ЛИТЕРАТУРА

К началу книги - оглавлению

Другие публикации

Часть 3. ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ РЕСУРСЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ МАКРОСОЦИОЛОГИИ

ИСТОРИЧЕСКАЯ МАКРОСОЦИОЛОГИЯ:
СТАНОВЛЕНИЕ, ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ

Историческая макросоциология — междисциплинарная область исследований, в которой посредством объективных методов социальных наук изучаются механизмы и закономерности крупных и долговременных исторических процессов и явлений, таких как происхождение, динамика, трансформации, взаимодействие, гибель обществ, государств, мировых систем и цивилизаций.

По объему предметного поля историческая макросоциология (далее, просто — макросоциология) практически совпадает с всеобщей (мировой) историей, но использует в большей мере подходы и методические средства теоретической истории (построение и проверка относительно строгих объяснительных теорий исторических явлений [Разработка и апробация метода теоретической истории 2001; Розов 2002]).

Макросоциология отвечает на традиционные для философии истории вопросы о структуре, направленности, закономерностях, ходе истории, но не на философском, а на научном теоретическом уровне. Познавательные методы и средства макросоциология заимствует из обширного спектра социальных наук: социологии, политологии (особенно сравнительной), геополитики, кросскультурных исследований, экономической истории, этнологии, исторической демографии и т.д.

Краткий обзор истории дисциплины

Каковы истоки макросоциологии, откуда, вообще говоря, она появилась?

Как это ни странно может показаться, изначально социология рождалась и развивалась именно как макросоциология. Огюст Конт, Карл Маркс, Джон Стюарт Милль, Фердинанд Теннис, Герберт Спенсер, Эмиль Дюркгейм, Макс Вебер, занимались, главным образом, макросоциологической проблематикой: формулировались законы и определялись этапы исторического прогресса, развития и смены общественных формаций, описывались и изучались принципиальные типы обществ, культур и цивилизаций.

В то время научный методический аппарат социологии еще не был разработан, приходилось обсуждать множество абстрактных онтологических, эпистемологических и аксиологических вопросов, поэтому работы этих авторов могут с тем же успехом считаться социально-философскими и философско-историческими.

В XX веке социология стала более узкой, эмпиричной, методичной, сконцентрировалась на эмпирическом изучении групп и слоев отдельного общества-нации, во многом утеряла интерес к большим историческим процессам. Такова традиция, которая нам хорошо знакома по стандартным социологическим журналам и учебным программам.

При этом, довольно много талантливых ученых продолжали макросоциологические исследования, как правило, неоцененные современниками, но получившие большой резонанс в последней трети XX века [Сорокин 2000; Поланьи 2002; Шумпетер 1995; Уайт 1994; Элиас 2001; Луман 2005; Baran 1957; Moore 1966].

С 1970-х гг. появилась самосознательная историческая социология [Tilly 1978; Тилли 2000] и началось бурное возрождение макросоциологии [Amin 1976; Anderson 1974; Bendix 1978; Brenner 1976; Carneiro 1970a, 1970b; Claessen 1978; Collins 1986; Gellner 1988; Harris 1977; Headrick 1981; Kennedy 1987; McNeill 1979,1982; Melko, Scott 1987; Modelski 1987; Skocpol 1979; Tainter 1988; Tilly 1984, 1992; Wallerstein 1974, 1980; Wolf 1982; et al.].

В высшем образовании макросоциология с начала 1990‑х гг. стала институализироваться в университетах США как отрасль социологии. С тех пор она неуклонно распространяется у англоязычном академическом мире, а также в Голландии, Германии, Франции, Италии, скандинавских странах, в разных местах выступая под разными именами, отпочковываясь от социологии, мировой истории, геополитики, политической и экономической географии, геоэкономических, кросскультурных, цивилизационных исследований и т. д. Учебник С.Сандерсона «Макросоциология» [Sanderson 1995a] уже выдержал множество изданий, появляются новые учебные пособия, но в основном обучение опирается на современные монографические исследования.

Основные направления макросоциологических исследований

Важной вехой самосознания макросоциологии стала книга Рэндалла Коллинза «Макроистория: опыты социологии большой длительности» [Collins 1999], который во введении с говорящим названием «Золотой век макроисторической социологии» свел воедино множество, казалось бы, разнородных исследовательских направлений, показал их общие основания и причины продолжающегося расцвета и расширения [Коллинз 2000]. Наиболее теоретически продвинутыми направлениями являются:

· исследования военно-центрированного становления современных государств [МсNeill 1982; Mann 1987, 1993; Tilly 1992],

· сравнительное изучение социальных революций и государственных распадов, крушения империй [Skocpol 1979; Tainter 1988; Goldstone 1991; см. также: Turchin 2007],

· анализ мировых систем [Wallerstein 1974,1989; Amin 1976; Gills, Frank 1991; Chase-Dunn, Hall 1997; Abu-Lughod 1989; Бродель 1992; Арриги 2006]

· исследования геополитической динамики, долгих циклов гегемонии [Collins 1986; Коллинз 2000б; Kennedy 1987; Modelski 1987].

Р.Коллинз также указывает на такие направления как:

· сравнительно-исторические исследования семейных отношений (школы П.Ласлетта, Дж.Гуди),

· изучение эволюции культурных норм, «цивилизующих манер» (Н.Элиас, Дж.Меннел, Й.Гудсблом [Goudsblom, Jones, Mennel 1996]),

· макроистория болезней и окружающей среды (В.Макнил, А.Кросби),

· макросоциологические сравнения в истории искусства (А.Хаузер, А.Мальро),

· социальная и сравнительная история пола, сексуальности, материальной культуры.

К списку Коллинза следует добавить:

· направление исследования Большой истории, объединяющее в единых концептах эволюцию звезд, Солнечной системы, историю Земли, биологическую эволюцию, происхождение человека и традиционную историю [Spier 1996, ср. отечественную коллективную монографию: Анатомия кризисов 1999]

· бурно развивающуюся область изучения социальной эволюции, сравнительной антропологии и этнологии, тесно взаимодействующую со сравнительной археологией, где нередки прорывы к ценным макросоциологическим обобщениям; следует особо отметить блестящие исследования Роберта Карнейро с его макросоциологической теорией происхождения государства [Carneiro 1970a; 1988] и сравнения уровня сложности обществ количеству и профилю четко выделенных критериев [Carneiro 1970b], оригинальную книгу Джареда Даймонда, возрождающую на новом уровне географический детерминизм [Diamond 1997], а также работы Э.Геллнера, Г.Классена, Г.Ленски, М.Салинза, Э.Сервиса, М.Фрида, М.Харриса, ,. Т.Эрля [Gellner 1988; Claessen 1978; Harris 1977; et al. ];

· продолжающиеся (хотя и без прежних амбиций, характерных для О.Шпенглера, А.Тойнби, П.Сорокина, А.Кребера, Ф.Бэгби и др.) сравнительные исследования цивилизаций [Melko, Scott 1987; см. также исследования и обзоры Д.Уилкинсона, М.Мелко, Ш. Ито в кн.: Структуры истории… 2001],

· масштабные сравнительные исследования технологического обмена и диффузии в связи с международной политикой [Bulliet 1975; Headrick 1981, 1991; Pacey 1990; Ralston 1990],

· сравнительные и обобщающие работы по межкультурной торговле, появлению и искоренению рабства и работорговли, колониальным отношениям, о последствиях вестернизации и индустриализации в разных уголках планеты [Adas 1989; Chaudhuri 1990; Curtin 1984; Stinchcombe 1995; Tracey 1991; Wolf 1982]?

· сравнительные исследования демократических транзитов (см.ниже) и др.

В сфере политических наук наиболее близка к макросоциологии по тематике, по общей направленности и методологии, конечно же, сравнительная политология — быстро и успешно развивающаяся область, выдающая большинство новых нетривиальных результатов. Поскольку сравнительная политология практически всегда обращается к более широкому историческому, социальному, экономическому, культурному, географическому и другим аспектам, она с полным правом может считаться областью пересечения политических наук и исторической макросоциологии, причем в обеих областях является наиболее продвинутым и перспективным направлением исследований.

Наряду со сравнительным изучением революций, генезиса, трансформации и распада государств (см. выше), обширной и бурно развивающейся областью исследований является сравнительный анализ процессов демократического транзита с успехами и неуспехами, откатами к авторитаризму, застреванием в режиме имитационной демократии и т.п. [Карл, Шмиттер 1993; Липсет и др. 1993; Пшеворский 2000; Растоу 1996; Di Palma 1990; Collins 1999; Huntington 1991].

Историческая макросоциология в России

Советская социология, которая стала пробуждаться с 1960-х гг., естественным образом ориентировалась на мэйнстрим тогдашней западной, преимущественно наиболее развитой американской социологии с ее традиционным вниманием к опросам, анализу общественного мнения и т.п. Макросоциологическая проблематика оставалась табуированной поскольку была надежно монополизирована одной из главных идеологических дисциплин — «историческим материализмом» («истматом»). Судя по всему, данная родовая травма сохраняется; поэтому, несмотря на переводы классических макросоциологических трудов П.Сорокина, Н.Элиаса, Н.Лумана, К.Поланьи, Й.Шумпетера (см. выше ссылки), новых превосходных книг, таких как «Социология философий» Р.Коллинза и «Долгий двадцатый век» Дж.Арриги и др. [Коллинз, 2002; Арриги 2006], отечественные социологи за редчайшим исключением остаются равнодушными к анализу крупных социальных процессов, даже не считают такие исследования «подлинно научной социологией».

Во многом по причине неведения, отчуждения и равнодушия социологов в России макросоциология пока не легитимирована. не говоря уже об институализации.

