунге и у самого Т.Куна отсутствовали.

Отличать парадигмы от концепций, схем и моделей будем на основе, во-первых, отношения целое-часть, исходя из того, что в рамках каждой парадигмы могут сосуществовать многие концепции, схемы и модели, во-вторых, на основе более продолжительной "жизни" парадигм, по отношению к концепциям и теориям, которые в своем большинстве живут не дольше, чем их авторы: парадигмы в этом смысле являются результатом отсеивания концепций и теорий, синтеза оставшихся при смене поколений ученых. Эта принадлежность определяется на основе выявления общего смыслового инварианта и/или идейной преемственности. Возможно, и нередко случается, что концепции, теории, схемы и модели одновременно, как бы разными своими частями принадлежат не к одной, а к двум и более парадигмам. К примеру, концепция эволюции Т.Парсонса принадлежит и к эволюционной, и к структурно-функциональной парадигмам.

С точки зрения метода теоретической истории знание о парадигмах и умение их выявлять имеет большое значение для реструктурации теоретического поля: выявления конкурирующих взглядов, нахождения или построения адекватной исследовательской программы. Дело в том, что по каждой крупной проблеме есть почти необозримое множество частных концепций. Структурирование их в исследовательские программы в точном смысле термина (см.ниже) — самостоятельная и весьма трудоемкая задача. Наиболее целесообразно работать на "молярном уровне" — с группировками конкурирующих концепций и теорий в виде парадигм. Таким же образом, следует определиться с той исследовательской программой, которая представляется наиболее адекватной. Если же такой нет, то следует выбрать наиболее близкую парадигму (либо провести синтез парадигм), но далее результат этой работы уже необходимо превратить в более четко структурированную исследовательскую программу.

Исследовательские программы

Сам Имре Лакатос дает два основных определения центральному понятию его методологии: одно — через ряд теорий, а второе — через две группы правил. Связующим звеном здесь является представление о некой непрерывности между теориями, задаваемой как раз этими группами правил.

«Именно ряд или последовательность теорий, а не одна изолированная теория, оценивается с точки зрения научности или ненаучности. Но элементы этого ряда связаны замечательной непрерывностью, позволяющей называть этот ряд исследовательской программой. Такая непрерывность — понятие, заставляющее вспомнить "нормальную науку" Т.Куна — играет жизненно важную роль в истории науки; центральные проблемы логики открытия могут обсуждаться только в рамках методологии исследовательских программ» [Лакатос 1995, с.78].

Если рассмотреть наиболее значительные последовательности, имевшие место в истории науки, то видно, что они характеризуются непрерывностью, связывающей их элементы в единое целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие некоторой исследовательской программы, начало которой может быть положено самыми абстрактными утверждениями. Программа складывается из методологических правил: часть из них — это правила, указывающие каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть- это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)» [там же, с.79].

К последнему пассажу Лакатос делает многозначительное примечание. «Можно было бы сказать, что положительная и отрицательная эвристики дают вместе примерное (неявное) определение "концептуального каркаса" (и, значит, языка). Поэтому, если история науки понимается как история исследовательских программ, а не теорий, в этом приобретает определенный смысл утверждение о том, что история науки есть история концептуальных каркасов или языков науки [там же,с.183].

Явная отсылка к Куну и сопоставление правил (эвристик), задающих непрерывность ряду теорий, с концептуальным каркасом, заставляют соотносить понятие исследовательской программы с понятием парадигмы. Получается, что каждая исследовательская программа является парадигмой (концептуальным каркасом, объединяющим философские и/или научные взгляды на протяжении как минимум двух поколений исследователей). В то же время, отнюдь не каждая парадигма является исследовательской программой. Дело в том, что исследовательская программа удовлетворяет существенно более строгим правилам. Парадигма должна как бы "дорасти"до того, чтобы получить право называться исследовательской программой.

Во-первых, программа должна включать ряд теорий, а не только концепций, моделей, представлений и т.п. Причем теории здесь понимаются в строгом научном смысле. Кроме того, имеются в виду непременно фальсифицируемые теории, получившие какое-либо эмпирическое подкрепление (в противном случае в контексте эмпирически обоснованного научного познания их положения имели бы статус лишь гипотетических суждений).

Во-вторых, имеется важное уточнение того, что в парадигмах позволяло "ставить проблемы, планировать и проводить исследования для их решения"; а именно появляются специфические методологические правила (отрицательные и положительные эвристики, задающие непрерывность ряду теорий, см. выше во втором определении Лакатоса).

Если назвать выполнение этих двух условий "научной развитостью", то новое определение приобретает простой вид, оставаясь при этом вполне конструктивным и операциональным. Исследовательская программа есть научно развитая парадигма.

Парадигмы начальной стадии развития науки включают, как правило, только концепции (предтеории). При дальнейшем научном развитии в некоторых парадигмах концепции становятся теориями, появляются положительные и отрицательные эвристики, соответственно, эти парадигмы получают статус исследовательских программ.

Так, множество концепций геополитики группировались по считанному количеству парадигм (органицистской парадигме Ратцеля-Челлена-Хаусхофера, парадигме земля-суша Маккиндера-Мэхана-Спайкмена и др.). Но по вышеприведенным критериям только парадигма факторов геополитической динамики (В.Макнил, А.Стинчкомб, П.Кеннеди) достигла статуса исследовательской программы, когда Р.Коллинз превратил множество разрозненных концепций, положений и гипотез об этих факторах в стройную геополитическую теорию, которая была не только фальсифицируемой, но также позволила предсказать новые, неизвестные ранее явления (распад Советской империи) в точном соответствии с критерием прогрессивности Лейбница-Лакатоса (см.ниже).

Критерий прогрессивности исследовательских программ

Лучшей похвалой гипотезе (когда ее истинность уже доказана) является то, что с ее помощью могут быть сделаны предсказания о неизвестном ранее явлении или еще небывалом эксперименте.

Лейбниц

Именно ряд или последовательность теорий, а не одна изолированная теория, оценивается с точки зрения научности или ненаучности.

Лакатос

Согласно И.Лакатосу исследовательская программа может быть теоретически или эмпирически прогрессивной. Она теоретически прогрессивна (или образует теоретически прогрессивный сдвиг проблем) если каждая новая теория имеет добавочное эмпирическое содержание по сравнению с предшественницей [Лакатос 1995, с.55]. В терминологии С.П.Никанорова это означает, что каждая новая теория имеет более широкую область или даже новые области интерпретации [Никаноров 1977]. Если же эмпирическое содержание новой теории меньше, чем прежней (как правило, в результате добавления ad hoc гипотез), то такая последовательность считается теоретически регрессивной.

Последовательность теорий эмпирически прогрессивна, «если какая-то часть этого добавочного эмпирического содержания является подкрепленной, то есть если каждая новая теория ведет к действительному открытию новых фактов» [Лакатос 1995, c.55], т.е. в новой области интерпретаций гипотезы этой теории прошли проверку, и их не удалось фальсифицировать. Отсюда следует методологический императив: так развивать исследовательскую программу теоретического описания исторической динамики, чтобы при обнаружении и преодолении аномалий (исторических случаев, противоречащих предсказанию теории, не укладывающихся в концептуальную модель) каждая последующая версия теории увеличивала свое эмпирическое содержание и, желательно, указывала на новые, ранее неизвестные факты. Как указывает Лакатос, эта норма впервые была заявлена еще самим Лейбницем в письме к Конрингу 1678г. (см.эпиграф, цит.по [Лакатос 1995]).

Казалось бы, открыть что-либо новое в прошлом человечества, не известное ранее историкам, практически невозможно. Это верно относительно единичных фактов-событий, но фактами являются также концептуально новые, нетривиальные обобщения разнородных исторических данных, поэтому в этой сфере можно вполне надеяться на открытия.

Как известно, теории не могут прямо и непосредственно проверяться сопоставлением с эмпирическими данными. Рассмотрим два промежуточных методологических уровня: теоретические и описательные модели.

УРОВНИ И СТРАТЕГИИ СОЦИАЛЬНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Опыт никогда не ошибается, ошибаются только суждения ваши, которые ждут от опыта того, чего в нем нет.

