Другие публикации

 

ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
 И РЕСУРСНЫЙ БАЛАНС В ЦИКЛАХ РУССКОЙ ИСТОРИИ: ЭКОСОЦИАЛЬНЫЕ ПРИЧИНЫ КРИЗИСОВ И РЕВОЛЮЦИЙ[1]

(Отклик на полемику Б.Н.Миронова и С.А.Нефедова)

 

Н.С.Розов

 

О позиции теоретика в споре эмпириков

Статьи крупных специалистов в области отечественной истории (Миронов 2008; Нефедов 2008), будучи почти основательно фунгдированными эмпирически, и при этом диаметрально противоположными по общим выводам, удивляют и вдохновляют. Оказывается в эмпирической истории, даже опирающейся на обширные и разнообразные численные данные, имеется столь широкий разброс позиций. В истории же науки нередко бывало, что противоборствующие парадигмы, опирающиеся каждая на свои серии наблюдений и экспериментальных данных, довольно успешно развивались, а иногда и синтезировались (как корпускулярно-волновая теория в оптике) благодаря обращению не к новым экспериментам и замерам, а к новым теоретическим идеям.

Здесь возникает общий методологический вопрос: на что вообще способна теория, в чем ее польза в ситуации эмпирического спора? Может ли она помочь в суждении о правоте той или иной стороны? Будучи закоренелым теоретиком, в области философии науки я являюсь сторонником логического эмпиризма в версии К.Поппера и К.Гемпеля и методологии исследовательских программ И.Лакатоса. С точки зрения логического эмпиризма, строго говоря, никакие теоретические доводы не могут перевесить фактологические суждения, корректно полученные на основе анализа данных. Скорее, теоретические положения бывают опровергнуты эмпирическими фактами, особенно если они надежно воспроизводятся на обширном материале и разными учеными или  исследовательскими группами.

Перед нами же ситуация, когда один исследователь с одной группой данных (Б.Н.Миронов) отрицает мальтузианский эффект перенаселенности для определенного периода истории России, а другой исследователь с другой группой данных (С.А.Нефедов) доказывает наличие этого эффекта для того же периода той же страны, что должно подтвердить верность неомальтузианской структурно-демографической теории Дж.Голдстоуна.

Имеется два главных подхода для решения такого рода противоречий. Эмпирический подход состоит в проверке корректности расчетов, критике достоверности данных, поиска новых уточняющих сведений и т.д. Концептуальный подход состоит в уточнении используемых понятий и переменных, в ответах на вопросы типа: о чем именно свидетельствуют те или иные данные? действительно ли данные и факты противоречат друг другу, либо они говорят о разных сторонах и аспектах сложного явления? о каких именно аспектах? как они между собою связаны? и т.д. Такой подход может включать также построение альтернативных понятий и моделей, сопоставление с ними доводов противоборствующих позиций.

Согласно принципам логического эмпиризма Поппера-Гемпеля (Поппер 1983 Гемпель 2000), никакого решающего слова такой концептуальный анализ не имеет. Вместе с тем, в более широкой перспективе методологии исследовательских программ Лакатоса (Лакатос 1995; Розов 2002, глава 2) такая работа, хоть и не является решающей, но весьма значима для продвижения к новым поколениям теорий, в рамках которых эмпирические противоречия могут и должны быть разрешены.

На этом пути разнообразие исследовательских стратегий весьма велико, оно зависит как от специфики эмпирического поля, так и от характера, традиций подготовки и способов работы исследователей. Здесь можно разве что указать на ориентирующий образец корректного разрешения спора: каждая сторона вооружается своей теорией, а затем в совместной коммуникации (как конфликтной, так и кооперативной) они ищут такую область приложения обеих теорий, в которой получаемые эмпирические данные однозначно свидетельствовали бы в пользу правоты той или другой теории. В естественных науках такой подход получил название критического эксперимента, но в социальных науках и истории, где эксперименты не возможны, заменителем их выступает специальная теоретическая выборка случаев со строгими методиками измерений и кодирования (Stinchcombe 1987; Разработка и апробация… 2001, с.123-128).