Не менее плачевна ситуация и с другой потенциальной материнской дисциплиной — историей. Постсоветская история имеет свою травму, связанную с эмансипацией от давно надоевшего марксизма [см. Гуревич 1990], вкупе с которым были отброшены темы крупных исторических сдвигов и трансформаций, задачи выявления объективных закономерностей и т.д.

Российские историки либо наслаждаются обретенной возможностью проводить сугубо эмпирические, узкие архивные исследования без излишних теоретических умствований, либо переживают «радость узнавания», когда на своем местном материале обнаруживают нечто похожее на новомодные (обычно французские или немецкие) концепты. Есть попытки ассимилировать достижения социальных наук, чтобы полностью подчинить их обновленной историографии, причем с нескрываемой антитеоретической установкой [Могильницкий 2002, с.30-33]. Лишь редкие историки, как правило, старшего поколения (И.М.Дьяконов, о котором см. ниже, а также [Кульпин 1990, Чубаров 1991, Илюшечкин 1992, Березкин 2005;] позволяют себе крупные обобщения, широкий сравнительный и теоретический анализ. Это линию подхватывают историки среднего поколения [Миронов 1999, Крадин 2002; Коротаев 2003, Нефедов 2005].

Подрастающее поколение историков проявляет живой интерес к проблемам исторической макросоциологии, но действительный прорыв, появление серии новых ярких работ следует ожидать только после радикального обновления нынешних замшелых вузовских курсов «методологии истории», когда молодые исследователи овладеют не только современным арсеналом методов и средств математической и теоретической истории [см. Бородкин 1986; Разработка и апробация…2001], но также теоретическим и макросоциологическим стилем мышления.

Итак, по многим причинам макросоциология в России весьма далека от признания и институализации, она все еще «растаскивается» между геополитикой, социальной и экономической историей, социальной философией и философией истории, политологией и политической философией.

В то же время, в постсоветской России, несмотря на дискредитацию марксизма и «истмата» (во многом идеологическую и поверхностную) сохранился и продолжает расти интерес исследователей (как, правило, с философским, историческим и гуманитарным бэкграундом) к изучению крупных социально-исторических процессов. С 1990-х гг. стали появляться альманахи и журналы, ориентированные на мировой научный контекст («THESIS», «Цивилизации», «Время мира», «Логос», «Космополис»., «Прогнозис», «История и математика» и др.), в которых множество материалов посвящено макросоциологической проблематике, пусть и под разными именами.

Большинство отечественных авторов (А.С.Ахиезер, И.А.Гобозов, В.С.Голубев, А.Л.Жданко[1] А.П.Назаретян, Г.С.Померанц, С.А.Семенов, Ю.В.Яковец и др.) работают на философском, сугубо концептуальном, а то и схоластическом уровне, не прибегая к явному формулированию и проверке теоретических положений, не говоря уже о систематическом анализе исторических данных.

На этом фоне выделяется книга историка-востоковеда И.М.Дьяконова «Пути истории» [Дьяконов 1994]. Несмотря на свое историческое самосознание, Дьяконов написал вполне макросоциологическую работу с явным выделением фаз социального развития, критериев их различения, механизмов и закономерностей переходов и т.д. Неслучайно именно эта книга переведена на английский и, чуть ли не единственная среди современных отечественных исторических и обществоведческих трудов, изучается в западных университетах.

Следует отметить также перспективное и уже получившее ценные результаты направление теоретического изучения и математического моделирования процессов исторической динамики и социальной эволюции (в 2006-2007 гг. издано четыре выпуска альманаха «История и математика» на русском языке и один на английском). Данное направление обозначило область своих исследований как «клиодинамику». Фактически — это ни что иное, как применение математического моделирования и статистического анализа в рамках той же исторической макросоциологии. [История и математика 2007].

Особняком стоят отечественные работы по геоэкономике, сравнительной экономической истории, миросистемному анализу, теории модерннзации [Постиндустриальный мир и Россия 2001; Гайдар 2005] Их выгодно отличает внимание к эмпирическим данным, к современным дискуссиям в мировой науке, к политическому и культурному контексту экономического развития. Однако, оригинальных ярких, «прорывных» исследований пока нет; возможно, сказывается излишний пиетет по отношению к западным авторитетам, сопутствующая робость в проведении собственных сравнительно-исторических исследований экономического развития по оригинальной методологии.

Теоретическая и методологическая ветвь макросоциологии развивается с середины 1990-х гг. в Новосибирске (после того как автор этих строк прошел стажировку в Центре Феранана Броделя под руководством И.Валлерстайна). Специалистам известны три выпуска альманаха «Время мира» [Время мира 2000; Структуры истории» 2002; Война и геополитика» 2003]). Широкому кругу методологических, теоретических и эмпирических макросоциологических проблем посвящены выпуски серии коллективных монографий «Теоретическая история и макросоциология» ([Разработка и апробация метода теоретической истории 2001; Макродинамика… 2002]. Опубликованы монографические исследования с разработкой философских и концептуальных оснований, арсеналом методов, средств, моделей макросоциологии и теоретической истории [Розов 1992, 2002].

В отечественной сравнительной политологии получило развитие сопоставление процессов политической динамики в регионах [Рыженков 2006; Гельман 2007]. Успешно развиваются сравнительные этнополитические исследования [Паин 2004]. Некоторые авторы эффективно применяют развитую методологию систематических сравнений при анализе факторов политической и исторической динамики (методы Бэкона-Милля и аппарат булевой алгебры по Ч.Рэгину) [Щербак 2002; см. также работы С.И.Филиппова, Ю.Б.Вертгейм и др. в книгах Разработка …2001; Макродинамика…2002].

Проблема ведущих факторов
исторической динамики и социальной эволюции

После науковедческого обзора обсудим содержательную проблему, периодически вызывающую полемику в мировой и отечественной макросоциологии. Речь идет о том, к какой сфере принадлежат главные, ведущие факторы исторического развития. Дискутирующие позиции можно обозначить следующим образом:

· «геоцентризм» (от классического географического детермининизма Монтескье и Гердера до культурно-географических концепций Виль де ла Бланша и экогеографического детерминизма Дж.Даймонда [Diamond 1997])

· «экономоцентризм» (марксизм и миросистемный анализ),

· «политоцентризм» (макиавеллизм Г.Моски, В.Парето, Р.Михельса, классическая геополитика Ф.Ратцеля, Р.Челлена, Х.Маккиндера, школа политического реализма Г.Моргентау и т.д.),

· «техноцентризм» (Л.Уайт, В.Ростоу, Д.Белл, В.Гелбрейт),

· биоценторизм (от расовых теорий Ж. де Гобино, социал-дарвинизма Л.Гумпловича и Г.Ратценхофера до современной социобиологии);

· «культуроцентризм» (ошибочно приписываемый М.Веберу; скорее, здесь нужно упомянуть О.Шпенглера, К.Леви-Стросса, Э.Кассирера, Н.Элиаса. М.Фуко, в России – Ю.М.Лотмана, М.К.Петрова, А.Я.Гуревича и В.С.Библера) и

· «психоцентризм» (дильтеевская историческая психология, палеопсихология Леви-Брюля, фрейдизм и неофрейдизм, юнгианство, современная палеопсихология, историческая психология — «психоистория»).

Вопрос о том, какая сфера самая важная, малополезен. Гораздо более продуктивным является вопрос о силе воздействия изменений в одной сфере на изменения во всех остальных сферах, а также вопрос о том, есть ли в какой-либо из перечисленных сфер (или в нескольких сферах) некий постоянно действующий «мотор» — движитель, порождающий в тех или иных эпохах и культурах основную долю исторической динамики и необратимых эволюционных изменений (развития). Для решения таких проблем можно и нужно ставить широкие исследовательские программы, основанные на сравнительно-историческом и теоретическом подходе.

Насколько мне известно, такого рода программы, открытые к разным обществоведческим парадигмам, не были реализованы. Марксисты постоянно упирают на роль экономики, цивилизационщики — на роль культуры, либерально ориентированные исследователи — на политические и правовые институты и т.д.

Веберианцы выгодно отличаются многомерным видением, хотя их упор на четыре сферы Вебера обычно не доказывается, а берется в качестве априорной предпосылки [Collins 1986; Mann 1987, 1993]. Согласно Максу Веберу всегда следует учитывать четыре главных аспекта:

· политику (власть, государство и бюрократия),

· хозяйство (экономика, производство, обмен, распределение),

· религию (теперь обычно говорят о культуре и идеологии),

· положение на международной арене (геополитику).

Сюда следует также добавить:

· географию (границы, береговые линии, ландшафты, расстояния, почвы, социально значимые особенности флоры и фауны),

· геоэкономику (экономические взаимодействия с окружением и в глобальном масштабе),

· геокультуру (заимствование, обмен, экспансия культурных образов, пересекающие политические границы),

· демографию (расселение, этническое разнообразие, миграции),

· социально-структурную сферу (структуры родства, образования, информирования, медицины) и

· технологии (инфраструктура, связь, транспорт и проч.).

При отсутствии результатов систематических исследований здесь можно привести только предварительные соображения. Сами сферы ни на что не влияют, они являются только условными областями множества факторов, обладающих некоторой силой воздействия на переменные качества и факторы той же и других сфер. Так, рост производства или расширение рынков мы привыкли приписывать экономической сфере, но более пристальный взгляд всегда обнаружит в этих явлениях также технологическое и социально-структурное развитие.