Леонардо да Винчи

Методологическая лестница

Рассмотрим "вертикальный" разрез исследовательской программы, понимая под отношением "выше-ниже" отношение "более абстрактное, общее и теоретическое — более конкретное, узкое и эмпирическое". Совокупность уровней в этой шкале назовем методологической лестницей. Далее будем рассматривать следующий ее вариант, ориентированный на синтез познавательных средств теоретической истории с традиционными средствами и приемами работы эмпирической истории, историографии и смежных наук (прежде всего, текстологии, архивного дела, археологии). Итак, в данном варианте методологическая лестница включает следующие уровни (рис.1.1):

1)философские основания теории;

2)научные основания теории (из более общих, базовых, смежных дисциплин или смежных теорий той же дисциплины);

3)теории и концепции (предтеории);

4)теоретические или концептуальные модели (обычно представляемые в схемах, диаграммах, графах и т.п.);

5)поле эмпирической проверки: формы представления данных, эмпирические гипотезы, эмпирические модели и релевантные факты;

6)нормализованные данные (факты, приспособленные для упорядочения с помощью эмпирических форм в эмпирических моделях);

7)эмпирические описания (собственно тексты историографии — статьи и монографии, в основе которых лежат дискурсивно упорядоченные факты);

8)факты — суждения о явлениях, эмпирически обоснованные согласно современным научным критериям;

9)"сырые данные" или репрезентации свидетельств — "источники" (к примеру, фотокопии, публикации, переводы документов, фотографии археологических останков, их точные текстовые описания и т.п.);

10)свидетельства как материальные "оригиналы" для репрезентаций (архивные документы, музейные экспонаты, текстовые и нетекстовые археологические останки).

Рис. 1.1. Методологическая лестница – уровни социально-исторического познания

Значимость столь детального выделения методологических уровней (ступеней) определяется, во-первых, задачами структурирования и взаимоотнесения познавательных средств теоретической истории (главными для настоящего выпуска), во-вторых, последующим конструированием общего метода теоретической истории, в-третьих, необходимостью распознавания ошибок, которые, как правило, совершаются именно на "стыках" между методологическими уровнями.

Будем рассматривать эту лестницу "сверху", начиная от теорий. За этим формальным решением стоит важная предпосылка. При традиционном индуктивном движении от эмпирического материала к обобщениям, моделям и теориям выбор последующих элементов диктуется во многом первоначально взятым материалом. Однако в теоретическом исследовании (хоть и основанным на эмпирических проверках) начальным пунктом является теоретическая проблема объяснения-предсказания какого-либо класса явлений вместе с набором теорий, подобранных для этих целей. При этом выбор последующих элементов (при "нисхождении" по методологической лестнице) диктуется уже в первую очередь теоретическими соображениями.

Философские основания исторических и макросоциологических выступают в роли явных или неявных (первое предпочтительней) предпосылок для положений теории. Главные группы этих предпосылок включают: онтологические предпосылки (фиксирующие глубинные свойства бытия, лежащего в основе изучаемой предметной области, этому будет посвящен одна из следующих выпусков-глав данной работы); познавательные или гносеологические предпосылки, фиксирующие представления о правомерных и предпочтительных подходах, методах и средствах; ценностные предпосылки, фиксирующие базовые нормативные представления исследования, касающиеся прежде всего оснований и критериев значимости феноменологии, а также прагматической направленности теоретической работы.

Для исторических и макросоциологических теорий философские основания могут черпаться прежде всего из философии истории, социальной философии, философии культуры, философской антропологии и философии природы; теории познания и логики; этики, аксиологии; а также опосредованно из метафизики и онтологии.

Научные основания теории

Наряду с философскими основаниями, теории и концепции имеют, как правило явные или неявные научные основания, т.е. лежащие в основе положений теории предпосылки, относящиеся не к предельным основаниям (чем занимается философия, см.выше), а к основаниям знания, подлежащего в принципе проверке по установленным логическим правилам и критериям (т.е. знания, характерного для науки в целом).

Научные основания теории (например, макросоциологической) могут иметь источником широкие общенаучные подходы (например, системный подход, научный марксизм или веберианство), более общие науки (теоретическую социологию), базовые науки (географию, демографию), смежные науки (геополитику, культурологию, социальную антропологию и т.д.), теории той же дисциплины (другие макросоциологические теории).

Общенаучные основания отличаются от конкретно-научных тем, что служат в качестве предпосылок (постулатов) не для одной науки (группы смежных наук), а для многих наук, весьма различающихся между собой по предмету исследования. Так, кибернетические, и шире, системные основания относятся к биологическим, техническим и социальным наукам.

Сложнее отличить общенаучные основания от философских. И те, и другие не подлежат непосредственной эмпирической проверке. По-видимому, границу следует прокладывать по таким измерениям, как степень абстрактности и широта охвата. Философские основания, по определению, имеют предельный характер и в абстрактности, и в широте по отношению к иным сферам познания, духовного и практического освоения действительности. Философия предоставляет основания не только для наук, но также для идеологии, теологии, искусства, литературы, "здравого смысла", практики и т.д. Общенаучные основания (к примеру, системные, эволюционные, логико-методологические, квалиметрические и т.д.), хоть и являются весьма абстрактными и широкими, но все же ограничены в своей "юрисдикции" лишь системой наук.

Теории или предтеории (концепции); теоретические описания

Теории были выше определены как дедуктивно организованные совокупности суждений, построенных в замкнутой системе понятий. Реально, в начале теоретического исследования приходится иметь дело с предтеориями или концепциями, то есть связанными совокупностями суждений, лишенными как строгой дедуктивности (выводимости теорем из аксиом), так и понятийной замкнутости (построения всех производных понятий из конечного числа базовых неопределяемых понятий). Подлежащие проверке положения (пред)теорий называются теоретическими гипотезами, которые относятся к этому же методологическому уровню.

Теоретические или концептуальные модели.

Следующая после (пред)теорий ступень нашей методологической лестница — теоретические (или концептуальные) модели.

Рассмотрим вначале само понятие модели. В самом широком смысле модель есть заместитель объекта, применяемый для его познания и/или практического преобразования.

Как известно, модели могут иметь самую разную природу, начиная от материальных моделей (макетов, опытных образцов) до концептуальных моделей (в предметных понятиях), графических моделей (в рисунках, диаграммах, таблицах и т.п.), математических моделей (в точных математических понятиях), имитационных, машинных или компьютерных моделей (фиксированных в языках программирования), формализованных моделей (фиксированных средствами формальной знаковой системы). О средствах и уровнях экспликации и формализации см. далее.

Модели можно классифицировать не только по их природе, но и по методологическому статусу. В данном случае в теоретических исследованиях вообще и в теоретико-исторических исследованиях, в частности, наиболее значимыми являются теоретические и эмпирические модели.

Теоретическая модель, или (что то же) модель теории, понимается как интерпретация (в строгом логическом смысле) теории, то есть как такая взаимосвязь идеализированных объектов, которая полностью подпадает под суждения теории. Идеализированные объекты соотносятся с основными понятиями теории и понимаются как такие искусственно созданные мыслительные конструкты, которые обладают теми и только теми свойствами, которые фиксированы в этих понятиях. С этими конструктами исследователь обращается как с заместителями реальных объектов, поэтому идеализированные объекты также являются моделями. Наиболее известными идеализированными объектами являются точки, прямые и плоскости в геометрии, идеальный газ в термодинамике. В социологии, если, к примеру задать понятия малой группы (или социального института) с четким перечнем признаков а1, а2,...аn, то идеализированным объектом будет мысленно сконструированная малая группа (или институт), характеризуемая только данными признаками и никакими больше. Очевидно, что идеальные типы Макса Вебера — это ни что иное как идеализированные объекты сложных социально-исторических понятий. Поэтому идеальные типы, будучи сами теоретическими моделями, могут выступать и как части охватывающих теоретических моделей.

Рассмотрим некое теоретическое суждение, например, 1-й принцип геополитической теории Р.Коллинза, состоящий состоит в том, что "при прочих равных более ресурсно богатые державы с течением времени территориально расширяются за счет менее ресурсно богатых держав". Теоретической моделью здесь будет комплекс отношений между идеализированными объектами, такими как "державы", "ресурсы", "территории", "временные периоды", причем именно такой комплекс, который полностью подпадает под вышеприведенное теоретическое суждение. Легко видеть, что идеализированные объекты здесь (как и во всех прочих случаях) представляют собой значения (модели) тех понятий (как базовых, так и производных), в терминах которых построены теоретические суждения.

Если вместо теории приходится иметь дело с концепцией (как предтеорией), то теоретическая модель также теряет свою строгость и имеет статус концептуальной модели. Характерно, что концепции и концептуальные модели практически не различаются теоретиками познания и самими предметными исследователями. Действительно, нестрогие суждения об объектах (составляющие концепцию) не легко отличить от описания самих идеализированных объектов и отношений, представленных в описаниях разного рода, то есть также в нестрогих суждениях (что составляет концептуальную модель). Тем не менее, это в ряде случаев делать целесообразно, чтобы лучше уяснить пути дальнейшего обязательного расхождения между суждениями (как частями теории) и идеализированными объектами (как частями теоретической модели).