Автор этих строк весьма далек от клиометрии, исторической статистики, расчета корреляций и тому подобных материй. У меня нет ни оснований, ни средств не доверять данным, приводимым специалистами в этой сфере Б.Н.Мироновым и С.А.Нефедовым, а также данных в цитированных ими прежних исследованиях динамики социально-экономического положения крестьян в царской России. Поэтому здесь будет предпринят не эмпирический, а  именно концептуальный подход. Действительно, поскольку выводы делаются диаметрально противоположные, нужно ситуацию как-то прояснить, пользуясь имеющимися средствами. В качестве таковых здесь выступают общие теоретические модели, разработанные при анализе циклов истории России (Розов 2006, Дубовцев и Розов 2007).

 

Коротко о пятиактовых циклах российской истории

Легко показать, что каждая из двух наиболее конструктивных моделей российских циклов неявно опирается на колебательную динамику своей переменной. Для кратких циклов реформ-контрреформ (Янов 1997,  Пантин  и Лапкин 1998) — это уровень свободы, защищенности прав и собственности. Для долгих циклов мобилизации (Вишневcкий 1997) и революций служилого класса (Hellie 2005) – это государственный успех, понимаемый как сочетание могущества и влияния на международной арене с внутренней социальной стабильностью, легитимностью власти и режима. Объединение этих измерений в одном параметрическом пространстве и анализ явных движений в этом пространстве за последние 450 лет отечественной истории позволил выделить пять основных тактов циклической динамики:

Такт 1. «Успешная мобилизация». Всегда имеет предел и обычно переходит к такту 2 – «Стагнация».

Такт 2. «Стагнация». Иногда относительно стабильная, иногда турбулентная с быстрой деградацией элит и режима,  обычно завершается тактом 3 «Кризис».

Такт 3. «Социально-политический кризис» — от крупных мятежей, крестьянских войн и внешних вторжений до распада государственности. Для кризиса характерны бифуркационные развилки, метания между попытками осуществить такты 4 или 5.

Такт 4. «Либерализация». Иногда осуществляемая «сверху», иногда стихийная «снизу», но, как правило, не приводящая к успеху. Либо возвращает к такту 3 «Кризис», либо сразу ведет к такту 5 «Откат».

Такт 5. «Авторитарный откат». Нередко выводит из кризиса и возвращает к стагнации, иногда приводит к успешной мобилизации, но при определенных условиях может вести к углублению кризиса и распаду.

Попытки раскрыть порождающий механизм такой циклической динамики включали обращение к достаточно широкому ряду концепций и моделей социологии и исторической  макросоциологии: вызовы и ответы, социальные структуры, культурные образцы, психические установки как последствия прежних ответов и одновременно источники новых ответов, механизмы мобилизации, динамические стратегии, вертикальные договоры, мегатенденции как устойчивые комплексы взаимосвязанных тенденций и т.д. (Розов 2002; Розов 2006; Дубовцев и Розов 2007).

При более глубоком анализе выяснилось, что полноценное объяснение циклов российской истории должно, наряду с исследованием сферы

1.      Социальный механизм взаимодействия социальных групп (с их вызовами и ответами и проч.),

также привлекать модели как минимум еще четырех взаимосвязанных, но  автономных динамик:

2.      Экосоциальная динамика (демография, продовольствие, цены, емкость среды и проч.)

3.      Геоэкономическая динамика (экспорт и импорт, мировые рынки и цены, зарубежные кредиты и движение капиталов, инвестиции, положение в миросистемной иерархии и проч.).

4.      Геополитическая динамика (войны, союзы, величина и могущество армий, закупки и производство вооружений, приращение и потери территорий).

5.      Геокультурная динамика (центры и зоны престижа, культурного производства, диффузия идей и идеологий, престиж геополитических союзов, импортных товаров и т.п.).

Очевидно, что острие спора между Б.Н.Мироновым, отстаивающим тезис об относительном благополучии жизни крестьян и даже повышении уровня их благосостояния во второй половине XIX – начале  XX вв., и С.А.Нефедовым, защищающим положение о сжатии и ухудшении положения крестьянства в этот период, относится к экосоциальной динамике в этом ряду, но, как увидим позже, выводит и на другие сферы.

Разумеется, этот эмпирический, по видимости, спор, имеет, как обычно, и теоретическую подоплеку. С.П.Нефедов явным образом защищает свою версию неомальтузианской структурно-демографической теории (Нефедов 2005). Б.Н.Миронов отвергает приложимость мальтузианства к данному периоду российской истории, не раскрывает свои собственные теоретические карты, но общий ход его рассуждений и аргументации вполне вкладывается в классическую концепцию неуклонного прогресса и модернизации (см. также Миронов 1999).