Некоторые аспекты могут показаться незначимыми просто потому, что соответствующие целостности и качества не меняются или меняются медленно. Они имеют статус условий (часто необходимых, но недостаточных) для рассматриваемых изменений. Все, что происходит в экономике (тем более, процессы социально-экономического развития), всегда происходит в условиях определенных ландшафтов с ресурсами, коммуникациями и проч. (география), сложившейся структуры расселения (демография), структур могущества на территориях (геополитика), структур власти и принятия решения, правовых режимов и институтов (политика).

Обратившись к другим сферам, обнаружим примерно такую же картину. Нередко население растет, но далеко не всегда. Замкнутый ландшафт, жесткие морально-правовые нормы, высокая детская смертность, недостаток продовольствия могут привести к демографической стагнации или даже депопуляции. Политические режимы и институты могут развиваться, но также могут стагнировать, более того, даже в наше время есть случаи распада государств на враждующие варварские племена (Афганистан, Заир и др.). То же происходит с технологиями, социально-структурной сферой, религиями и идеологиями.

Итак, макросоциологический взгляд — это открытость к реальному разнообразию, сложному взаимовлиянию и изменчивым приоритетам движущих факторов из указанного (вполне условного) набора сфер.

Историческая макросоциология
и возрождение теоретического мышления

В заключение рассмотрим перспективы исторической макросоциологии в более широком контексте мирового и отечественного интеллектуального развития.

Социально-гуманитарное познание уже более 120 лет развивается при мерами угасающим, мерами возгорающемся «споре о методе» (Methodenstreit). Последние десятилетия определенное разочарование в системных, структуралистских, математических и количественных методах привело к доминированию идиографических, антисциентистских направлений, из которых наиболее громкую, хотя и сомнительную известность получил т.н. постмодернизм. Это проявилось не только в антиобъективистских, антиисторических, антипросвещенческих выпадах агрессивных маргинальных течений, но и в идиографическом крене к «казусам», «интерпретациям», «деконструкциям» таких авторитетных научных традиций как школа «Анналов» [см.: Розов 2008].

Как нередко бывает, приходящие к нам западные веяния, относительно уравновешенные у себя на родине множеством разнонаправленных векторов, в России догматизируются, грозя превратиться в революционно-опустошающие кампании, закономерно сменяемые усталым цинизмом.

Перестройка привела к бесславному завершению эпохи догматической унификации всего социально-исторического познания, которая проводилась под гребенку принесенного западными же ветрами марксизма и «исторического материализма». Теперь среди российских историков и обществоведов почти повсеместно распространен антитеоретический консенсус [Розов 2007], когда лень и отсутствие воли к познанию прикрывается стереотипной хулой будто бы устаревших «научной истины», «объективизма», «позитивизма», «сциентизма», «плоского эмпиризма» и т.д. Такое умонастроение как раз и является формой усталого цинизма, сменившего прежнюю догматическую эпоху.

Бурное и плодотворное развитие мировой исторической макросоциологии («золотой век») уже привело к убедительному усилению новой номотетики — направленности на построение объяснительных теорий на основе систематического сравнительно-исторического анализа с учетом известной сложности и специфики соответствующих предметных областей.

Как только в российском социально-историческом познании появится ряд оригинальных, ярких (и что немаловажно — получающих признание за рубежом) макросоциологических исследований, научная молодежь получит значимую альтернативу применения своих талантов. Тогда появится хороший шанс возрождения теоретического мышления среди отечественных историков и обществоведов, а российская наука в этих областях выйдет из затянувшейся досадной периферийности, станет одним из значимых центров мировых интеллектуальных сетей [см. о сетевых закономерностях: Коллинз 2002].

Наиболее продуктивные методы
теоретической истории и макросоциологии

Анализ временных рядов, трендов, волн и циклов — генетический метод, но центрированный не на дискурсивном описании и объяснении, а на исследовании исторически изменчивых количественных параметров. Главный прием — построение и анализ таблиц данных и соответствующих графиков для самых различных параметров (A, B, C, D…), значения которых соответствуют датам или периодам временной оси T.

Фактически, выявленные тренды, циклы или более сложные паттерны составляют лишь феноменологию долговременных процессов, требующую теоретического анализа порождающих условий и механизмов. Поэтому данный подход следует считать начальным этапом построения теоретических и математических моделей.

Исторические сравнения — это вовсе не один «компаративный метод», а целый арсенал сложно организованных подходов, приемов и процедур. Их различные классификации, сделанные в свое время Чарльзом Тилли, Тедой Скочпол и Маргарет Соммерс, Кристофером Чейз-Данном, детально описаны в части 4 настоящего издания.

Наиболее изящным и теоретически рафинированным является историческое сравнение как аналог критического эксперимента. Назовем его критическим сравнением (иногда его также называют «естественным экспериментом»). Если имеется две и более гипотезы (теории), объясняющие один и тот же тип явлений, то в естествознании проводят критический эксперимент: искусственно в лаборатории конструируют такие конфигурации условий для серии явлений, что по их результатам можно судить, какая гипотеза фальсифицируется, а какая подкрепляется.

В социологии, тем более, в макросоциологии, эксперименты не возможны (как по моральным, так и по организационно-затратным причинам). Зато возможная специальная, т.н. теоретическая выборка случаев как логический аналог критического эксперимента.

Допустим, в одной теории предполагается, что явление S детерминируется при условии А, а в другой — при условии В. Обычно имеет место сочетание условий АВ. Критическое сравнение состоит в том, чтобы найти группу случаев с ярко выраженным условием А при отсутствии или слабом В и сравнить их следствия S со следствиями другой группы случаев — с ярко выраженным условием В при отсутствии или слабом А. Критическое сравнение возможно также при проверке прогнозов.

Так, для Дж.Голдстоуна главным фактором революций, ведущих к государственному ослаблению или распаду является перенаселенность [Goldstone 1991]. Лайн, Ни и Уайлдер считали, что рыночные реформы подрывают социалистическую государственность (например, китайскую) [Nee, Lian 1994; Walder 1994]. Однако согласно теории Р.Коллинза большое население является геополитическим ресурсом, а успешный экономический рост благодаря переходу к рынку должен вести к усилению могущества государства на внешней арене, что повышает легитимность государства и препятствует революционным настроениям [Коллинз 2000, с.263]. Происходящая на наших глазах динамика китайской, индийской государственности (где огромное население, несмотря на все меры по сдерживанию, растет, а экономика также растет быстрыми темпами) и российской государственности (где относительно малое население неуклонно сокращается, а экономика огосударствляется и, скорее, стагнирует, чем развивается) как раз и служит в роли критического сравнения («естественного эксперимента») для оценки вышеуказанных теоретических положений.

В целом необходимо отметить, что сравнительно-исторические методы обеспечивают главный эмпирический фундамент для построения и проверки макросоциологических теорий, в этом аспекте их значимость нельзя преувеличить. Сколь бы детальными, тонкими, изощренными и нюансированными ни были анализы отдельных случаев, сколь бы глубоким и проницательным ни был генетический анализ или исследование временных рядов и трендов, общность и доказательная сила макросоциологических теорий обретаются только при обращении к историческим сравнениям.

В следующей части будут представлены несколько вариантов систематического описания и сопоставления сравнительно-исторических методов в макросоциологии.

ТИПОЛОГИЯ И ИНТЕГРАЦИЯ
СРЕДСТВ АНАЛИЗА ИСТОРИЧЕСКОЙ ДИНАМИКИ

От упорядочения моделей к интеграции парадигм

Анализ исторической динамики и социальной эволюции — огромное и расширяющееся поле исследований. Вряд ли еще какая-то область социального познания может конкурировать с этим полем по количеству и разнообразию парадигм, направлений, подходов, исследовательских программ. Интеграция получаемых знаний затруднена не столько мифической «несоизмеримостью теорий», сколько разношерстностью исходных концептуальных схем и методических приемов.

Математическое моделирование и математические методы наряду с логическими, графическими, компьютерными и разнообразными концептуальными средствами являются не самоцелью, а лишь вспомогательным инструментом для главной познавательной стратегии – построения объяснительных (а в идеале также предсказательных) теорий относительно причинных закономерностей исторической динамики [Розов 2007].

Интеллектуальный проект математизации истории [Бородкин 1986; История и математика 2007; Турчин 2007] во многом зависит не от математических (достаточно простых и прозрачных в математическом отношении) моделей, а от эффективного и совместного использования сложных содержательных концепций в применении к разнообразным эмпирическим данным.

В данной работе сделана попытка инвентаризации основных типов моделей и выявление связей между ними. Каждая модель являет собой некую точку зрения на сложный предмет. Умение использовать разные модели, переходить от одного типа моделей к другому означает интеграцию точек зрения, а это уже хороший задел для объединения, синтеза парадигм и подходов, даже казавшихся ранее несоизмеримыми.

Любая модель — это заместитель объекта, более удобный для использования в некоторых ситуациях, чем сам объект. Познавательная модель — это комплекс смысловых и знаковых элементов, замещающая объект в большинстве исследовательских операций. Такое понимание облегчает решение вопроса о ключевых критериях классификации: будем различать модели, прежде всего:

· по познавательной функции (описательные, эвристические и объяснительные модели);

· по методологическому статусу (теории, концепции, теоретические и концептуальные модели);

· по характеру смыслового содержания (предметные, системные и математические модели);

· по характеру используемых знаковых форм (дискурсивные, табличные, графические и формальные модели).

При отвлечении от конкретного смыслового (концептуального) содержания обнаруживается, что узловую роль во всем этом разнообразии играют графические модели. Поэтому специально будут разобраны их главные типы:

· параметрические пространства, модели фазовых переходов и тренд‑структуры.