В.С.Степин называет идеализированные объекты абстрактными объектами, а построенные из них модели называет теоретическими схемами (Степин, 1976). По существу, разница здесь только терминологическая. Тем не менее, "чтобы не пропадал термин" будем различать теоретическую модель от концептуальной схемы. Схема является лишь частью модели. Теоретическая модель (как модель всей теории) может включать две и более концептуальных схем, которые соответствуют лишь отдельным сегментам теории.

Поскольку схема всегда отображает отношения и взаимосвязи между идеализированными объектами, естественным графическим способом представления служат разного рода блок-схемы, диаграммы и графы, причем блоки и вершины графов обозначают идеализированные объекты (сущности, переменные), а стрелки между блоками и ребра графов — отношения и взаимосвязи между этими объектами.

Далее в данном выпуске будут приведены достаточно детально разработанные средства представления схем с помощью ориентированных графов, в том числе увязанных с аппаратом линейной алгебры.

Поле эмпирической проверки

Поле эмпирической проверки понимается как совокупность таких познавательных конструкций, каждая из которых позволяет сопоставлять непосредственно следствия из теоретических положений с релевантными данными, полученными в результате эмпирического исследования.

Главной частью каждой из таких познавательных конструкций является форма представления данных, т.е. структура, которая, с одной стороны, позволяет упорядочивать имеющиеся, либо в принципе доступные, релевантные эмпирические данные, с другой стороны, позволяет таким же образом и теми же средствами (в тех же ячейках формы) представлять следствия из теоретических положений.

Эмпирическая гипотеза есть суждение, являющееся следствием из теоретической гипотезы (проверяемого положения теории или концепции), полученное для пространственно-временного сегмента реальности, из которого берутся релевантные данные. В определенном смысле эмпирическая гипотеза есть предсказание, какие данные должны быть получены в таком-то времени и месте при условии, что верна теоретическая гипотеза.

Модель эмпирической гипотезы является результатом ее задания средствами формы представления данных. К примеру, если такой формой является график, то т.н. "теоретическая кривая" есть ни что иное, как модель эмпирической гипотезы, поскольку такая кривая является геометрическим местом точек, удовлетворяющих эмпирической гипотезе как суждению (в том числе, если это суждение выражено в виде уравнения, системы уравнений, функционального соотношения и т.д.). Эта кривая вполне правомерно названа теоретической, поскольку выражает прежде всего тезис теоретической гипотезы (лишь приспособленный для данного времени и места с помощью эмпирической гипотезы).

Модель эмпирической гипотезы сопоставляется непосредственно с моделью релевантного факта с помощью формы представления данных. Под релевантным фактом здесь понимается суждение, сделанное на основе анализа данных и обоснованное в соответствии с современными научными стандартами, причем относящееся к тому же содержанию, что и содержание эмпирической гипотезы.

В нашем примере с графиком "эмпирическая кривая" (или полученный эмпирически набор точек на графике) есть модель релевантного факта, удобная для наглядного сравнения с "теоретической кривой" — моделью эмпирической гипотезы.

Релевантные факты, прочие факты и данные входят в эмпирическую модель, под которой понимается результат упорядочения данных из некоторого пространственно-временного сегмента в соответствии с формой представления данных. Иными словами, эмпирическая модель есть заместитель предмета изучения как участка действительности, заданный в форме, специально предназначенной для сопоставления с положениями теории.

Наиболее удобными и распространенными формами представления данных являются, как известно, разного рода таблицы, гистограммы и графики.

Нормализованные данные понимаются здесь как факты, приведенные к виду, допускающему их упорядочение с помощью форм представления данных (например, таблиц, гистограмм или графиков). Весьма существенно, что в каждой ячейке заполненной таблицы, равно как и в каждом столбике гистограммы, в каждой нанесенной точке графика должно быть представление некоторого факта (пусть даже весьма примитивного по своей структуре).

Эмпирические описания в науке истории суть тексты историографии — статьи и монографии, в основе которых лежат дискурсивно упорядоченные факты. Большинство исторических монографий, в том числе тех авторов, которые не слышали и не хотят слышать ничего об эмпирических моделях или формах представления данных, все-таки модели и формы используют. Дело в том, что повествование (дискурс) в историографии традиционно построен хронологически и разбит на стадии или периоды — это ни что иное как "случаи". Далее, если дискурс хоть мало-мальски концептуально осмыслен и систематизирован, то в разных периодах описывается приблизительно сходный набор тем (например, ландшафт, климат, ресурсы, хозяйство, экономика, политика, внешние отношения, культура).

Уже у Фукидида каждая стадия Пелопонесской войны была представлена через две главные категории: речи военных лидеров и битвы. Однако, любые такого рода универсальные (в рамках выбранного предмета и периодов) категории представляют собой ни что иное как общие понятия, применение которых зиждется на серьезной (и не очевидной) предпосылке: в каждом периоде существовали такие объекты, и именно их описание в каждом периоде необходимо и достаточно для поставленных историографических целей. Несложно понять, что это просто "столбцы" (стандартные темы для каждого периода) и "строки" (сами периоды) той невидимой таблицы, а точнее — наиболее общей эмпирической модели, которую имеет в своем умственном взоре (пусть даже не осознавая этого) и воплощает в структуре своего дискурса историограф.

О логических средствах упорядочения содержания накопленного историографического богатства с целью сопоставления и теоретического использования. Факты суть суждения о явлениях, эмпирически обоснованные согласно современным научным критериям.

Подчеркнем, что родовым понятием для факта является именно суждение (тезис). Сами исторические события, процессы, случаи — это не факты, документы или археологические находки — не факты, фотографии или магнитофонные записи — не факты, численные значения по какому-то признаку — не факты и т.д. Фактом будет суждение о явлении или классе явлений (например, о событиях, процессах, случаях в истории), обоснованное по установившимся в науке на текущий момент критериям эмпирической обоснованности, в том числе с помощью документов, находок, фотографий или записей. Фактом будет суждение, что такое-то явление (класс явлений) там-то и тогда-то по такому-то аспекту характеризовались таким-то признаком (либо численным значением параметра).

Таким образом, когда утверждается, что таблица, заполненная численными значениями (а также соответствующие гистограммы или график), представляет нормализованные данные или факты, это означает, что каждое число в таблице может и должно быть проинтерпретировано именно как суждение приведенной выше формы. Это означает также, что к этим суждениям (стоящим за числами) могут и должны применяться современные научные критерии достоверности.

О строгих понятийных и логических средствах описания и сопоставления исторических фактов.

"Сырые данные", а также "источники" понимаются как разного рода репрезентации свидетельств, т.е. физические, графические, лингвистические модели (заместители) свидетельств, создаваемые в познавательных целях. Репрезентациями свидетельств являются, примеру, фотокопии, публикации, переводы документов (в широком смысле, т.е. "источников"), фотографии археологических останков, их текстовые описания, расшифровки магнитофонных записей и т.п.

Сырые данные отличаются от фактов тем, что это не суждения, а предметы (обычно "изобразительной" природы) или тексты (например, хозяйственные документы), к которым, как правило, не приложимы критерии научной обоснованности. Факты должны быть еще только получены из сырых данных (источников и репрезентаций останков) путем специальных логических процедур, что, собственно, и является основой деятельности и профессионального мастерства эмпирического историка.

Тем более, сырые данные следует отличать от нормализованных данных, которые, как было сказано выше все являются фактами (пусть даже с простейшей логической структурой).

Свидетельства суть материальные "оригиналы" для репрезентаций. В науке истории это, прежде всего, сами архивные документы (а не их копии или публикации), музейные экспонаты, текстовые и нетекстовые археологические останки и т.п. Текстовые свидетельства (как и их репрезентации) часто называются источниками, хотя более корректно говорить об (архивных) оригиналах источников. Дело в том, что между оригиналом и его любой репрезентацией, даже факсимильной, всегда есть некоторый "зазор", о котором историки, работавшие в архивах, хорошо знают.

"Метод клещей" и челночные итерации

Адекватность социальной онтологии оценивается в данном подходе через ее эвристичность для теоретизации социально-исторической реальности. Сами теории оказываются как бы "зажатыми" между онтологией (предельными основаниями теоретических понятий и суждений) и фактологией (эмпирическими данными, касающимися исторических событий и процессов).

Один полюс (уровень 1) — это универсальная онтология социально-исторической действительности, сложность которой настолько велика, что может быть удержана мышлением (по крайней мере, на начальных этапах) лишь в форме метафор, например, квазипространственных.

Другой полюс — фактологические описания динамики единичных обществ, фиксированные в традиционной историографии или отдельных исторических фактах (уровни 7-8). Между этими полюсами совершаются челночные движения — итерации уточнения онтологических метафор (вплоть до теорий и теоретических моделей, уровни 3-4) и итерации обобщения фактов (вплоть до формирования нормализованных данных и эмпирических моделей, уровни 6-5).