Рассмотрим некоторые теоретические модели экосоциальной динамики, которые могут помочь разобраться в существе дискуссии.

 

Динамика изменения продовольственного потенциала

Продовольственный потенциал определим как уровень обеспеченности населения страны (столицы, крупнейших городов и основных провинций) земельными угодьями, доступными для использования при наличных величине населения, структуре расселения, уровне развития сельскохозяйственных и транспортных технологий.

Продовольственный потенциал — сложная агрегированная переменная. Вероятно, его можно научиться рассчитывать численно, но для этого следует провести немалую методическую и конкретно-историческую работу, чтобы привести к общему знаменателю цены, денежные единицы, основные продукты питания, количество и структуру населения, параметры расселения, уровень технологического развития и т.д. — все эти аспекты существенно менялись на протяжении столетий и даже десятилетий. Для начальной эскизной теоретизации достаточно учитывать самые грубые ступени выделенной переменной: высокий, средний и низкий продовольственный потенциал.

Более того, мы не знаем, как разные градации среднего уровня влияют на социально-политическую динамику, но вполне можем строить гипотезы о влиянии в каждом такте, в каждой типовой ситуации (кризис, смена власти, либерализация и т.д.), продовольственного фактора в его высоких и низких значениях.

Что немаловажно, продовольственный потенциал фактически является главной колеблющейся переменной в экосоциальных циклах, описываемых структурно-демографической теорией. Вообще говоря, экосоциальные циклы аграрных обществ описываются достаточно полно с помощью двух вполне рикардианских и мальтузианских переменных:

·        спрос на продовольствие (как функция величины населения);

·        предложение продовольствия (как функция величины обрабатываемых земель, численности занятых в сельском хозяйстве и уровня технологии).

Фаза роста (Нефедов 2005, с.24-25) представляет собой не стабильное состояние, а устойчивый тренд повышения продовольственного предложения при относительно небольшом спросе. Можно также обозначить начало этого периода, когда массовое освоение новых (или ранее заброшенных) земель начинает давать ощутимый прирост продовольственного предложения. Соответственно, концом данного периода следует считать исчерпание свободных земель (при данной транспортной инфраструктуре и технологическом уровне), когда предложение перестает расти, но население и спрос продолжают увеличиваться.

Фаза сжатия имеет одну корневую — чисто мальтузианскую — причину: прекращение или замедление роста продовольственного предложения при продолжающемся или ускоряющемся росте населения, его запросов и, соответственно, при росте спроса на продовольствие.

Фаза эскалации кризиса имеет своим источником резкое снижение предложения продовольствия вследствие достижения критической массы негативных явлений, накопленных в предыдущей фазе сжатия. Именно вслед за обвалом продовольственного предложения происходит последующая демографическая катастрофа — сокращение населения и соответствующее падение спроса на продовольствие, что правильнее было бы отнести уже к следующей фазе.

Вероятно, наличие или отсутствие фазы депрессии напрямую зависит от глубины падения продовольственного предложения. При умеренном снижении предложения удается избежать демографической катастрофы — соответственно, резкого падения спроса. Тогда, особенно при приращении территории (колонизация, завоевания, расчистка лесов, освоение целины), может сразу вновь начинаться фаза роста. Однако при глубоком падении продовольственного предложения нужно предполагать особую фазу последующего падения численности населения и, соответственно, спроса на продовольствие

Итак, получаем вполне классическую экономическую модель с характерной «петлей гистерезиса» (рис.1).

Рис.1. Модель экосоциальных циклов в структурно-демографической теории как схема фазовых переходов — очередная интерпретация классической экономической модели динамического взаимодействия спроса и предложения.

Теперь рассмотрим, как в рамках данной модели можно представить высокий и низкий продовольственный потенциал. В этих терминах высокий продовольственный потенциал включает область сочетания значений растущего или высокого предложения продовольствия при умеренном спросе (не превышающем возможности предложения), тогда как низкий продовольственный потенциал включает область значения падающего или низкого предложения при превышающем его спросе.