Описательные, эвристические и объяснительные модели

Описательные (дескриптивные) модели — традиционные обобщенные концептуальные описания инвариантов некоторой (часто неопределенной) совокупности исторических случаев. Как правило, в этих описаниях фигурируют как структурные (элементы, связи, части, уровни, аспекты системы), так и динамические составляющие (разного рода изменения, процессы, тенденции).

В таких моделях могут присутствовать частичные и эскизные объяснения, намеки на объяснение, но нет четко сформулированных общих гипотез со спецификацией начальных условий, как в объяснительных моделях [Гемпель 2000]. Описательные модели также отличаются от эвристических своей жесткой привязанностью к конкретным случаям и периодам.

Эвристические модели — обобщенные идеальные мыслительные конструкции (выраженные обычно в дискурсивной и/или графической форме, см. ниже), либо целенаправленно построенные, либо предельно обобщенные и отвлеченные от исходных реалий, используемые, как правило, для целостного осмысления предмета, для интерпретации эмпирического материала и/или в качестве отправной точки для построения объяснительных гипотез.

Т.н. идеализированные объекты, в том числе, знаменитые веберовские идеальные типы (бюрократия, европейский город, рациональность, капитализм и проч.) — это характерные примеры эвристических моделей.

К эвристическим моделям относятся большинство обобщений в работах классических макросоциологов: «стадия прогресса»: О.Конта, «общественно-экономическая формация» и «способ производства» К.Маркса, «механическая и органическая солидарность» Э.Дюркгейма, «эволюция как дифференциация и интеграция» Г.Спенсера, «капитализм» и «конфликт» Г.Зиммеля, “Gemeinschaft” и “Gesellschaft” Ф.Тенниса, «культура» О.Шпенглера и «общество» А.Тойнби (как локальные цивилизации), «социальная система» Т.Парсонса, «тип цивилизации» П.А.Сорокина, «миросистема» (world-system) А.Г.Франка, И.Валлерстайна и Ф.Броделя и т.д.

Разнообразные системные и кибернетические схемы процессов с обратной связью, целеустремленных, самоорганизующихся, равновесных и прочих типов систем — все они также являются эвристическими моделями. То же касается всех базовых схем, применяемых в социологии, экономике, политологии, антропологии (социальный институт, малая группа, нуклеарная семья, социальная организация, национальное государство, схема коммуникационного обмена, рациональный выбор, свободный рынок, авторитарный режим, конституционная демократия, система родства, родовое общество, ритуал солидарности и т.д.).

В социально-историческом познании большинство изложений типовых последовательностей фаз (конфликтов, революций, войн, становления новых институтов, эволюционных изменений и т.д.), а также социальных механизмов имеют статус эвристических моделей [Ильин 1997; Social Mechanisms 1998].

Объяснительные модели — более редкий уровень моделей, которые правильнее уже называть концепциями, или предтеориями, включающий четко сформулированные общие гипотезы или теоретические положения со спецификацией начальных условий [Гемпель 2000]. Э.Дюркгейм вышел на уровень объяснительной модели в своем методологически безупречном исследовании социальных причин самоубийств [Дюркгейм 1998]. Яркими образцами таких концепций служат макросоциологические работы [Moore 1966; Bendix 1978; Brenner 1976; Skocpol 1979; Пшеворский 2000; Растоу 1996; см. обзор в кн.: Розов 2002, гл.4]. Среди не очень обширного круга объяснительных моделей в социально-исторических науках еще меньшее число обладает предсказательной силой, в частности, к таковым следует отнести модель политической эволюции Р.Карнейро [Carneiro 1970a; 1988], модель геополитической динамики Р.Коллинза [Collins 1986; Коллинз 2000], структурно-демографическую теорию [Goldstone 1991, Нефедов 2005, Турчин 2007], возможно, некоторые приложения экономико-математических моделей в социальной истории.

Модели, концепции и теории

Для большей ясности дальнейшего изложения проведем различение методологических понятий «модель», «концепция», «теория», которые нередко используется если не синонимично, то в качестве аморфных смысловых склеек.

За основу лучше всего взять каноническое представление об аксиоматической теории: теория есть дедуктивно организованная совокупность суждений в замкнутом понятийном аппарате.

Дедуктивность означает, что суждения теории могут быть либо аксиомами (не выводимыми в рамках самой теории постулатами) либо теоремами, выводимыми из аксиом посредством обозримого числа логических шагов (дедукции).

Замкнутость понятийного аппарата означает, что законными (допустимыми в рамках теории) являются только базисные (не определяемые в рамках данного аппарата) и производные (определяемые из базисных и/или других производных) понятия.

Пусть такой идеал строгости нигде, кроме самой математики не выполняется (даже попытки полностью формализовать теоретическую механику не особенно удались), но он выполняет роль важного методологического ориентира.

Концепция определяется как предтеория — совокупность суждений о некотором предмете, логические связи между которыми строго не фиксированы, а понятийный аппарат которых не замкнут.

Моделями в широком смысле (познавательными заместителями объекта) являются и концепции, и теории.

Во избежание путницы целесообразно также говорить о теоретических моделях — искусственных идеальных конструктах, «поведение» которых полностью определяется суждениями соответствующей теории. Такие модели являются интерпретациями заданной теории (в математическом смысле).

Если на уровне теории можно провести различение между суждениями и объектами, к которым эти суждения относятся, то на уровне более рыхлой и расплывчатой концепции–предтеории это уже весьма проблематично. Поэтому выражение «концептуальная модель» может использоваться и как аналог самой «концепции», и как аналог теоретической модели, только заданной менее строго.

Предметные, системные и математические модели

Переходим к упорядочению моделей по уровням экспликации — абстрактности и строгости смыслового (понятийного и логического) содержания[2].

Предметные модели в широком смысле (концепции, теории, теоретические модели) строятся на основе анализа конкретной предметной области, их применение в общем случае ограничено соответствующим эмпирическим полем. Предметные модели могут быть описательными, эвристическими и объяснительными (см. выше).

Системные модели (концепции, теории) обычно конструируются или создаются на основе обобщения сходных структурных инвариантов, выявленных в разных предметных областях. Системные модели (от гомеостата до систем с самовоспроизводством и поколениями) либо используются самостоятельно, либо поставляют ключевые системные понятия (элементы, процессы, связи, организация, иерархия, управление и т.д.) предметным моделям. Любые схемы, механизмы, модели эволюции, предполагающие приложимость к биологической эволюции и социальной эволюции, уже являются системными.

Наконец, предельно строгими, доказательными, но накладывающими весьма жесткие требования к предварительной концептуализации являются статистические и математические модели [Бородкин 1986; Коротаев и др. 2007; Турчин 2007; История и математика 2007].

Дискурсивные, табличные, графические и формальные модели

При переходе от смыслового содержания к знаковым формам выражения получаем иную классификацию.

Дискурсивные модели — любые концепции и теории, представленные в естественном языке (русском, английском и т.д.). Они могут иметь описательный, эвристический или объяснительный статус (см. выше). Эвристические и объяснительные дискурсивные модели часто дополняются графическими моделями (диаграммами, графиками, графами), реже — формулами.

Все предметные, системные и математические модели имеют дискурсивную составляющую. Современные математические модели, как правило, имеют формализованные компоненты (например, системы уравнений, записанные буквенными формулами).

Табличные модели (таблицы) — наиболее удобный и компактный способ представления множественных эмпирических данных. В компьютерной обработке данных могут использоваться сложные многомерные структуры данных, где в ячейки вложены свои таблицы и т.д. Однако, для «ручного» использования наиболее удобными, наглядными являются обычные двумерные таблицы строка-столбец-ячейка. Такие таблицы являются удобным промежуточным звеном между дискурсивными фактологическими суждениями (например, «значение строки 1 по столбцу А в ячейке А1 таково») и графиками, которые наглядно представляют структуру данных.

Графические модели — это всевозможные схемы, диаграммы, карты, рисунки, прорисовки и т п., служащие для наглядного целостного представления о предмете, его частях, сторонах, аспектах. Главные типы графических моделей (временные графики, параметрические пространства, модели фазовых переходов и тренд-структуры), а также взаимосвязи между ними будут рассмотрены ниже.

Формальные модели — специально сконструированные выражения, как правило, состоящие из букв и цифр, логических, алгебраических и подобных знаков (алгебраические, логические или иные формулы, системы уравнений и т.п.), допускающие преобразования по фиксированным правилам без обращения к смысловым значениям, приписанным отдельным знакам. Наиболее распространенными являются дифференциальные системы уравнений в математических моделях исторической динамики [Турчин 2007]. При отсутствии требуемых массивов числовых данных (что обычно за пределами исторической демографии и экономической истории) важнейшим типом формальных моделей, вероятно, является аппарат булевой алгебры в версии Ч.Рэгина [Разработка и апробация …2001, с.112-119].

Рассмотрим теперь более детально основные типы графических моделей, поскольку, как будет показано, они занимают узловую позицию и выполняют ключевую, связующую роль среди остальных моделей.

Временны́е графики

составляются на основе эмпирических данных (таблиц временны́х рядов) либо конструируются в качестве эвристических моделей, объяснительных гипотез. Первые наиболее распространены в исторической демографии и экономической истории. Вторые также встречаются нередко. Приведем в качестве примера гипотезу известного экономиста Евгения Ясина о причинах жизненного цикла империй (рис.1).

Рис.1. Гипотеза динамики соотношения выгод от империи и издержек от ее удержания как объяснение имперского жизненного цикла [Ясин 2007: 9].