Неудачная онтология, обычно основанная на некорректном обобщении частного фрагмента эмпирики, неизбежно деформирует основанные на ней теории. Во избежание этого используется "метод клещей": движение мышления от двух гносеологически противоположных полюсов к "сжатию середины" — фиксации собственно теоретических положений. Иначе говоря, теории и теоретические модели (уровни 3-4 методологической лестницы) являются результатом "встречи" или "столкновения" движений "сверху" от философской и научной онтологии (уровни 1-2) и "снизу" от данных и фактов (уровни 6-8). Критическая зона столкновения — это поле эмпирической проверки (уровень 5).

В этом смысле "сверху" или со стороны теории вся громада философских и научных оснований, теорий, концепций, моделей, теоретических гипотез и форм представления данных используется для одной задачи — формулирования эмпирической гипотезы (как суждения) и представления модели эмпирической гипотезы средствами формы представления данных (например, в виде "теоретической кривой" на графике).

С другой стороны, "снизу" или со стороны эмпирии вся громада добываемых свидетельств и их репрезентаций ("сырых данных"), фактов и нормализованных данных используется тоже для одной задачи — получения (формулирования) релевантного факта, представления его модели средствами той же формы представления данных (например, в виде "эмпирической кривой").

Итак два этих центростремительных направления исследования ("клещи") смыкаются в логическом сравнении суждений: эмпирической гипотезы с релевантным фактом, для которого служит наглядное сравнение модели эмпирической гипотезы с моделью релевантного факта.

Уровни общности причинных репрезентаций по А.Стинчкомбу

Сопоставим с методологической лестницей классификацию Артуром Стинчкомбом элементов теоретического знания по основанию общности. Поясняющие примеры он приводит из учения Зигмунда Фрейда, а также из теоретико-исторического и социально-экономического учения Карла Маркса, что тем более должно быть интересно отечественным читателям, в большинстве воспитанным на марксизме или постмарксистской парадигме обществоведения.

Стинчкомб выделяет следующие уровни общности репрезентации причинных связей:

Общие идеи о причинности, касающиеся того, что может считаться фактом, какие формы логической аргументации принимаются как достоверные.

Общий аргумент Маркса о том, что материальный мир существует и все наблюдаемые явления имеют материальные причины, есть пример такого уровня» (Stinchcombe 1987, pp.48-49). Это ни что иное как гносеологические предпосылки, относящиеся к ступени методологической лестницы «Философские основания.

Общие представления о причинности, о видах причин и причинных структурах, используемых при объяснении разнообразных явлений. Сюда относится, в частности,

марксово представление, что общественные отношения в производительных деятельностях создают интересы и мотивы, которые люди переносят в другие сферы жизни [Stinchcombe, 1987, p.49].

В методологической лестнице общие представления о причинности и инвариантных причинных структурах имеют статус философских онтологических оснований и общенаучных оснований. Суждения о частных видах причин и причинных структурах, характерных для отдельных областей действительности, относятся уже к конкретно-научным основаниям (там же). Сюда входит и приведенных пример Марксовой идеи о производстве и переносе интересов и мотивов.

Широкие различения классов явлений, каждый из которых имеет особый тип объяснений, либо явления одного класса считаются причинами явлений другого класса. Так, Фрейд различал виды поведения, контролируемые и не контролируемые сознанием (оговорки, сны, истерические симптомы и т.д.).

Маркс различал множество властных отношений и права собственности ("отношения собственности" или "производственные отношения"), которые по его мнению имели большое число эффектов и в свою очередь были систематически обусловлены исторической стадией экономического развития [Stinchcombe 1987, p.49].

Наиболее широкие различения классов явлений носят онтологический характер. В частности, на этом уровне выделяются "миры" по Попперу.

Далее внутри каждого "мира" (как сферы бытия) могут быть проведены весьма общие различения, входящие в общенаучные концепции и основания, в частности, общесоциологические различения Маркса, приведенные выше Стинчкомбом.

Наконец, речь может идти о собственно научных концепциях (предтеориях как комплексах суждений, не строгих относительно требований дедуктивной логики и понятийной замкнутости) и о концептуальных моделях — собственно классах явлений, подпадающих под понятия концепции.

Идеи, что причины явлений одного широкого класса, вероятно, являются переменными в другом широком классе явлений. Например, теория Фрейда утверждает, что объяснение большей части поведения, сознательно не контролируемого, состоит в структуре бессознательных мотивов, особенно сексуальных, производных от подавления этих мотивов в детстве. Или Маркс утверждал, что большая часть политических явлений должна быть объяснена отношениями собственности [Stinchcombe 1987,p.49].

Представления о том, что явления одного класса служат в общем случае причинами явлений другого класса (подсознательные комплексы для неконтролируемых сознанием поведений в концепции Фрейда, производственные отношения для надстроечных явлений в концепции Маркса) составляют концептуальную схему причинности, относятся, соответственно, и к ступени теорий, и к ступени теоретических моделей.

Схемы причинности могут связывать явления из разных "миров", и в этих случаях будем называть такие связи причинными каналами связи сфер бытия.

Теории, состоящие в том, что одна отдельная переменная широкого класса явлений объясняет отдельную переменную (или множество переменных) в другом классе явлений. Например, Маркс утверждал, что бонапартизм ("популистская диктатура", как мы назвали бы ее сегодня) был обусловлен преобладанием "мелкобуржуазного" способа производства (характеризуемого представителями малого бизнеса и мелкими фермерами). Он думал, что мелкий буржуа (особенно, вышедший из крестьян) одновременно был уравнительно настроенным и имел трудности в организации класса, нуждаясь, таким образом, в демократически ориентированной диктаторе (Stinchcombe 1987, p.50).

Здесь Стинчкомб сам называет данный уровень теориями. Сами же переменные — это ни что иное как идеализированные (абстрактные) объекты, составляющие основу теоретической модели.

Эмпирические следствия из теорий, описывающие наблюдения, которые могли бы быть сделаны, если бы теория была верна. Так Маркс утверждал, что, если мелкобуржуазное производство приводит к бонапартизму, то Луи Бонапарт во Франции должен быть сильно поддержан мелкобуржуазными группами. Современные марксисты могли бы утверждать в свою очередь, что развитие бонапартизма в Египте или Мексике тоже будет поддержано мелкими крестьянами и мелкими бизнесменами (Stinchcombe 1987, p.50).

Далее Стинчкомб отмечает, что в реальности диктатуры в этих странах поддержаны наиболее широко пролетариатом, что подрывает тезис Маркса (ibid.,p.51).

В терминах методологической лестницы данный познавательный компонент значится просто как эмпирическая гипотеза — выведенное из теории (или ее "точки роста" — теоретической гипотезы) суждение об ожидаемых наблюдениях в определенном времени и месте. Эмпирическая гипотеза формируется с помощью формы представления данных и относится к ступени поля эмпирической проверки.

Утверждения, что наблюдения в отдельном случае поддерживают или отвергают эмпирическое уточнение уровня 6. Так, Марксовы утверждения, что фактически мелкобуржуазные группы поддержали Луи Бонапарта, или Фрейдовы утверждения, что в его исследовании случаев подавленные желания были найдены, относятся к этому ряду (ibid.).

В следующем разделе Стинчкомб указывает на поддержку Луи Бонапарта вовсе не мелкобуржуазной массой, а крупным бизнесом и крупными землевладельцами, ibid.,p.51). Здесь, конечно же, речь идет о релевантном факте, который сопоставляется с эмпирической гипотезой.

Итак, методологическая лестница полностью соответствует фундаментальным методологическим разработкам одного из крупнейших современных исторических социологов, по книгам которого, по данной книге "Построение социальных теорий" 1968г. учились практически все последующие поколения исследователей в этой области. Кроме того, можно заметить, что методологическая лестница предлагает более тонкие различения и расширяет спектр уровней как "вверх" (к предельно абстрактной теории — философии), так и "вниз" (к предельно конкретной эмпирии — свидетельствам).

Форма исследовательской программы теоретической истории

Правильное научное построение допускает поправки и дополнения; неправильное построение — плотно забитая скважина.

Д.Лихачев

Форма программы означает явную систему требований к основным компонентам исследования. Теоретическая история строится как дисциплина, то есть поле для действия и конкуренции многих исследовательских программ. Задать сразу компоненты конкретной программы (твердое ядро, защитный пояс, положительные эвристики по Лакатосу), значит, изначально редуцировать целую дисциплину к частной программе, которая, во-первых, может провалиться, во-вторых, даже в случае успеха рано или поздно будет заменена более прогрессивной (в терминах Лакатоса) исследовательской программой. Чтобы не ставить теоретическую историю как дисциплину под удар в зависимости от успеха-неуспеха частной программы, здесь в изложении метода дисциплины формулируются только требования к основным компонентам исследования, т.е. форма программы.