Таким образом, даже при большом населении продовольственный потенциал может быть высоким, если предложение отвечает спросу (все надежно накормлены). Граница проходит там, где предложение начинает снижаться. Даже при депопуляции продовольственный потенциал может быть низким (еды не хватает и на сократившееся население). Переход к высокому потенциалу имеет место тогда, когда бурно начинается освоение новых (или ранее заброшенных) земель (рис.2).

 

 

Рис. 2. Области значений высокого и низкого продовольственного потенциала в отношении к основным фазам модели экосоциального цикла в рамках структурно-демографической теории.

 

 

Модель динамики ресурсного баланса

Вторая весьма продуктивная модель структурно-демографической теории — это учет распределения ресурсов в структуре государство-элита-народ (Нефедов 2005, с.26-30). Данная модель является пока недотеоретизированной: нет эксплицитных переменных, значения которых можно отслеживать.

Чтобы охватить единым знаменателем огромное историческое разнообразие взаимоотношений государство-элита-народ, построим переменную «ресурсный баланс». Общая идея проста: любой перекос в распределении ресурсов в данной структуре дисфункционален. Наибольшую опасность представляют системно обусловленные хронические ресурсные дефициты.

Для государства крайняя степень ресурсного дефицита проявляется в пустой казне, большом государственном долге при сильных и требовательных кредиторах, в неспособности должным образом финансировать армию, полицию, чиновников, народное образование и т.д. Ясно, что при продолжении такого состояния следует ожидать дисфункций и бедствий по всему спектру: проигрываются войны, разгораются мятежи, растет преступность, рушится экономика, нарастает общее недовольство властью, что, в конце концов, чревато либо переворотом, либо революцией и государственным распадом.

Далеко не всегда благом для государства является  избыток ресурсов. Как правило, следствиями такого «привалившего счастья» является резкий рост коррупции и обогащения элит, имеющих доступ к государственным ресурсам, попытки территориальной экспансии, ведущие, в конце концов, либо к поражениям, либо к чрезмерному расширению, а также резкое снижение эффективности государственных институтов, последующая их деградация. Фатальности здесь нет, поскольку некоторые ответственные, умелые и удачливые правящие группы и элиты способны направить избыток ресурсов либо на более безопасную и выгодную геоэкономическую и геокультурную экспансию, на колонизацию новых земель или на внутреннее развитие.

Для народа крайняя степень ресурсного дефицита проявляется в голоде, принудительной эксплуатации вплоть до обращения в личное или государственное рабство. В более мягких формах такой дефицит проявляется в отсутствии перспектив и вертикальной мобильности, в перманентно утлых условиях жилья и быта, в общей безысходности. Типичные эффекты такого рода явлений: социальная отчужденность, озлобленность, низкое качество труда, готовность к асоциальной активности, соответствующий рост преступности, бытовое насилие, массовый алкоголизм, неуклонная деградация в поколениях.

Вероятно, лишь в редких случаях большинство элиты терпит ресурсный дефицит. При государственном терроре и экспроприации (опричнина), при дисциплинирующих «революциях сверху» (петровская и сталинская мобилизации) часть элиты действительно уничтожается, другая часть страдает, вынуждена соглашаться на более напряженную службу при меньших доходах. Однако это всегда делается руками новой элиты, получающей наряду с правящей группой и государством основной выигрыш от такого перераспределения.

Вообще говоря, если убрать за скобки крайние случаи, то элита всегда демонстрирует способность восполнить так и ли иначе свои ресурсы.

На основе этих соображений обозначим полюса переменной «ресурсный баланс» следующим образом.

·        Верхний полюс – высокий уровень баланса: достаточность ресурсов у государства для выполнения основных функций, народ освобожден от излишних тягот, люди способны своим трудом существенно повысить свое благосостояние.

·        Нижний полюс – разбалансированность: острый дефицит ресурсов у государства, обусловливающий неспособность выполнять основные функции, и/или высокая степень политического и экономического угнетения народа, вызывающая отчуждение, асоциальное поведение и деградацию человеческих качеств.

Что обусловливает динамику колебаний данной переменной? Основной ответ структурно-демографической теории известен: перепроизводство элиты и рост ее аппетитов снижают уровень баланса в периоды относительной стабильности, зато в послекризисные периоды ослабленная элита снижает давление на народ, государство возрождает свои фискальные функции и баланс восстанавливается.