Временны́е графики — универсальное средство анализа всевозможных трендов, волн и циклов, центрированного не на дискурсивном описании и объяснении, а на исследовании исторически изменчивых количественных параметров. Выявленные тренды, циклы или более сложные паттерны составляют обычно лишь феноменологию долговременных процессов, требующую теоретического анализа порождающих условий и механизмов. При совмещении с математической моделью, аппроксимирующей график, последний можно экстраполировать на будущее (см. рис.2). Построение временны́х графиков следует считать начальным этапом создания объяснительных моделей.

Рис.2. Население мира (в миллионах) в 1950–2003 гг., с экстраполяцией динамического тренда 1990–2003 гг. до 2150 г. [Коротаев и др. 2007].

Параметрические пространства
социальной эволюции и исторической динамики

Параметрическое пространство — это искусственный теоретический конструкт, образованный сочетанием шкалированных качеств (свойств, черт, характеристик, параметров) изучаемой целостности.

Работа с параметрическими пространствами зиждется на общедоступных интуитивных основаниях, фиксированных как в обыденном, так и в научном языке. Каждый раз, когда мы говорим, что страна (общество, культура, цивилизация, человечество) «движется» в каком-либо направлении — к прогрессу, к гибели, к глобальному миру, к демократии, к процветанию, к упадку и т.п. — мы уже, осознанно или нет, используем соответствующее простейшее (одномерное — вырожденное) параметрическое пространство, в котором то или иное «направление» означает полюс, к которому направлен вектор «движения», т.е. социального изменения. Наиболее удобным, наглядным и весьма популярным в макросоциологии является представление исторической динамики в двумерных параметрических пространствах,

Модель становится мощным исследовательским инструментом, если параметры прошкалированы, т.е. имеют ту или иную структуру упорядоченных значений (градаций, уровней, ступеней и т.д.), грубо говоря, линейку. Наиболее строгой и точной является абсолютная шкала (числовая ось с нулем и единицей), наиболее неопределенной — шкала порядка (каждое следующее значение больше предыдущего, но неизвестно насколько). В макросоциологии за редкими исключениями используется удобная квазиинтеравальная шкала (расстояния между ступенями примерно одинаковые) [Разработка и апробация…2001, с.192-202].

Рассмотрим основные способы работы с моделями параметрических пространств.

Теоретико-эвристический способ состоит в конструировании самой модели (часто оригинальной, либо существенно отличающейся от исходных оригиналов) и эскизном заполнении параметрического пространства трендами, зонами, границами, циклическими движениями и т.д., часто на основе интуитивных представлений, обобщения неструктурированного опыта или же исходя из неких теоретических предпосылок.

Возьмем в качестве примера траектории развития нововременных государств по Ч.Тилли (рис.3).

Рис. 3. Гипотетические траектории различных государств XVI-XVII вв. [Tilly 1992, p.60].

Здесь у Тилли не было ни надежных эмпирических данных, ни, тем более, проверенной теории, из которой можно было бы вывести данные траектории. А что было? Была построена эвристическая модель, отражающая интуицию о том, что в развитых успешных государствах высока концентрация как капитала, так и средств принуждения, соответственно, разные государства должны были идти «к единой цели», хоть и разными путями. Далее Тилли примерно, «на глазок» представил предполагаемые траектории на основе своего неявного обобщения исторических описаний — где в каком масштабе, раньше или позже были концентрированы средства принуждения (армии), а где – капитал (богатства, пригодные к инвестированию).

Верно, что такого рода модельные траектории имеют «всего лишь» гипотетический статус. Более того, часто авторы их не проверяют, а во многих случаях такие гипотезы и невозможно проверить. При всем этом, модели такого рода отнюдь не бесполезны, они крайне важны для общего осмысления темы, для удобного и наглядного сообщения идей, а также для формулирования таких положений, которые уже можно проверить.

Индуктивные способы заполнения и анализа параметрических моделей удобно разделить по двум критериям: с применением или без применения статистических методов, с наличием или отсутствием временных рядов в структуре данных. Разумеется, в современном эмпирическом исследовании везде, где возможно, следует проводить статистический анализ с выявлением уровней корреляции, установлением доверительных интервалов и т.п. Иногда слишком малое число случаев не позволяет использовать статистику, либо же выявленные паттерны очевидны. Так, Р.Карнейро без обращения к статистике выявил множество нетривиальных связей между чертами сложности в своем фундаментальном исследовании доиндустриальных обществ [Carneiro 1970b]. Часто само расположение точек в пространстве модели может подсказать идею, направление дальнейших поисков, хотя доказательная сила таких данных не велика.

Данные без учета времени обычно изображаются в моделях такого рода как точки (сочетания значений по обоим параметрам). Если же некоторые из этих точек относятся к разным периодам одной и той же социальной целостности, то их можно соединить в траектории (например, подобные гипотетическим траекториям — трекам по Тилли (рис.3). Инвариантные или устойчивые паттерны таких траекторий являют собой прекрасный пример феноменологических закономерностей, взывающих к поиску сущностных причин — управляющих закономерностей [Розов 2007].

Гипотетико-дедуктивный способ использования параметрических моделей состоит в следующем. Предположение о характере связи (прямой, обратной, нелинейной) между двумя параметрами изображается в модели как теоретическая кривая. Далее производится поиск случаев (желательно, но не необязательно объединенных во временные ряды), каждый из которых изображается как точка (сочетание значений). Степень близости эмпирических точек к теоретической кривой может быть оценена как «на глаз», так и строгими статистическими методами. Близость или отдаленность точек от кривой свидетельствуют о подкреплении или фальсификации исходной гипотезы. При наличии временных рядов значима также направленность треков: если они идут вдоль кривой, то гипотеза подтверждается, если ортогонально ближайшему отрезку кривой — то она ставится под сомнение.

Весьма продуктивным является заимствованное из синергетики И.Пригожина понятие аттрактора, особенно в противопоставлении к зонам неустойчивости. Аттракторы могут определяться математически при наличии соответствующих моделей и аппарата, но первостепенное значение имеет их концептуальное содержание. В этом плане под аттрактором понимается такая область параметрического пространства (= область значений одного, двух или более параметров системы), «попав» в которую, система склонна в ней и достаточно долго воспроизводиться без существенных диахронных изменений, пока накопление дисфункций не «вытолкнет» социальную систему из этой зоны.

Окрестные состояния вокруг аттрактора имеют отчетливую тенденцию к приближению к нему. Состояние бифуркации (зона таких состояний) в данном случае понимается как нахождение системы между двумя или более аттракторами, когда незначительное воздействие («случайное стечение исторических обстоятельств») может привести к уже неудержимому движению системы в сторону одного или другого аттрактора.

Аттракторы можно понимать как «идеальные типы» по М.Веберу, поэтому будем также использовать синтетическое понятие «тип-аттрактор». Так, при анализе динамики социально-политической истории России выявлено два основных аттрактора: военно-государственной мобилизации и стагнации (рис.4). Оба аттрактора специфичны, поскольку устойчивость их относительна, в течение 2-3 десятков лет первый (мобилизация) переходит во второй (стагнацию), а затем происходит неуклонное соскальзывание к провалам и кризисам — зоне неустойчивости.

Рис.4. Основные аттракторы и зона неустойчивости в социально-политической динамике России.

Любопытно сопоставить выделенные аттракторы со сценариями развития современной России, разработанными исследовательским коллективом фонда ИНДЕМ под руководством Г.Сатарова (рис.5).

Рис.5. Сценарии (векторы) развития современной России, разработанные фондом ИНДЕМ под руководством Г.Сатарова [Сатаров и др. 2005].

Здесь «Вялая Россия» (инерционное развитие с высокой неопределенностью исходов) вместе с «Охранной диктатурой» входят в аттрактор стагнации. «Диктатура развития» четко соответствует аттрактору военно-государственной мобилизации. «Революция» означает высшую степень конфликтности и кризиса, соответственно, относится к обширной зоне кризисной неустойчивости. Smart Russia («мечта демократа») остается далеко не только от аттракторов, но и от основных путей («колеи») циклической динамики российской истории.

Модели фазовых переходов

Фазовые модели обычно изображаются графически как диаграммы с блоками, соединенными стрелками. Блоки обозначают фазы — периоды относительно стабильного состояния, а стрелки — переходы между ними во времени. Например, в виде фазовой модели Р.Коллинз представил классическую концепцию социальной революции и государственного распада Теды Скочпол (рис.6).

Рис.6. Фазовая модель динамики государственного распада по Т.Скочпол [Коллинз 2000, с.247; Skocpol 1979]. Здесь четыре вертикально расположенных блока могут трактоваться либо как параллельные фазы, либо как составляющие одной большой фазы.

С помощью фазовых моделей также удобно представлять бифуркации (рис.7.), когда при разных условиях за одной фазой (такты 2 и 5) могут следовать разные другие фазы. Некоторые модели фазовых переходов могут быть замкнутыми, что обычно объясняет циклическую динамику. Ниже будет показано, как фазовые модели сочетаются с параметрическими.

Рис.7. Фазовая модель циклов социально-политической истории России. Темными стрелками обозначены альтернативные переходы, «выбор» которых зависит от обстоятельств (обозначенных курсивом).

Тренд-структуры

Тренд-структура (факторная модель) — взаимосвязь причинных факторов, представленная в виде ориентированного графа, вершинами которого являются факторы (шкалированные переменные, т.е. свойства некоторой социальной целостности, способные оказывать воздействие на другие свойства), а ребрами-стрелками — причинные связи между ними как линейные (усиление, ослабление), так и нелинейные.

Такого рода графы в литературе называются по-разному (концептуальные схемы, каузальные диаграммы, графы сложных причинных структур, структурно-динамические модели и т.д.). Далее будем называть их тренд-графами. Таким образом, тренд-структура является понятийным содержанием тренд-графа (примерно так же, как научное понятие является содержанием слова-термина).