Твердое ядро и отрицательные эвристики по Лакатосу являются такими базовыми суждениями исследовательской программы, к которым нельзя применять логическое правило modus tollens (А->B, не-В; следовательно не-А) . Положения ядра в рамках данной исследовательской программы суть неопровержимые постулаты. В терминах нашей методологии такими постулатами являются аксиомы теорий, входящих в исследовательскую программу, но все, а лишь те, что не подлежат сомнению и проверкам в рамках данной программы. Отметим также, что постулаты твердого ядра могут иметь статус как философских, научных оснований, так и собственно теоретических положений, иначе говоря, располагаться на любой из трех верхних ступеней методологической лестницы.

Итак, какие же положения, касающиеся структуры, динамики и хода истории, могут войти в твердое ядро той или иной исследовательской программы?

Во-первых, это должны быть тезисы о мире, логическая форма которых в принципе допускает их опровержение. Общие рассуждения без ясной логической структуры, а также методологические, эпистемологические, ценностные суждения (например, с предикатами "важности", "значимости", "сложности", "(не)предсказуемости" и т.д.) не могут составлять ядро программы.

Во-вторых, поскольку постулаты твердого ядра должны служить в роли аксиом для логических выводов, обязательным атрибутом их строгой формулировки является наличие переменных, связанных логическими кванторами ("все", "найдется хотя бы один", "один и только один").

В-третьих, общность постулатов ядра должна прямо соответствовать общности претензий исследовательской программы на охват предметной области. Если исследовательская программа касается периода Средневековья, то постулаты должны распространяться как минимум на весь период Средневековья ("Все средневековые общества ..."). Поскольку, согласно, Лакатосу выигрывает конкуренцию та исследовательская программа, которая при прочих равных (относительно объяснительной и предсказательной силы) имеет более широкое эмпирическое содержание (как программа Эйнштейна в сравнении с Ньютоновой), следует стремиться по возможности к максимальной общности постулатов.

Единственно адекватным масштабом для философии истории является Всемирная история, такой же масштаб оптимален для больших теоретико-исторических программ, результаты которых могут прямо служить для историософского осмысления. Масштаб Всемирной истории — это история всех человеческих сообществ (от мелких поселений до цивилизаций и мировых регионов — ойкумен) с Неолитической революции (или с образования первых прото-городов) по наши дни. Есть и более радикальные взгляды, охватывающие антропогенез (Б.Поршнев), эволюцию биосферы (Г.Снукс), историю Земли (В.Вернадский, Тейар де Шарден), и даже историю Космоса с момента "Большого Взрыва" (Ф.Спир).

Как же быть с тезисом "Что объясняет все, то не объясняет ничего"? Общность исследовательской программы (к примеру, Ньютоновой, где три закона Ньютона и закон гравитации имели максимальную общность для взаимодействия тел в физическом мире) не запрещает создание частных теорий внутри исследовательской программы, объясняющих конкретные фрагменты действительности (например, теорию движения Солнечной системы). Таким же образом, постулаты теоретико-исторической программы, касающиеся всей толщи Всемирной истории (скажем, с начала Неолита), вовсе не препятствуют созданию внутри этой программы "теорий среднего уровня", касающихся Древности, Средневековья, Нового времени или Современности.

В-четвертых, вся совокупность постулатов твердого ядра должна позволять делать выводы о самых разных аспектах исторической действительности (экология, технология, хозяйство, социальные отношения, культура, психика, поведение). Это достигается либо высокой степенью абстрактности тезисов (с необходимыми средствами конкретизации), либо полнотой "сферной номенклатуры" постулатов.

В-пятых, должен быть соблюден баланс продуктивности и неуязвимости постулатов. Чем сильнее постулат, чем более содержательно задаваемое им суждение о мире, тем больше нетривиальных выводов можно из него вывести, т.е. тем постулат продуктивнее. Но эти выводы могут быть опровергнуты опытом, что по правилу modus tollens ставит под сомнение сам постулат твердого ядра, т.е. делает его более уязвимым. По определению, это правило не ведет к отвержению постулата внутри исследовательской программы, проблема аномалий решается через введение дополнительных гипотез. Эти гипотезы могут вести к регрессивному сдвигу проблем и росту уязвимости всей исследовательской программы. Итак, на одном полюсе тривиальные, тавтологические постулаты максимально неуязвимые, но с минимальной продуктивностью — из них ничего или почти ничего нельзя вывести. На другом полюсе — смелые, сильные, продуктивные постулаты, из которых следует множество нетривиальных суждений о мире, но они же делают всю программу крайне уязвимой, поскольку эти выведенные суждения могут быть опровергнуты опытной проверкой (например, сопоставлением с историографическими данными).

Тяга к неуязвимости характеризует догматическое мышление: неважно, что из догмы не следует ничего нетривиального, важно, чтобы в течение веков, а то и тысячелетий нельзя было бы усомниться в ней.

Тяга к продуктивности характеризует научное мышление: важны прежде всего нетривиальные выводы, пусть рано или поздно они будут опровергнуты и даже сама программа будет заменена лучшей.

Помимо понятных социально-психологических мотивов защиты своей программы, есть и рациональные основания заботы о минимуме неуязвимости: смена программ не должна превращаться в чехарду. Это забота о реализации эвристических возможностей пусть несовершенных (в масштабе тысячелетий, вечности и абсолютной истины), но достаточно содержательных и плодотворных (в масштабе считанных десятилетий реализации программы) постулатов.

Допустимы такие постулаты, выводы из которых имеют подтверждения, как минимум пунктирно, на всем протяжении избранной предметной области (в нашем случае — на всей толще Всемирной истории). Допустимы также постулаты, выводы из которых имеют реальные или вероятные опровержения, но эти опровержения в принципе известно как отвести в рамках программы путем введения дополнительных гипотез, не уменьшающих эмпирического содержания теорий. Зато не допустимы в твердом ядре программы те постулаты, вероятные опровержения выводов из которых либо не отводятся в рамках программы, либо требуют введения гипотез ad hoc, ведущих к регрессивному сдвигу проблем. Это вовсе не значит, что от данных положений нужно вовсе отказываться: они прекрасно послужат в ином статусе, например, как элементы теорий защитного пояса той же исследовательской программы.

Где же проходит нижняя граница допустимой продуктивности постулатов твердого ядра? Это граница, ниже которой нельзя опускаться в заботе о неуязвимости реализуемой исследовательской программы, поскольку малопродуктивные постулаты ведут не к прогрессивному развертыванию программы (приращению научного знания), а лишь к научному застою, сходному с "незыблемостью" догматических истин. В эту зону застоя попадают такие постулаты, относительно любых выводов из которых вообще нет никаких сомнений в невозможности их опровержения. Зона научного застоя там, где аномалий нет, не ожидается или вообще быть не может. Иначе говоря, каждый постулат, чтобы быть содержательным и продуктивным, должен быть нетолько в принципе уязвимым (фальсифицируемым), но хотя бы минимально "опасным" с точки зрения появления возможных аномалий.

Защитный пояс исследовательской программы по Лакатосу — это вспомогательные гипотезы, которые призваны защищать постулаты твердого ядра, они могут быть опровергнуты и заменены новыми гипотезами в рамках той же программы. Устойчивые комплексы постулатов ядра и гипотез, прошедших проверку, составляют теории — главный продукт, ценность и оружие исследовательской программы.

В терминах нашей методологии вспомогательные гипотезы защитного пояса являются либо новыми аксиомами теории, либо теоремами, которые выводятся как из старых (иногда преобразованных) аксиом, так и из новых уточняющих предпосылок. Предназначение этого приращения теории состоит в объяснения возникающих аномалий. Эти аксиомы и теоремы могут быть подвержены сомнениям и проверке, к ним применимо правило modus tollens. В отличие от "ядерных" аксиом их можно назвать вспомогательными или защитными аксиомами.

Аномалии суть факты, противоречащие эмпирическим гипотезам, т.е. следствиям из теоретических гипотез (аксиом и теорем теории, интерпретированным для конкретного пространственно-временного сегмента реальности.