Ресурсный баланс в структуре государство-элита-народ повышается или остается высоким при следующих условиях:

·        в фазе экосоциального роста, поскольку народ осваивает новые территории; его еще не успели обложить излишними тяготами; сам рост мог начаться только при условии нового консенсуса (негласного контракта)  в новой послекризисной конфигурации государство и элита вынуждены решать проблемы выхода из кризиса, освоения новых или заброшенных территорий, поэтому государственные расходы умеренны, а ответственность и вертикальная мобильность элиты высока;

·        при смене элиты или при регулярных ротациях правящей группы и верхних слоев служилого класса;

·        при наличии эффективных механизмов обратной связи, которые позволяют правящей группе и высшему слою служилого класса своевременно получать сигналы об угрозах ресурсного дефицита для государства и для народа, отвечать на них институциональными мерами, а также оценивать  адекватность этих мер, изменять стратегию и т.д.

Соответственно, ресурсный баланс в структуре государство-элита-народ снижается или остается низким при следующих условиях:

·        в фазах сжатия (умеренно), в фазах эскалации кризиса и депрессии (значительно). То, что рост населения и спроса на продовольствие при стагнации предложения ведет к ресурсному дефициту для народа — вполне очевидно. Кроме того, рост населения всегда вызывает рост государственных издержек, а повышение налогов увеличивает гнет для народа. Для фазы сжатия характерен ускоренный рост элиты, тенденция к перекачиванию ею государственных ресурсов для своих растущих нужд, что обусловливает как дефицит ресурсов у государства, так рост автономии элиты, снижение ее ответственности и вертикальной мобильности;

·        при надежном (в пределе — сословном или даже кастовом) закреплении элиты своих привилегий и слабости контроля над служилым классом; в силу некоего «железного закона бюрократии» укоренившаяся на своем месте элита неизбежно, особенно при смене поколений, начинает заботиться гораздо больше о своих интересах, а не о государственных;

·        при отсутствии (разрушении, устаревании) механизмов обратной связи, которые позволяли бы правящей группе и высшему слою служилого класса распознавать угрозы ресурсного дефицита для государства и народа и своевременно проводить институциональные реформы.

Предположительное соотношение характеристики ресурсного баланса с основными фазами экосоциального цикла показаны на рис.3.

Рис. 3. Баланс и разбалансировка распределения ресурсов в структуре государство-элита-народ в пространстве динамики экосоциальных циклов.

 

Теперь совместим основные переменные, выделенные в структурно-демографической теории: продовольственный потенциал и ресурсный баланс. В этом параметрическом пространстве также можно разместить фазы экосоциального цикла (рис.4).

 

Рис. 4. Фазы экосоциального цикла как механизмы сдвигов баланса в структуре государство-элита-народ в параметрическом пространстве ресурсный баланс / продовольственный потенциал.

 

Воздействие экосоциальной динамики на такты российских циклов

Рассмотрим предположения о воздействии фактора продовольственного потенциала на динамику социально-политических циклов.

Текст нижеследующего раздела был написан ДО знакомства со статьями Б.Н.Миронова и С.А.Нефедова. Тем более любопытно будет сопоставить приведенные в нем положения с тезисами спорящих сторон.

Такт 2 «Стагнация» способен принимать существенно различные формы: охранительство с неуклонным разложением государства, турбулентность со взлетами и падениями, прерванные или относительно успешные институциональные реформы. Сама стагнация, вероятно, возможна только при относительно высоком (но не растущем) продовольственном потенциале. Высокий продовольственный потенциал  в целом стабилизирует ситуацию, оттягивает кризис, позволяет не проводить особых реформ.

Остается неясным главный источник кризисогенных тенденций. Либо это сугубо демографические и экологические факторы (рост населения, рост спроса на продовольствие, малоземелье, перепроизводство элиты и проч.), либо это факторы, связанные с действием социального механизма (рост аппетитов правящей группы и служилого класса, перераспределение ими мобилизованных государственных ресурсов в свою пользу, рост угнетения простонародья). Наиболее вероятно, что работают и усиливают друг друга обе группы факторов.

В такте 3 «Социально-политический кризис» значительный продовольственный потенциал смягчает кризис, способствует успеху его разрешения; снижает вероятность смены власти и режима; вероятно, такие кризисы носят внутритактовый характер (турбулентность в рамках тактов «Мобилизация» или «Стагнация»).