Довольно часто даже вполне грамотные авторы смешивают фазовые переходы и тренд-структуры. Во избежание этого предлагается простой конвенциальный прием: воздействия фактора на фактор в тренд-графах изображать одиночными стрелками (рис.8,9), а переходы между фазами изображать двойными стрелками (рис.6,7,10). Это особенно важно, если в одной работе перемежаются тренд-структуры с фазовыми моделями.

В качестве примера приведем тренд-структуру и канонический граф функциональной причинности, детально исследованные Артуром Стинчкомбом [Stinchcombe 1987 p.136; Разработка и апробация …2001, с.148-164]. Данная модель имеет исключительно широкую область применения — для всех систем, в рамках которых есть какие-либо структуры, обеспечивающие сохранение некоторого параметра в рамках требуемых значений, и/или нейтрализующие, преодолевающие какие-либо негативные эффекты, поступающие как извне или из самой системы.

Суть модели состоит в следующем (рис.8). Некая структура или повторяющая деятельность в структуре S (например, социальный институт, практика, ритуал или традиция) выбирается и используется сообществом, что поддерживает на приемлемом уровне гомеостатическую переменную H (например, безопасность, порядок, достаточность ресурсов, лояльность, солидарность и т.д.), испытывающую разрушительные внешние или внутренние воздействия (напряжение) T.

Действие структуры S тем интенсивнее, чем ниже значения гомеостатической переменной H (негативная связь). Сама же структура S своим действием восстанавливает, усиливает H (положительная связь), тем самым, нейтрализуя угнетающее действие напряжения T.

Само действие структуры S «не бесплатно» и сопровождается издержками C, которые растут по мере роста интенсивности S (положительная связь), причем, рост издержек С естественным образом угнетает интенсивность структуры S (негативная связь).

Рис. 8. Тренд-граф функциональной причинности

Модель допускает множественные направления усложнения и развертывания: приписывание коэффициентов связям, умножение переменных, особенно, альтернативных обеспечивающих структур и т.д. Здесь рассмотрим только принципиальные вопросы возможного использования функциональной тренд-структуры в анализе исторической динамики и социальной эволюции.

По сути дела, данная модель покрывает все эмпирическое поле структурного функционализма (Б.Малиновский, Р.Мертон, Т.Парсонс и проч.). Функционализм часто (и справедливо отчасти) обвиняли в неспособности объяснять, исторические, эволюционные изменения, само происхождение и смену функциональных структур, институтов и проч.

Представленная выше тренд-структура оказывается весьма гибким инструментом, позволяющим работать именно с такими принципиальными сдвигами. Могут появляться новые напряжения T₁, T₂..., новые параметры социальной системы становятся жизненно важными и требующими защиты H₁, H₂.... Главное же содержание социальной эволюции — появление новых социальных структур, форм деятельности и взаимодействия, социальных институтов S₁ S₂ … (дружин и армий, государств, служб сбора дани и налогов, полиции, производственных организаций, рынков и бирж, церквей, школ, университетов и т.д.). Каждая такая структура поддерживает некие гомеостатические переменные H и каждая имеет свои издержки С. В переломные моменты истории происходит широкомасшабный переход от старых обеспечивающих структур к новым, обычно более эффективным (но не всегда и отнюдь не по всем аспектам).

В качестве примера применения данной модели рассмотрим следующее эскизное объяснение нередкого отката в «переходных» обществах от слабоукорененных демократических институтов (честные выборы с неопределенным результатом, свободная пресса, независимые суды, влиятельные гражданские института и проч.) к привычным авторитарным (программируемые «выборы», жестко управляемые СМИ, послушные суды, замена самостоятельных гражданских структур созданными сверху «клонами» типа «общественной палаты» и т.д.).

Общепризнано, что новые демократические структуры S₁ не были созданы для обеспечения каких-либо действительных, заявленных нужд, но лишь в подражание «развитым демократическим странам». Поэтому в качестве первоначально заданной гомеостатической переменной H₁ можно читать разве что соблюдение «политического декора» демократического государства, что не помешало последующему перерождению структур.

При этом, как известно, демократия — дорогое удовольствие, требует издержек. Главными издержками оказались даже не материальные затраты (например, на выборы или обустройство судов), а та самая неопределенность С₁, которую российские власти уже после конфуза думских выборов 1993 г. (триумфальная победа партии Жириновского) стали всячески минимизировать. Это означает, что появилась вполне осознанная и до сих пор доминирующая в политической жизни России гомеостатическая переменная H₂ «сохранение правящей группировкой всей полноты власти любой ценой» (рис.9).

Рис.9. Тренд-структура, объясняющая слабость и уязвимость демократических институтов в постперестроечной России.

В этой ситуации недавно появившиеся или созданные по чужим образцам демократические институты S₁ (см. выше) стали уже играть роль напряжений С₁=T₁, подрывающих «сохранение полноты власти» H₂ , поскольку реальное действие этих институтов предполагает неопределенность результатов выборов, возможность свободно критиковать проводимую политику и представителей власти, их ответственность перед гражданами, неподконтрольность судов и проч.

Естественным образом, вся «государственническая» активность, особенно после переломного 2003 г.. стала направлена как на подавление этих напряжений — угнетение S₁ (подчинение телевидения и прессы, подчинение судейского корпуса, отмена губернаторских выборов, фактический запрет на референдумы и несанкционированные сверху политические движения и акции, серия известных изменений выборного законодательства и т.д.), так и на создание новых (зачастую, воссоздание старых – советских) авторитарных структур S₂. В числе последних наиболее известными являются институциональное обеспечение полного доминирования единственной «партии власти», создание массовых идеологизированных, приверженных вождю-символу молодежных и детских организаций, внедрение спецслужб в государственные структуры, крупные фирмы, вузы, фактическое восстановление цензуры, «стоп-листы» на телевидении и т.д.

Функциональные тренд-структуры в сравнении с другими факторными моделями имеют жесткое ограничение: переменные могут быть только четырех типов — гомеостатические переменные H (отражающие интересы, мотивы. цели и ценности сообществ), активность обеспечивающих структур S (всевозможных социальных институтов, установлений и практик), напряжения T (помехи, угрозы, вызовы, дефициты) и издержки С от действия структур (прямые затраты денег, времени и сил, закономерные негативные последствия действия обеспечивающих структур).

Как это ни странно, такая, казалось бы, узкая номенклатура позволяет применять этот тип тренд-структур в весьма обширных областях, причем, жесткость взаимоотношений между переменными этих четырех типов имеет свои объяснительные и предсказательные преимущества. Во многом это связано с четким характером связи между переменными этих типов, связи могут быть более сильными или более слабыми, но «знак связи» (усиливает или угнетает) остается.

При снятии таких ограничений появляется полная свобода в конструировании любых тренд-структур с любыми переменными и связями. Обратная сторона этой свободы — гораздо бо́льшая неопределенность относительно направленности и знаков связей между факторами. Строго говоря, каждая связь должна быть проверена и подкреплена эмпирически, либо тренд-структура в целом должна быть стилизована для применения математического моделирования (как правило, через построение и решение систем дифференциальных уравнений [Турчин 2007]), опять же для последующего сопоставления с данными временных рядов.

Для предварительной ориентации полезно учитывать следующие соответствия между характером тренд-структуры и свойствами отображаемых социальных целостностей.

Для стабильных социальных систем характерны тренд-структуры, замкнутые контуры которых содержат уравновешивающие обратные связи, ограничивающие как чрезмерный рост, так и чрезмерное падение переменных.

За видимой стабильностью может скрываться стагнация и разложение. В соответствующей тренд-структуре некоторые гомеостатические переменные H медленно но верно принимают значения все более далекие от оптимальных и приемлемых. При этом, отсутствуют (либо систематически подавляются) эффективные обеспечивающие структуры S, которые нейтрализовали бы эти пагубные накопления. При некотором пороге такого накопления тренд-структура может перейти в кризисную стадию или даже мегатенденцию «колодец» (см. ниже). В России последнее десятилетие «Николаевщины», застой 1970-х – начала 1980-х, а также нынешние 2000-е годы представляют типичные примеры стагнации и разложение при видимой стабильности и крепости режима.

Стабильность другого типа может быть подготовкой к быстрому взлету и расцвету социальной системы (например, годы правления Дэн Сяопина в Китае). Тогда смело можно предполагать, что появляются новые связи и переменные, которые при полном достраивании и преодолении некоторого порога образуют положительные контуры обратной связи, действующие как мегатенденция «лифт» (см.ниже).

Быстрый упадок, деградация системы, как правило, имеют в своей основе мегатенденцию «колодец» — устойчивый комплекс положительной обратной связи между деструктивными тенденциями, т.е. обвальным падением целой группы значимых гомеостатических переменных. Соответствующее «скатывание» общества означает приближение его к кризису, например, исчерпанию ресурсов, росту внешней военной опасности, росту социальных противоречий, финансовому кризису и т.д. При достижении некоторого порога «скатывания» система претерпевает глубокий системный кризис, в результате которого оно либо распадается на части, служа ресурсом для роста соседних обществ, либо попадает в зону бифуркации (в России таковы три главные «смуты» с распадом прежней государственности: 1606-1913 гг., 1917-1918 гг. и 1991 г.).

Системные кризисы в обществах, распад прежних режимов, «смута», периоды высокой неопределенности (бифуркации), скорее всего, соответствуют блокированию или обрыву многих связей в тренд-структуре, появлению множества «претендентов» на роль новых связей, новых переменных и новых действующих контуров.