К примеру, в период становления теории происхождения государства Р.Карнейро тезисы о том, что социальная стесненность и ресурсный градиент ускоряют политическую эволюцию в центре ойкумены, следует считать вспомогательными гипотезами. В самой теории стесненности они играли роль теорем. При этом первоначальное понятие стесненности (изобилие ресурсов внутри зоны с непреодолимыми географическими границами) стало пониматься только как экологическая стесненность. Соответственно, появилась более общая аксиома о положительном влиянии стесненности вообще (включая и экологическую, и социальную, и градиент ресурсов) на скорость политической эволюции в центре ойкумены. Таким образом, при наличии дополнительной предпосылки о присутствии социальной стесненности выводится теорема о большей скорости эволюции в центре ойкумены по сравнению с местами на периферии или при полном отсутствии социальной стесненности. Эта теорема имела также статус вспомогательной гипотезы, поскольку она служила для объяснения высокого уровня политической эволюции в Венесуэльской аномалии. Таким же образом, дополнительная гипотеза о градиенте ресурсов потребовалась для объяснения Амазонской аномалии. Обе были не гипотезами ad hoc (что привело бы к регрессу исседовательской программы), но настоящими универсальными гипотезами в смысле (Гемпель, 1942/1998), поскольку были подтверждены на материале многих других регионов мира, к примеру, в случае долины Хуаньхэ на заре истории Китая.

На начальном этапе реализации программы проблему составляют не столько аномалии, сколько белые пятна. Какие положения в принципе следует взять в качестве элементов защитного пояса? Прежде всего, это те известные в науке гипотезы, тезисы моделей и концепций, которые помогают конкретизировать постулаты твердого ядра в целях теоретического прояснения "белых пятен", нового объяснения известных феноменов, а также преодоления имеющихся или ожидаемых аномалий. Согласно Лакатосу, в прогрессивной исследовательской программе вспомогательные гипотезы защитного пояса должны не уменьшать, а увеличивать эмпирическое содержание. Это достигается только при высоком уровне общности таких гипотез. В то же время, обобщение любых гипотез за пределы их первоначальной области практически всегда ведет к аномалиям. Борьба с аномалиями предполагает переформулировку имеющихся гипотез, добавление новых гипотез или замену старых новыми (без нарушения целостности твердого ядра).

Метафизические принципы и положительные эвристики по Лакатосу — это доводы и предположения, модели, направленные на развитие "опровержимых вариантов" исследовательской программы, т.е. идеи как модифицировать и уточнять "защитный пояс". К примеру, в Ньютоновой программе небесной механики такой положительной эвристикой было положение о том, что планеты — это вращающиеся волчки приблизительно сферической формы, притягивающиеся друг к другу. Все всегда знали, что это ошибочно (есть еще электромагнитные характеристики и т.д.), но эта эвристика все же помогала продвигаться в построении теоретического описания небесной механики.

В терминах нашей методологии положительные эвристики — это прежде всего концептуальные схемы и модели, позволяющие пусть упрощенно и искаженно, но все же как-то представлять себе идеализированные объекты, соответственно, строить гипотезы об их "поведении".

При введении новых гипотез задачей минимум является преодоление аномалии, а задачей максимум — получение добавочного эмпирического содержания программы, что означает, по Лакатосу предсказание новых, ранее не ожидавшихся фактов.

ЭКСПЛИКАЦИЯ И ФОРМАЛИЗАЦИЯ В РАЗРАБОТКЕ ТЕОРИЙ

Число ошибок, которое нельзя обнаружить, бесконечно; в противовес числу ошибок, которое можно обнаружить, — оно конечно по определению.

В поиски повышения надежности будут вкладываться средства до тех пор, пока они не превысят величину убытков от неизбежных ошибок или пока кто-нибудь не потребует, чтобы была сделана хоть какая-нибудь полезная работа.

Законы ненадежности Джилба

Различение экспликации и формализации

Рассмотрим проблему требуемой точности представления исторических теорий. Несмотря на известное смешение, "склейку" понятий экспликации и формализации в научной и философско-методологической литературе, целесообразно хотя бы в плане идеализации провести жесткое различение. Далее под экспликацией будем понимать уточнение смыслов (понятий, логики, плана содержания), а под формализацией — уточнение знаков (языков, семиотических форм, плана выражения).

В рамках этой идеализации имеет место то, чего не может происходить в реальности: преобразование мыслительного содержания вне зависимости и без помощи какой-либо знаковой формы (экспликация), а также преобразование знаковой формы при совершенно неизменном мыслительном содержании (формализация).

Экспликация и понятийные аппараты

Рассмотрим вначале "чистую" экспликацию мыслительного содержания вне зависимости от каких-либо знаковых систем. Из двух отдельно взятых понятий весьма затруднительно выделить более точное, поэтому сразу переходим к сопоставлению понятийных аппаратов, включающих понятия, связи между понятиями, суждения относительно этих понятий и логические правила вывода суждений. Понятийный аппарат А будем считать более точным (абстрактным и строгим), чем понятийный аппарат В при одновременном (точнее, конъюнктивном) выполнении следующих условий:

1) понятия из аппарата А более абстрактны, чем понятия из В;

2) понятия из В могут быть заменены равными по объему понятиями, сконструированными из понятий А, но не наоборот;

3) понятия из А позволяют выявлять в объектах больше различий, чем понятия из В;

4) постулаты аппарата А более универсальны, чем постулаты В (то есть каждый постулат В может быть представлен как частный случай или результат совместного действия постулатов А);

5) аппарат А более замкнут, то есть больше свойств понятий данного аппарата не подразумевается и не постулируется, а выводится из уже имеющихся определений и постулатов.

Все мыслительные содержания (понятия, теории, модели, концепции, рассуждения), закрепленные в понятиях более точного понятийного аппарата, считаются более точными. Следовательно, экспликация определяется как замена мыслительного содержания, закрепленного в некотором понятийном аппарате, содержанием, закрепленным в более точном (в смысле приведенных выше пунктов 1-5) понятийном аппарате, при сохранении в целом интерпретации понятий и суждений.

Формализация и знаковые системы.

"Чистая" формализация есть замена одного набора знаковых форм другим при неизменном мыслительном содержании, причем новые знаковые формы более точно (более полно и более жестко) выражают это содержание.

Для уточнения выражений "более полно" и "более жестко" обратимся к стандартному логическому представлению о составе языка. Язык включает алфавит, правила (или образцы) образования выражений, правила (или образцы) преобразования выражений и правила чтения, связывающие выражения со смыслами (элементами семантики, в нашем случае — мыслительными содержаниями).

Знаковая форма А более полно выражает некоторое мыслительное содержание С, чем знаковая форма В, если больше смысловых компонентов С явно представлено в выражениях А, причем правила (или образцы) чтения аппарата А позволяют однозначно восстановить эти компоненты.

Знаковая форма А более жестко выражает некоторое мыслительное содержание С, чем форма В, если больше логических правил, связывающих компоненты С, представлено в правилах (образцах) образования и преобразования выражений языка, средствами которого задана форма А, чем в правилах языка как основы для формы В. Иными словами, жесткость знаковой формы позволяет в той или иной мере заменять внутренний мыслительный контроль соблюдения логических правил в плане содержания внешним (чувственным и языковым) контролем преобразования знаков в плане выражения.

Уровни экспликации

В науке есть естественная тенденция к повышению уровней экспликации и формализации, то есть к уточнению понятийных аппаратов, к выражению их с помощью более полных и более жестких знаковых форм (соответственно, языков). Эта тенденция тормозится высокими издержками: точные понятийные аппараты крайне громоздки, жесткость знаковых форм обычно сопряжена с потерями живости, доходчивости, эстетики текста, способности к тонкой нюансировке, которые характерны для "мягких" естественных языков. Сами эмпирические историки до недавнего времени упорно держались за незаменимость "дискурса", то есть описания явлений прошлого средствами естественного языка. Однако, таблицы, графики, типологии, классификации, численные методы проникают и сюда (см. Хвостова, 1980; Murdock, 1981; Ракитов, 1982; Бородкин, 1986; Коротаев, 1991; Деревянко и др.,1994; Носовский и Фоменко, 1996а, 1996б; .

Рассмотрим определенное выше отношение "более строго и абстрактно" как основу соответствующего измерения и шкалы порядка.

По линии экспликации типы понятийных аппаратов восходят от интуитивного уровня как наименее строгого и абстрактного, через предметно-теоретический и системно-теоретический до математического уровня, обладающего максимальной строгостью и абстрактностью.

Интуитивный уровень какого-либо понятийного аппарата — это уровень исходных "житейских" понятий и других средств осмысления мира. Стандартный исторический "дискурс", то есть вольное описание конкретных событий, лиц, ситуаций, явлений выполняется, как правило, на интуитивном уровне.

На остальных трех теоретических уровнях в разной степени реализованы стремления к ограничению круга используемых понятий, к точным определениям понятий, соответственно выделению базовых (неопределяемых) и производных понятий, фиксации круга правил, в рамках которых возможны связывание, порождение, преобразование понятий и суждений.

Исходные, наиболее расплывчатые концепции (предтеории) строятся именно на интуитивном уровне.