Не просматривается серьезных причин внутренних социальных конфликтов при высоком или растущем продовольственном потенциале; зато кризис может вполне иметь внешнеполитическую природу из-за того, что высокий потенциал не был адекватно конвертирован в развитие армии и вооружений.

Низкий продовольственный потенциал (реальная опасность голода) может вызывать социально-политический кризисы, обостряет и продлевает их. Падение продовольственного предложения, фаза депрессии резко повышают вероятность смены власти и режима.

Голод или угроза голода обостряют конфликт, причем выигрывает та группа (прежняя или новая), которая оказывается способна, пусть жесткими мерами, наладить продовольственное снабжение силовых структур, а также население столицы и крупнейших городов.

Получаем следующее расположение тактов социально-политической динамики в пространстве модели спрос/предложение продовольствия (рис.5).

Рис.5. Совмещение фаз экосоциальных циклов и тактов социально-политических циклов в пространстве модели спрос/предложение продовольствия.

 

Такты российских циклов также можно расположить в параметрическом пространстве «ресурсный баланс/продовольственный потенциал» (рис.6).

 

6. Такты циклов социально-политической динамики России в параметрическом пространстве продовольственный потенциал / ресурсный баланс.

 

Несложно заметить общее структурное сходство схем, представленных на рис.1, 2, 5 и 6. Экосоциальная и социально-политическая динамики в целом проходят сходные циклы, вероятно, дополняют и подкрепляют друг друга.

Рассмотрим теперь предположительное соотнесение баланса ресурсов с тактами социально-политической динамики.

·        Общий тренд такта «Стагнация» — перетекание ресурсов от государства к элите (правящим группам, высшим слоям служилого класса и силовых структур); разнообразие в рамках такта во многом обусловливается характером и уровнем экономической эксплуатации простонародья: при чрезмерной нагрузке новые успехи мобилизации чередуются с голодом и бунтами (турбулентность), при создании условий для сохранения и накопления ресурсов наступает полоса относительной стабильности и благополучия.

·        Ресурсная основа глубоких социально-политических «Кризисов» — перепроизводство элиты, рост аппетитов и последующей конфликтности элиты, обострение дефицита ресурсов у государства (не хватает для удержания контроля), и/или у простонародья (гнет и лишения становятся невыносимы, либо после подъема и надежд наступает разочарование); характер протекания и разрешения кризиса во многом определяется доминирующим способом восстановления хотя бы относительного баланса:

o       государство в союзе с элитой совершает перераспределение в свою пользу —> «Авторитарный откат»;

o       государство снижает нагрузку податей и налогов —> «Либерализация»;

o        простонародье в союзе с частью элиты насильственным образом захватывает ресурсы —> эскалация «Кризиса», в пределе — социальная революция, гражданская война, государственный распад, смена власти и режима.

 

Сопоставление теоретических моделей с эмпирическим спором

Квантификация и фундирование эмпирическими данными введенных понятий продовольственного потенциала и ресурсного баланса — дело будущего. Рассмотрим вначале, как видится общий ход пореформенной российской истории в контексте динамики ресурсного баланса, продовольственного потенциала и пятитактовых циклов.

Здесь нас будут интересовать только два такта – «Стагнация» и «Кризис». То, что революции 1905-1907 гг. и 1917 г. являются глубокими социально-политическими кризисами (приведшими прежнюю имперскую систему к распаду) вряд ли может быть оспорено. Сомнения может вызывать квалификация пореформенного периода (особенно со времени авторитарного отката  - реакции Александра III) как стагнации. Чтобы не заводить лишний спор, максимально расширим содержание такта 2 (вплоть до «стабильности»), что не исключает временных улучшений, модернизации, административного, социального и технологического развития, но не ведет ни к явному государственному успеху (как при такте 1 «Мобилизация»), ни к явному упадку (как при такте 3 «Кризис»).

Поражение в Крымской войне объяснимо как выражение ресурсного дисбаланса: дефицита ресурсов у государства, которое не смогло противопоставить англо-французским силам ни современного флота, ни транспортной инфраструктуры, ни достаточного уровня вооружения.