Если мегатенденция «колодец» соответствует наиболее драматическим моментам упадка больших систем, то противоположная мегатенденция «лифт» лежит в основе бурных долговременных расцветов и системных трансформаций («европейское чудо», японское чудо», «южно-корейское чудо», «китайское чудо»).

«Лифты» — продуктивные устойчивые комплексы положительной обратной связи между тенденциями роста [Розов 1992, гл.4], поднимающие систему к новому состоянию, превосходящему прежнее по параметрам эффективности, уровня потребления, уровня безопасности, уровня политического и культурного влияния и проч. (ср. с «социальным ароморфозом» [Гринин, Коротаев 2007].

Взаимосвязь моделей

Поскольку разные модели представляют разные аспекты одного и того же предмета, бывает очень полезно соотносить их между собой.

Неоднозначна связь между фазовыми и параметрическими моделями. Обычно их используют по отдельности и не соотносят друг с другом. Немногие фазовые модели представлены в уже построенном параметрическом пространстве.

При этом, модели подвергаются стилизации: оба параметра должны быть такими, чтобы разные фазы довольно четко различались между собой по значениям этих параметров; таким же образом и сами фазы должны быть переформулированы так, чтобы их можно было различить и представить в разных местах двумерного параметрического пространства. Фазы могут совпадать или существенно пересекаться с аттракторами (рис.10).

Рис.10. Совмещение параметрической и фазовой модели позволяет изобразить «колею российских циклов» [Розов 2006]. В скобках указаны соответствующие сценарии-векторы в разработке фонда ИНДЕМ.

Переходим к интересным и глубоким связям между тренд-структурным (факторным) и фазово-параметрическим представлениями.

Вообще говоря, факторы тренд-структуры — это переменные, имеющие причинные воздействия на другие переменные. Каждая связь между двумя переменными в тренд-структуре может быть изображена как двумерная параметрическая модель

Вместе с тем, мы уже видели, что тренд-структуры не ригидны, они могут трансформироваться, разрушаться, достраиваться. Переходы между периодами, в рамках каждого из которых действует более или менее устойчивая тренд-структура, удобнее всего представлять как фазовые переходы. При этом, каждой фазе соответствует своя модификация тренд-структуры.

Выше было показано, что сами фазы удобно представлять как некие аттракторы (зоны притяжения и устойчивости) в своем параметрическом пространстве.

В результате получаем образ «сэндвича». Частные факторы (параметры) социальной системы действуют друг на друга. Каждую такую связь можно представить в двумерном параметрическом пространстве, которое можно назвать узкоаспектным. Вся совокупность связей факторов образует тренд-структуру — это внутренняя «начинка» сэндвича (рис. 8,9). Сами тренд-структуры в ходе исторической динамики трансформируются (те моменты, которые математическим моделированием не схватываются — ведь здесь от одной системы уравнений нужно переходить к другой). Эти трансформации могут считаться фазами, или типами-аттракторами уже в новом, гораздо более обобщенном параметрическом пространстве — широкоаспектном (рис.10). Как видим, «начинка» фазовых переходов от одной тренд-структуре к другой охватывается с обеих сторон узкоаспектным и широкоаспектным параметрическими пространствами.

Теперь у нас на руках целый арсенал взаимосвязанных разнотипных моделей и общие представления о типовых составляющих исторической динамики (периоды стабильности, стагнации, упадка, кризиса, расцвета, эволюционного скачка).

Заметим, что каждая тренд-структура вполне подвластна математизации (как правило, через переход к линейным или дифференциальным уравнениям). Действительно, изменение каждой переменной (вершины графа) складывается из изменений приходящих переменных (других вершин, от которых идут стрелки-притоки). Рассмотрим в качестве примера модель геополитической динамики Р.Коллинза (рис.11).

Для пяти переменных строится система из пяти дифференциальных уравнений:

dT/dt = aW

dR/dt = bT

dW/dt = cR+eL+gM

dL/dt = kT

dM/dt = fT

Следует отметить, что дифференциальные уравнения более высоких порядков не могут быть выражены средствами стандартных тренд-графов. Кроме того, сложные переключения контуров положительной и отрицательной обратной связи вполне могут задаваться одной компактной системой дифференциальных уравнений. Таким образом, математический аппарат, как и следовало ожидать, выигрывает в емкости и строгости.

Достаточно четко прописанные условия фазовых переходов позволяют применять логику, сходную с логикой релейных систем. Параметрические пространства сами являются математическими конструктами, здесь сложность состоит только в построении адекватных шкал, в получении и интерпретации релевантных эмпирических данных.

Чего пока нет, так это надежной технологии совместного использования тренд-структур, моделей фазовых переходов и параметрических пространств при построении объяснительных теорий. Дело здесь не в слабости математического аппарата, а в дефиците нашего содержательного понимания скачков, переходов, появления новых и исчезновения старых связей и структур. Данная работа является шагом в направлении к такому пониманию.

В макросоциологии наиболее продуктивными моделями социальных механизмов являются такие конструкции как:

· базовые факторы исторической динамики, как правило, направленные на нарушение равновесной стабильности, ведущие к значимому дискомфорту и вызовам; [Розов 2002; Коротаев 2003]

· модели типа вызов-ответ с классификацией не только вызовов [Тойнби 1991], но и ответов [Время мира 2001, с.291-300];

· модели групповой и массовой мобилизации [Tilly 1978], а также динамические стратегии как сложные комплексы коллективного поведения с единой объективной направленностью в течение двух более поколений, использованием достигнутых результатов как плацдарма для дальнейшего продвижения [Snooks 1996; Розов 2002, гл.3], Например, продолжающиеся в течение многих поколений колонизация, завоевания, расширение рынков, распространение религий и образа жизни являются типичными примерами особого класса экстенсивных динамических стратегий;

· механизмы конфликтного взаимодействия, принятия решений и «контентности» [Collins 1975; Дарендорф 1994; McAdam et al. 2001];

· тренд-структуры как взаимосвязи факторов, представленные в виде ориентированных графов [Stinchcombe 1987; Коллинз 2000; Разработка и апробация …2001, с. 128-163]; в исторической динамике и социальной эволюции крайне главную роль играют мегатенденции распада (положительные контуры деструктивных трендов) и мегатенденции расцвета (положительные контуры трендов роста и развития) [Анатомия кризисов 1999; Время мира 2001, с. 291-300]

· механизмы развития, трансформаций, транзитов, эволюционных скачков [Carneiro 1970a, 1970b; Sanderson 1995b; Collins 2000; Розов 1992; 2002; Гринин 2003]

· механизмы фазовых переходов, разветвляющихся сценариев; так, представленная в виде фазовой диаграммы универсальная модель исторической динамики [Время мира 2001, с.291-300] объединяет все представленные выше модели.

ПРИМЕРЫ СОЦИАЛЬНЫХ И ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАКОНОВ

Теоретическое объяснение не может строиться на пустом месте. Есть ли накопленные наукой знания о законах, определяющих динамику социальных и исторических явлений? Приверженцы "победоносной" линии Дильтея, в том числе нынешние постмодернисты с удовольствием твердят об отсутствии таких законов, о провале или смехотворности любых попыток их выявления. Ситуация действительно сложна, но и не так безнадежна, как ее нам рисуют. Перечислим только некоторые из многих десятков предлагаемых формулировок законов в социальном познании XX века, используя уже проведенную Р.Карнейро и Р.Коллинзом большую работу по концептуальному сопоставлению и систематизации теоретических положений. Приведем формулировки законов без обсуждения их обоснованности, которая и должна проверяться методом теоретической истории через выявление и преодоление аномалий.

Некоторые законы микроуровня (об индивидах)

Постулаты Мида-Коллинза об основах мотивации индивидуального поведения и сущности межличностных конфликтов:

"I. Каждый индивид конструирует свою собственную субъективную реальность.

II. Индивидуальное познание конструируется из социальных коммуникаций.

III. Индивиды существенно влияют (have power over) на субъективную реальность друг друга (из I и II).

IV. Каждый индивид пытается максимизировать свой субъективный статус до того уровня, который позволяется ресурсами, доступными для него и для тех, с кем он контактирует.

V. Каждый индивид высоко оценивает то, в чем он лучше всего преуспевает, и старается делать это и общаться по поводу этого как можно больше.

VI. Каждый индивид ищет те социальные контакты, которые дают ему наибольший субъективный статус, избегает тех, в которых он получает наименьший статус (из III, IV и V).

VII. Там, где ресурсы индивидов различаются, в социальные контакты включается неравная сила оказания влияния на определение субъективной реальности.

VIII. Ситуации, в которых используется такая неравная сила и где нет возможности немедленного ухода (отступления), имплицитно включают конфликт" [Collins 1975].

Некоторые законы мезоуровня (о группах и сообществах)

Постулаты Мида-Коллинза о биосоциальной и эмоциональной основе человеческого общения:

"IX. У всех животных есть автоматические эмоциональные (гормональные, нервные, выражаемые в позах и жестах) ответы на определенные жесты и звуки со стороны других животных.

X. Базовые социальные связи среди животных состоят во взаимном подавании сигналов тревоги, сигналов признания и принятия, сигналов сексуального возбуждения, сигналов антагонизма, сигналов побуждения к игре и ассиметрических сигналов угрозы и "почтительности" (признания чужого главенства).

XI. Человеческие существа являются животными, а человеческие социальные связи фундаментальным образом основаны на автоматически вызываемых эмоциональных ответах (из IX и X).

XII. Человеческие существа имеют способность к символизации (с обращением к невидимому прошлому, будущему или абстрактным понятиям, представляющим сочетания многих различных опытов) с помощью обозначающих все это образов и/или звуков. (N.B. Способность к символизации не эквивалентна способности издавать определенные звуки).