Предметно-теоретический (далее предметный) уровень характеризуется преимущественным использованием специфических для данной предметной области понятий и конструкций. Верно ли, что понятия предметного уровня позволяют выделить больше различий в объектах? Разве не обладают интуитивные понятия большим потенциалом тонких нюансировок? Принцип здесь такой: то, что действительно понято, так что понимание стабильно и воспроизводимо, может быть выражено через явные определения. Таким образом, данное понимание воспроизводится далее "автоматически" через норму дальнейшего использования понятия в соответствии с ранее данным определением. Следовательно все значимые смысловые нюансы в принципе могут быть закреплены в теоретических понятиях. Интуитивный же уровень, хоть и является гораздо более "живым", "отзывчивым", гибким, но будучи лишенным сколь угодно детальных и точных, явных определений, не может обеспечить такой способности к четкому, стабильному, воспроизводимому выделению различий, которой обладает любой теоретический, в частности, предметный уровень понятийных аппаратов.

Именно на предметном уровне строятся более или менее развитые, уточненные концепции (предтеории) и аспектные социальные теории: экономические, политологические, социологические, культурологические, демографические и т.д. Исторические теории, скорее всего, в своем большинстве должны носить полипредметный характер, то есть включать понятия из разных предметных областей.

Системно-теоретический (далее системный) уровень характеризуется преимущественным использованием понятий и конструкций, отвлеченных от частной предметной области, приложимых к самым разным предметным областям. Может возникнуть сомнение, что системный уровень позволяет выделить больше различий, чем гораздо более богатые и развитые понятийные аппараты предметного уровня. На самом же деле, все, что точно определено на предметном уровне, достаточно рутинным способом переопределяется на системном уровне как особые типы объектов, систем, элементов, особые типы признаков и отношений и т.д. Поскольку на системном уровне объединяются и стилизуются понятия из разных предметных областей, поскольку имеется собственный развитый аппарат системных конструкций, то потенциал различения объектов на системном уровне действительно больше, чем различающий потенциал "родного" предметного понятийного аппарата.

Системными понятиями являются системы, классы систем, элементы, части, аспекты и стороны, отношения, структуры, иерархии, типы объектов, признаки, качества, характеристики, состояния, среда, внешние возмущения и напряжения, процессы, механизмы, входы и выходы, ресурсы, продукты и побочные следствия, взаимосвязи, взаимодействия, обратные связи, причинные связи, причины и следствия, принуждающие связи, ограничения, закономерности, переменные, равновесия, потребности и поставки, функции, способы, активизация-блокирование, усиление-угнетение, тренды, тенденции и мегатенденции, синхрония и диахрония, рост и развитие, фазы, ступени и стадии развития, распространение, возникновение, трансформация, распад, гибель, ассимиляция, конвергенция, дивергенция, вариативность, выбор и отбор, аттракторы, точки и зоны бифуркации, транссистемные переходы и т.д.

В 1950-60е гг. был всплеск надежд на кибернетику, системный подход и общую теорию систем. В целом большие претензии себя не оправдали, что привело к дискредитации системных методов в середине 1970-х и 1980-х гг. Оказалось, что предметный уровень "пропустить" никак нельзя; кроме того, сами системные аппараты показали себя весьма бедными и недостаточными. За последнее десятилетие вновь просматривается тенденция роста использования системных понятий в социальных науках и теоретической истории (макросоциологии, миросистемном анализе, геополитике и т.д.). Судя по всему, неизбежная полипредметность исторических теорий будет и дальше обуславливать рост применения и значимости системного уровня понятий, но теперь уже в надежной связке с понятиями и теориями предметного уровня.

В качестве основы к построению широкого круга системно-предметных аппаратов в области социальных наук был построен "аппарат социальной культурологии", включающий такие части, как: "социальное функционирование", "социальные структуры", "сознание и поведение", "культурные образцы", "диахрония","механизмы развития", сотни явных определений (Розов 1992, глава 2), а также приложение аппарата к детальным определениям таких ключевых понятий как "культура" и "цивилизация" (там же, глава 3), к осмыслению современных тенденций мирового развития (там же, глава 4). Дополнение этого аппарата понятиями сфер бытия, динамических стратегий, базовых факторов исторической динамики сделано в работе (Розов, 1997а).

Математический уровень понятийного аппарата характеризуется явным заданием всех исходных понятий, явным исчерпывающим определением всех производных понятий, строгой логикой преобразований суждений, а также наличием теорем, позволяющих свертывать длинные цепи умозаключений к указаниям на выводы из уже доказанных "раз и навсегда" теорем. В реальных математических текстах можно обнаружить, что не все эти требования выполняются, но это обусловлено, как правило, просто "фигурами умолчания", позволяющими опускать ранее определенное и очевидное для профессиональных читателей-математиков.

В настоящее время уровень развития социальных и исторических теорий не позволяет говорить о сколько-нибудь широком использовании математических понятийных аппаратов (напротив, в эмпирической истории, особенно в экономической истории, исторической демографии, контент-анализе древных источников математические методы применяются весьма широко (см.Количественные методы...1984; Бородкин, 1986, Нефедов 2005, Турчин 2007, Коротаев и др. 2007).

Слабость применения математики в теории истории принято объяснять "неготовностью" математики для экспликации столь сложных, богатых конструкций как социальные и исторические концепции. Поэтому надежды возлагались на нечеткие множества, многозначную и вероятностную логику, на "альтернативную теорию множеств" и прочие модные математические изыски. Никакие сколько-нибудь серьезные результаты не ознаменовали такого рода подходы к математизации социально-гуманитарного познания.

По-видимому, это объясняется изначально неверной посылкой. Вовсе не математика не готова к экспликации, а само социальное и историческое знание еще далеко не овладело своими теоретическими — предметным и системным — уровнями, поэтому, как бы эксплицировать и математизировать еще нечего. Видимо, на несколько будущих десятилетий основным путем математизации здесь останется применение частных математических и логико-математических аппаратов (статистических, вероятностных, графовых, алгебраических, теоретико-игровых, булевой алгебры и т.д.) для тех фрагментов теории, которые удается стилизовать под жесткие ограничения этих абстрактных аппаратов. Известные успешные попытки, такие как применение аппарата графовых представлений родов структур по Н.Бурбаки для математизации некоторых классов систем и социальных, психологических теорий, вычисление геополитической уязвимости территорий и применение теории графов, алгебры линейных операторов для математизации функциональных и исторических типов причинности в социальных науках, подтверждают, что от математики требуются не "изыски", а весьма стандартные, математически простые (чтобы не сказать примитивные) аппараты, как правило, основанные на классической теории множеств Кантора и Н.Бурбаки, на ее приложениях прежде всего в дискретной и конечной математике.

Все сказанное позволяет предположить, что если и будет прорыв в математизации исторического знания, то не за счет математики, и даже не за счет ухищрений статистики, многомерного шкалирования, факторного анализа и прочих "изысков", а только за счет новых открытий и развития полноценных предметных и системных теорий в самой истории.

Уровни формализации

По линии формализации языки восходят от наименее полных и жестких естественных языков через нормализованные и символические языки к формализованным языкам, обладающим максимальной полнотой и жесткостью относительно выражаемых мыслительных содержаний.

Естественные языки (русский, английский, немецкий, китайский, арабский и т.д.) являются богатейшими и сложнейшими культурными системами, специально изучаемыми в круге лингвистических наук. Почему же здесь уровень естественных языков считается наименне полным и наименее жестким? Напомню, что полнота относится не ко всему языку, а к степени выраженности смыслового содержания в отдельной знаковой форме, к снабженности правилами (или образцами) чтения, позволяющими однозначно восстанавливать все элементы этого содержания. Знаковые формы естественного языка здесь уступают формам последующих уровней (нормализованному, символическому, формализованному) поскольку на деле эти формы приспособлены к общению людей, погруженных в общую реальность, осваивающих язык по преимуществу неосознанно. Это ведет к тому, что выражения естественного языка включают множество фигур умолчания, двусмысленностей и прочих "аномалий", которые носителям языка ничуть не мешают, но как правило, вызывают большие трудности для переводчиков, особенно для переводчиков древних текстов, носителей языка которых нет, то есть некому дать пояснения.

Таким образом, даже по полноте формы естественного языка уступают формам более точных языков, ну а меньшая жесткость не требует специального обоснования.

Нормализованные языки — это те же естественные языки, но с явными ограничениями и четкими правилами (образцами) образования и преобразования допустимых выражений. Эти ограничения и правила обычно направлены именно для обеспечения большей полноты и жесткости знаковых форм. Ограничения, как правило, относятся к лексике (терминологии): состав терминов должен быть минимальным, сами термины однозначны. Полисемия, омонимия, языковые игры, метафоры и прочие декоративные тропы, как правило, запрещаются. Более или менее строго задаются допустимые образцы выражений.