Великие реформы, очевидно, имели статус либерализации (крестьяне получили личную свободу, земства получили больше прав и т.д.). Пресловутая «половинчатость» реформ объясняется их главной подспудной задачей верховной власти и реформаторов: восстановить ресурсный баланс в пользу государства, вставшего на путь догоняющей модернизации. При этом интересы помещиков как весьма влиятельной группы, тесно связанной и пересекающейся с высшими и средними слоями чиновничества и офицерства, были максимально сохранены. Груз обеспечения модернизации неявным образом был переложен на плечи «освобожденного» крестьянства (пусть и с рассрочкой). Такое увеличение пресса со стороны союза государства и элиты по отношению к народу характерно в большей мере для такта «Авторитарный откат». После убийства Александра II – Освободителя этот откат уже проявился в явной форме — как реакция при Александре III.

Волна железнодорожного строительства, развития горного дела и индустриализации, военная экспансия на Балканах и в Средней Азии с формированием «Союза трех императоров» и проч. имеет некоторые признаки «Успешной мобилизации» (очевидный экономический и технологический прогресс, расширение территории, восстановление международного престижа), однако лишена одной из главных характеристик этого такта. Не наблюдалось устойчивой консолидации влиятельных групп, снижения социальной напряженности и конфликтности, эффекта социального резонанса, при котором разные социальные группы и слои получают свою значимую отдачу от общей деятельности и преисполнены энтузиазма (что в большой мере имело место при Петровской, Екатерининской и даже Сталинской мобилизации). Вместо этого наблюдались народнические движения, позже переродившиеся в террористические и революционные, а также неутихающие крестьянские волнения, поднимающееся рабочее движение, широчайшие антиправительственные настроения среди студенчества и интеллигенции.

Таким образом, данный период следует характеризовать как «Стагнацию», но для нее согласно модели характерны рост численности элиты, рост потребления элиты и  ее деградация, сдвиг ресурсного баланса в ее пользу за счет как народа, так и государства. С.А.Нефедов приводит весьма красноречивое подтверждение:

«Возьмем для примера данные за 1907 г. В этом году было вывезено хлеба на 431 млн. руб.; взамен были ввезены высококачественные потребительские товары для высших классов (в основном, для тех же помещиков) на 180 млн. руб. и примерно 140 млн. руб. составили расходы русских  за границей – дело в том, что часть русской аристократии практически постоянно жила за границей. Для сравнения, в том же году было ввезено машин и промышленного оборудования на 40 млн. руб.,  сельскохозяйственной техники  – на 18 млн. руб. (Ежегодник России… 1910: 191-193; Покровский 1947: 383). Таким образом, помещики продавали свой хлеб за границу, покупали на эти деньги заграничные потребительские товары и даже жили частью за границей. На нужды индустриализации шла лишь очень небольшая часть доходов, полученных от хлебного экспорта (Нефедов 2008, с.???).  

В целом же грубое сопоставление состояния продовольственного потенциала и ресурсного баланса с данными, приводимыми Б.Н.Мироновым и А.С.Нефедовым приводит к следующим предположениям.

1.      В пореформенный период продовольственный потенциал, несмотря на некоторые колебания, существенно снижался вследствие действия двух главных факторов: роста населения (благодаря распространению европейских санитарных технологий), сопровождаемого ростом спроса на продовольствие, и роста экспорта зерна и других продуктов питания, производимого как помещиками, так и государством.

2.      Также снижался и ресурсный баланс: ресурсы перетекали от крестьян как к государству (ведшему массированную политику строительства железных дорог и индустриализации), так и к элитам (помещикам, сумевшим благодаря кабальному для крестьян характеру реформ и «вывозным» железным дорогам увеличить экспорт зерна и других ресурсов). Согласно модели (см. рис.5) одновременное снижение продовольственного потенциала и ресурсного баланса ведет к переходу от такта 2 «Стагнация» к такту 3 «Кризис», что и происходило в начале XX в. в более, чем явном, и весьма трагическом виде.

Общий теоретический вывод: позиция С.А.Нефедова представляется более теоретически обоснованной.

Есть ли своя правда в аргументации Б.Н.Миронова и его союзников в данном споре (А.Л.Шапиро, П. Г. Рындзюнский, А.С.Нифонтов, М.А.Давыдов)? Пожалуй, есть.