XIII. Принцип мультимодальности Цикуреля. Все человеческие коммуникации происходят в нескольких модальностях (визуальной, звуковой, эмоциональной) одновременно.

XIV. Принцип указательности Гарфинкеля. Социальные взаимодействия могут вестись гладко в той степени, в которой взаимно принимаемым скрытым смыслам не требуется быть выраженными в явной словесной форме (из XIII)"[Ibid. P.153].

Закон социальной плотности Дюркгейма-Коллинза: "Чем дольше люди соприсутствуют физически и чем больше они фокусируют внимание на стереотипные жесты и звуки, тем более реальными и само собой разумеющимися являются смыслы тех символов, о которых эти люди думают во время этого опыта" [Ibid, p.155].

Обобщение Коллинзом зависимости характера ритуалов от социальной организации власти и ресурсов: "Идеалы приверженности (loyality) и моральности отражают социальную единицу, к помощи которой должен прибегать индивид для обеспечения своей физической безопасности и поддержки"[Ibid, p. 369].

"Чем в большей мере принудительная сила и материальные ресурсы размещены в семье или домохозяйстве, тем скорее религиозные церемонии будут иметь место дома и прославлять приверженность семье, духов или богов, отождествляемых с данным домохозяйством, причем церемонии и сверхестественные санкции утверждают власть главы семьи.

Чем больше силы и материальных ресурсов сосредоточено в специально сформированных ассоциациях (будь то команды воинов или монастыри), тем скорее церемонии будут проходить в рамках такой ассоциации, с обращением к богам и идеалам, отождествляемым с нею, и усилением приверженности данной группе и ее лидерам.

Чем больше власти и материальных ресурсов размещено диффузно и отдаленно в космополитическом сообществе, тем скорее церемонии будут проходить в рамках специально созданных организаций, принимающих членов вне зависимости от их происхождения и прошлого, с обращением к богам и идеалам, которые считаются универсально доступными всем людям и представляющим идеал нравственного поведения для каждого"[Ibid].

Закон ритуального наказания по Дюркгейму: "Чем сильнее ритуальные связи в группе, тем в большей мере нарушения ритуальных процедур встречаются взрывами гнева и ритуализованным наказанием" [Ibid, p.155].

Закон факторов роста самоубийств по Дюркгейму. Чем большее развитие в сообществе получил индивидуализм, и чем слабее связи групповой солидарности, тем больше в этом сообществе будет самоубийств [Дюркгейм 1998, с.437-438].

Некоторые динамические законы макроуровня (о взаимодействии и кратковременных изменениях обществ и исторических систем)

Принцип роста цивилизаций по Тойнби. При повторении цикла вызов — успешный ответ — новый вызов, при способности творческого меньшинства давать новые ответы на все новые вызовы, при наличии "ухода-возврата" и мимесисе (здесь: массовом подражании новым ответам) непременно будет происходить рост цивилизации [Тойнби 1991, с.91-292]. Принцип упадка цивилизаций по Тойнби. При превращении творческого меньшинства в господствующее меньшинство, утрате им способности давать новые ответы на новые вызовы, соответствующем прекращении цикла вызов-ответ-мимесис, росте оппозиционного внутреннего и внешнего пролетариата непременно произойдет упадок цивилизации [там же, с.293-483].

Причинные факторы социальных революций по Т.Скочпол: При сочетании внешнего геополитического напряжения, фискального кризиса, внутриэлитного конфликта, ослабления силовых структур государства и наличии центров мобилизации низовых движений непременно должна произойти социальная революция, одним из вероятных результатов которой будет государственный распад [Skocpol 1979].

Пять законов геополитической динамики Коллинза

1. "Преимущество в размерах и ресурсах благоприятствует территориальной экспансии; при приблизительно равном соотношении прочих фаторов более крупные, более населенные и более богатые ресурсами государства расширяются военным путем за счет более мелких и бедных государств"[Коллинз 2000, с.237].

"2. Геопозиционное или окраинное преимущество благоприятствует территориальной экспансии: государства, имеющие врагов на меньшем количестве фронтов, расширяются за счет государств, имеющих врагов на большем количестве границ" [там же, с.238].

"3. Государства, расположенные в центре географического региона, имеют тенденцию с течением времени дробиться на более мелкие единицы" [там же].

"4. Кумулятивные процессы приводят к периодическому долговременному упрощению с массивными гонками вооружения и решающими войнами между немногими противниками" [там же, с.239].

"5. Чрезмерное расширение приводит к ресурсному напряжению и государственной дезинтеграции" [там же, с.241].

Принципы социальной эволюции

Закон культурной эволюции Лесли Уайта: "При прочих равных условиях, культура развивается по мере того, как увеличивается количество энергии, потребляемое в год на душу населения, либо по мере роста эффективности орудий труда, при помощи которых используется энергия"[Уайт 1997].

Закон эволюционного потенциала Элмана Сервиса: "Чем более специализирована и приспособлена форма в данной эволюционной стадии, тем меньше ее потенциал для прохождения в следующую стадию"[Carneiro 2000, p.236].

Закон зависимости количества организационных черт от численности населения по Карнейро:

2/3 N = p

где N — количество организационных черт общества (вычисляемое по строгой достаточно объективной методике), p — численность населения этого общества, а 2/3 — экспонента, указывающая на скорость с которой вострастает число организационных черт общества при росте его населения [Carneiro 2000, p.241]. Данный закон был получен Карнейро индуктивно на основе вычисления показателей по 40 доиндустриальным обществам.

Закон порядка появления культурных черт по Карнейро: "Степень регулярности относительного порядка появления любых двух черт [в любом отдельном обществе] прямо пропорциональна эволюционному расстоянию между ними; чем больше эволюционная дистанция, тем больше данная регулярность" [Ibid, p.251]. Следует отметить, что эволюционная дистанция между двумя чертами измерялась Карнейро на основе подсчета количества обществ (из совокупности 100 обществ), в которой присутствует каждая черта. Эта разница и есть показатель дистанции. Например, наличие "специализированных религиозных специалистов" (жрецов, священников) фиксируется в 94 обществах из 100, а наличие кодекса законов — только в 8 из 100. Соответственно, эволюционная дистанция между этими чертами весьма велика, что означает, что практически в любом обществе скорее появляются жрецы, а потом уже кодексы законов.

Закон зависимости интенсивности ритуалов от ожидаемой опасности по Малиновскому: "Чем больше физическая опасность, тем больше вероятность совершения предварительных ритуалов солидарности"(Цит. по: [Collins 1975, p.154]; см также: [Stinchcombe 1987. p.82-83].

Примеры законов макродинамики Дж.Тернера

Закон популяционной динамики. Величина населения положительно зависит от уровня дифференциации между группами сотрудничества, социальными слоями и символическими системами, уровня политической консолидации, уровня контролируемой территории, вначале положительно, затем отрицательно зависит от уровня производства [Turner 1996, p.182].

Закон величины территории. Величина территории, занимаемой обществом, положительно зависит от величины населения, уровня производства, уровня политической консолидации, уровня централизации власти и уровня успешности во внешних конфликтах [Ibid, p.202].

Закон культурной дифференциации. Уровень культурной дифференциации (между ценностными стандартами, регулятивными системами и социальными категориями) положительно зависит от уровня структурной дифференциации, величины населения, величины занимаемой территории, вначале положительно, затем отрицательно зависит от неравенства в распределении значимых ресурсов среди населения [Ibid, p.212].

Примеры законов Снукса о динамических стратегиях

Закон конкурентной интенсивности: "Человеческая деятельность, включающая выбор и следование каким-либо динамическим стратегиям, меняется соответственно интенсивности конкуренции за недостаточные ресурсы на каждом данном уровне технологии". Иными словами, чем острее дефицит ресурсов, тем активнее поиск новых стратегий, тем большее число более новых и более экспансивных стратегий, вероятно, будет использовано [Snooks, 1998, p.201; Розов 2002, глава 3].

Закон уменьшения стратегической отдачи: "Вложения в доминирующую динамическую стратегию в конце концов приведут к уменьшению отдачи (возвратности вложенных ресурсов — Н.Р.), что приведет к замедлению, а в итоге — к прекращению социетальной динамики" [Ibid, p.202].

Закон социетального коллапса: "Любое общество, испытывающее значительный стратегический кризис из-за истощения доминирующей динамической стратегии, и неспособное развить новую динамическую стратегию, будет разрушено" [Ibid, p.204].

На первый взгляд, представленные законы, сформулированные разными авторами и в разных традициях, говорят нам совсем о разных вещах и никак друг с другом не связаны. Особенно заметны разрывы между микро-, мезо и макро- уровнями. Индивиды заботятся о своем статусе и занимаются тем, что у них хорошо получается, в группах и сообществах устанавливается и поддерживается солидарность с помощью ритуалов и сакральных символов, общества воюют и конкурируют между собой, в социальной эволюции происходят циклы спадов и подъемов, наблюдаются положительные и отрицательные зависимости одних макропараметров от других, истощаются старые и обретаются новые динамические стратегии.

Содержательные идеи и принципы, соединяющие данные уровни, изложены в другом месте [Розов 2002, глава 8]. Достаточно очевидно, что многие из приведенных положений должны пройти долгий путь уточнений и проверок, прежде чем им будет присвоен статус настоящих научных законов. Тем не менее, уже можно говорить о значительном заделе: есть что развивать и на что опираться.

ЛИТЕРАТУРА

К началу книги - оглавлению

Другие публикации

---

[1] А.Л.Жданко ныне живет в Израиле, но активно публикуется в России

[2] См. детальнее об экспликации и ее критериях [Разработка и апробация …2001, с.51-66]