Нормализованные формы издавна и широко используются в науке, администрировании, технологической деятельности, но этот факт слабо осознается. Примерами нормализованных знаковых форм являются любые списки с единым основанием, правильно построенные предложения в силлогистике, стандартные описания химических элементов и веществ в химии, видов животных и растений в биологии, звезд в астрономии, документов в архивном деле, машин, деталей, механизмов в технологии, более широко — правила описания таксонов в классификациях, наборы полей и правил заполнения в базах данных, библиографии, схемы и рекомендуемые выражения в официальных биографиях, административных и правовых документах (приказах, законах и т д.). Заполненные анкеты в эмпирической социологии, дневники антропологов, составленные как заполнения заранее заготовленных стандартных полей (вопросов), схематические, то есть разбитые на четкие пункты, и выполненные в единой терминологии описания историком изученных документов, событий, ситуаций также относятся к нормализованному уровню.

Нормализованные тексты явно проигрывают естественному дискурсу в живости, эстетичности, красочности, разнообразии, гибкости и т.д., но эта цена платится за большую полноту и жесткость выражения существенных аспектов. Следует предполагать тенденцию к большему распространению нормализованных форм в социальных науках и теоретической истории, прежде всего, очевидно, языковой нормализации (стандартизации) подлежат описания "случаев", как главных единиц анализа в сравнительно-историческом подходе. Изложение итоговых, целостных теорий также должно быть нормализовано.

Тенденции к нормализации в науке и философии можно только приветствовать, но с учетом того, что естественный дискурс, конечно же, также должен сохраниться. Действительно, талантливые работы в области таких точных дисциплин, как математика и физика, включают и метафоры, и игру слов, и юмор. Грустно будет, если в философии истории и теоретической истории не останется места для таких достоинств живого общения автора с читателем.

Символические формы. Под символическим уровнем знаковых форм здесь понимается применение разного рода графических и условных буквенных средств, которое, как правило, дополняет выражения естественного или нормализованнного языка. К символическим формам относятся, в частности, круги Эйлера, диаграммы Венна, карты Вейча (см.Ладенко, 1985), хронологические таблицы, технические чертежи и технологические схемы, сетевые графики, генеологические деревья, эволюционное дерево происхождения видов, схемы подчиненности в организациях, всевозможные диаграммы и графики, таблицы и шкалы, таблицы сопоставления признаков в индуктивных методах Бэкона-Милля, логические и алгебраические формулы; графики в декартовой системе координат и т.п.

Вообще говоря, символические формы должны быть обеспечены правилами чтения (которые, как правило, считаются очевидными и явно не фиксируются), позволяющими каждое выражение символической формы (к примеру, стрелку, соединяющую вершины в графе или ячейку таблицы) прочитывать как выражение нормализованного языка. Так, в самых "ходовых" и привычных табличках календаря число в ячейке прочитывается, например, так "в ноябре 27 число будет в четвертый вторник". Здесь "ноябрь" означает название таблицы, "27" — содержание ячейки, "четвертый" - неявное название или номер столбца, а "вторник" — явное название строки.

Каждая таблица, как и любая другая символическая форма, осмыслена только тогда, когда точно определен и известен способ чтения выражений. Это правило кажется тривиальным, но оно реально слишком часто нарушается, в том числе и в научной, философской литературе. Особенно это касается всевозможных графических схем (диаграмм, блок-схем и т.д.), для которых не приводятся правила чтения, более того, нередко даже стрелки не получают точных обозначений. Как правило, такие случаи свидетельствуют о том, что понимание предмета самим автором находится на первичном интуитивном уровне.

Символические формы в сочетании с пояснениями (которые и должны задавать правила чтения!), сделанными в естественном или нормализованном языке являются исключительно эффективными по ясности, компактности, наглядности средствами выражения. Им обеспечено большое будущее и широкое распространение и в науке, и в образовании, и в практике. До сих пор редкими гостями символические формы являются в философских текстах. Однако следует ожидать, что в интеллектуально ответственных направлениях философии, стремящихся выразить мыслительное содержание более ясно, понятно и открыто для критики, разнообразные символические формы, как минимум, таблицы, структурные схемы и диаграммы, которые использовали, к примеру, Николай Кузанский и Иммануил Кант, будут распространены более широко.

Формализованные языки — это искусственные языки с наиболее высокой степенью полноты и жесткости, которая обеспечивается однозначным явным заданием алфавита, правил образования и преобразования выражений и правил чтения. В идеале арсенал правил формализованного языка позволяет вести требуемые преобразования только на уровне синтаксиса при полном отвлечении от смыслового содержания. Формульный язык записи алгебраических уравнений, специальные языки математической логики (например, язык предикатов первого порядка), языки программирования и т.п. являются наиболее широко распространенными примерами формализованных языков. Подобно математическому уровню в экспликации формализованные языки могут иметь только очень узкое распространение в отдельных наиболее развитых фрагментах современного социального (например, экономического) и исторического знания.

Вместе с этим, уже сейчас есть некоторые перспективы использования формализованного языка графовых представлений родов структур и исчисления предикатов первого порядка для упорядочения понятийных аппаратов и систем данных.

Конструктивная траектория построения исторической теории

Поскольку в рамках нашей идеализации четыре уровня экспликации существуют независимо от четырех уровней формализации, их можно совместить в виде пересечения двух измерений (шкал), что дает т.н. таблицу конструктивности.

Под конструктивной траекторией будем понимать "путь", соединяющий "вехи" — компоненты разного уровня экспликации и формализации, — которые используются по мере построения и проверки теории.

Исходным пунктом, как правило, является постановка проблемы и знакомство с имеющимися описаниями эмпирического материала (интуитивно-естественный компонент). Далее, с одной стороны, следует провести "теоретическую переструктурацию, соответственно, анализируются предметные, реже системные теории, выраженные, как правило, на естественном языке или разных нормализованных языках (с различной терминологией и т.п.). Априорная фиксация собственных предпосылок (прежде всего, онтологических), теоретических суждений и гипотез требует хотя бы минимальной нормализации языка (однозначность терминологии, опора на определения и т.д.).

На этой основе формируются списки интересующих признаков, переменных и случаев, которые будут учитываться. Списки — это компонент нормализованного языкового уровня. В зависимости от того, интуитивные или теоретические понятия используются в списках определяется уровень экспликации данного компонента.

На основе этих списков составляются таблицы как формы представления данных. Анализ таблиц служит основой для построения шкал — внутренних структур переменных. Шкалы, в свою очередь, позволяют строить таблицы с численными значениями и соответствующие гистограммы, в отдельных случаях — графики, прежде всего, отражающие динамику изменений разных переменных в историческом времени. Поскольку каждый случай соединяет в себе значения по разным шкалам, возможно построение графиков взаимозависимости между разными переменными (нормализация данных).

Вид этих графиков обычно позволяет строить гипотезы о причинной связи между переменными, для чего используются связанные ориентированные графы. Таблицы, гистограммы, графики и графы — компоненты символического уровня. Желательно, чтобы в содержании таблиц (и тем более в интерпретации вершин и ребер графов) интуитивные компоненты замещались теоретическими (предметными или системными).

В принципе, тренд-граф как граф причинных связей между переменными, снабженный к тому же весами ребер-операторов и вершин-переменных, а также нормализованные формулировки соответствующих законов — это вполне достаточный уровень точности представления моделей исторических теорий на сегодняшнем уровне развития науки. В отдельных счастливых случаях можно ожидать эффективного применения алгебры линейных операторов для расчета причинной силы связей между переменными, что явится переходом к математическому и формализованному уровням.

При проверке гипотез и теоретических положений совершается преобразование соответствующих нормализованных выражений в нормализованные выражения эмпирических гипотез. Далее производится поиск исторических случаев, подпадающих под условия эмпирической гипотезы, для чего опять полезно использование таблиц (символический уровень). Наконец, самая тонкая часть проверки — это сопоставление интуитивных описаний, выполненных, как правило, в естественном языке, с нормализованной формулировкой эмпирической гипотезы. По результатам проверки делаются выводы о росте или снижении достоверности теоретической гипотезы.

В дальнейшем изложении, в описании и разработке средств теоретической истории мы постараемся пройти между намеченными Сциллой неточности и Харибдой пустой и излишней точности. Именно исходя из такого рода рассуждений и оценок упор в дальнейшем сделан скорее на самые простые логические, символические, графовые, алгебраические подходы, которые не должны затуманивать содержательную суть исследуемых исторических процессов, но лишь прояснять и корректно соединять между собой здравые содержательные идеи.

ЛИТЕРАТУРА

К началу книги - оглавлению

Другие публикации