Во-первых, тезис о стагнации с ростом турбулентности в конце XIX – начале XX в. распространяется на предшествующие десятилетия и столетия истории России. Достаточно очевидно, что никакого монотонного тренда «абсолютного и относительного обнищания народа» не было, а были волны, подъемы и падения, в полном соответствии как со структурно-демографической теорией, так и с приведенной выше пятитактовой моделью российских циклов.

Во-вторых, трудно отвергать позитивные эффекты реформ Витте и Столыпина, в том числе и для положения крестьянства (особенно в части развития транспортной инфраструктуры, переселенческой политики и т.п.). Так, своей переселенческой политикой Столыпин очевидным образом боролся именно с эффектами мальтузианского кризиса перенаселенности, характерного для центральных губерний.

Вообще говоря, противоречивый и турбулентный такт «Стагнация» нередко включает процессы и тренды противоположной направленности. Одни авторы указывают на эти, другие — на те. Преобладание «позитивных» и «негативных» трендов определяется по тому, как страна встречает очередной вызов: голод или войну. Сплочение, появление новых лидеров, быстрое развитие новых институтов и практик приводят к восстановлению и победам. Эскалация конфликтов, взаимное насилие, распад обычных функций и режимов приводят к тяжелым кризисам и в пределе — к распаду.

Эскалация кризисов 1900, 1905-1907 и 1916-1917 гг. вполне убедительно свидетельствует о том, какие тренды побеждали.

Концептуальный подход имеет сильные ограничения. Сделанные в его рамках качественные и структурные суждения имею гипотетический характер и требуют эмпирической проверки. В данном случае следует научиться замерять продовольственный потенциал и ресурсный баланс, проверить гипотезу о снижении значений по этим переменным в России в вышеозначенный период. Еще более сложная и амбициозная задача носит уже теоретический характер: выявить роль и «вес» снижения продовольственного потенциала и ресурсного баланса для  обеих русских революций и характера их исходов.

Очевидно вмешательство в эти процессы также  геополитической динамики (участие России в войнах), геоэкономической динамики (роль экспорта продовольствия, иностранных кредитов и политической зависимости от стран-кредиторов) и геокультурной динамики (заимствование как либерально-конституционных, так и радикальных левых идей из европейских центров интеллектуального престижа). Чтобы выделить сложную взаимосвязь этих факторов и динамик, отличить закономерное от «случайно» сложившегося, необходимы не только и не столько новые источники и данные (неизбывный фетиш традиционной истории), сколько специальная концептуальная и теоретическая работа. Но это уже отдельная тема.

 

Литература

Вишневский Р.В. 1997. Модернизационные циклы в истории России.- Теория предвидения и будущее России. Материалы V Кондратьевских чтений. М. Интернет-публикация на сайте: ss.xsp.ru.

Гемпель К. 2000. Функция общих законов в истории (Первоначально опубликовано в 1942 г.) Время мира, выпуск 1. Историческая макросоциология в XX веке. Новосибирск,

Дубовцев В.А., Розов Н.С. 2007. Природа “русской власти”: от метафор – к концепции. Полис, 3, с.8-23

Миронов Б.Н. 1999. Социальная история России. 2 тт. Спб.,

Миронов Б.Н. 2008. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 – 1914 гг. Настоящий сборник.

Нефедов С. А.  2005. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Екатеринбург: УГГУ.

Нефедов С. А. 2008. О причинах русской революции. Настоящий сборник.

Пантин В.И., Лапкин В.В. 1998. Волны политической модернизации в истории России. К обсуждению гипотезы. Проблемы и суждения, № 2.

Поппер К. 1983. Логика и рост научного знания. М.,

Разработка и апробация метода теоретической истории 2001./ под ред. Н. С. Розова. Вып. 1. Новосибирск: Наука, 503 с.

Розов Н.С. 2002. Философия и теория истории. Кн. 1. Пролегомены.- М.,

Розов Н.С.  2006, Цикличность российской политической истории как болезнь: возможно ли выздоровление?  Полис, №2.

Янов А.Л. 1997. Тень Грозного царя. Загадки русской истории. М.

Hellie, R. 2005. The Structure of Russian Imperial History.  History and Theory. Studies in the Philosophy of History, vol. 44, № 4.

 

Другие публикации



[1] Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ). Исследовательский грант №06-03—00346а.